— Шары и шею мой, — предупреждает Талип.
— Шары?! Ну и насмешил, дядя Талип, — хохочет Андрей и сжимается в комочек: неохота мыть шею — холодная вода.
Когда все доедят, Андрей хлебом вымакает кашу из чашек, из кастрюли, хлеб соберет в таз и отнесет щенкам. Они уже подросли, валят Андрея на землю, лижут лицо.
Талип приносит ящик с гайками, ссыпает в ведро, ставит на печь — подогревать.
— Мужик, — зовет он Андрея, — иди сюда. Помогать будешь, работай в моем звене. Выбирай гаишка МЭ-12.— И дает Андрею штангель с заданным размером. Андрей охотно берется за работу. Штангель держит в правой руке, как полагается. Левой берет гайку, измеряет. Подходит размер — в одну кучу, не подходит — в другую. Талип потом забирает нужные.
Я сижу за столом, составляю форму на объем выполненных работ, проверяю наряды и изредка поглядываю на Андрейку.
— Я бы пошел с тобой, дед, баню топить, — говорит Андрей, — да у меня работа. Бугор (значит, бригадир) поставил к Талипу конструкции собирать, Закончу МЭ-12, попрошусь к тебе, ты не обижайся, дед, такой порядок.
Смотрю на Андрея, смеюсь: мордашка и руки в мазуте, деловито шмыгает носом.
— Скажешь, дед, бугру? Пусть мне разряд запишет.
— А ну-ка, сосчитай, сколько гаек отобрал? Слабоват? Неграмотным, Андрейка, у нас разряд не полагается.
— Я учиться буду. Вот, только где школа? Может, ты возьмешься, дед?
— Возьмусь.
— После работы, ладно? А то бугор скажет: все ишачат, а ты дурака валяешь.
— Когда учатся, дурака не валяют.
Нет, никакой я не учитель, даже не умею разговаривать с детьми.
Я говорю с Андреем как со взрослым. Совсем забываю, что ему и семи нет. Нет у меня ни гибкости, ни подхода.
И почему он ко мне привязался? К нему же все хорошо относятся. Некоторые очень ласково. Может, меня отличает власть прораба. Но и Седого он любит, хотя тот относится к нему по-другому: строг с ним. Может, их сроднили походы по лесу и та кукша? Прилетела ухватить кусок из капкана и попалась лапкой. Вот тогда Седой пристроил ей деревянный протез. Так они с Андрюхой выходили птаху и выпустили на волю.
Но Димка-бригадир не менее уважаемый человек. Андрей слушается его, но большой дружбы у них нет. Меня Андрей действительно считает дедом, хотя я бываю наездами. Как-то говорит: «Почему ты долго не находился, ты не забыл про меня, дедушка?»
А однажды притих, сидит, рисует, потом отложил карандаш и подпер рукой щеку, задумался.
— Что с тобой, Андрей? Не можешь нарисовать?
— Не могу. А кто меня родил, не можешь мне сказать? Ты родил меня, дед?
У меня запершило в горле.
— Не помню, давно было, забыл.
— Худая у тебя память, старик, совсем старый ты стал.
Сегодня воскресенье, мы не работаем. Повар уехал на медосмотр. Я разогрел суп, развел сухое молоко, залил им гречневую кашу. Бригадир вернулся из поселка с хлебом и сообщил, что в клубе новый фильм. Но денег ни у кого нет — перед получкой. Выворачиваем и трясем карманы. На билеты, кажется, наскребли. Как же быть с Андрейкой? Тащиться с ним — за полсуток не доберешься. Ребята предлагают поехать на лесовозе. Но как всем уместиться? Решаем оставить прицеп, снять седло для бревен, а на раму положить лист железа и приварить. Приволокли лист, разместили, обрезали, положили на раму — получилась площадка два на четыре. Приварили. Ребята заскочили, отплясывают чечетку на железе. Мы с Андреем в кабине. Предупреждаю: «Ребята, осторожнее!»
Жмем в поселок. Дорога крутая. На повороте останавливаемся; трое слетели с площадки. Выясняется: кто-то из ребят ради шутки смазал лист автолом. На площадке как на льду. Вот бы узнать, кто смазал. Ох бы и смазал! Смеются, ругаются, но едут, никому оставаться неохота.
Кое-как успели на шестичасовой.
Я замешкался, Андрейку уже протащили. Все в порядке, пора начинать, но тут объявляется директриса:
— Пока не удалим из зала ребенка, сеанс не начнем.
Это, значит, нас.
Зал — одно название. Сарай. В зале шум, возмущение. Я встаю между рядами и прошу публику оставить Андрейку. Не возражает. Но директриса неумолима. Вызывает дежурных пожарников.
— Если пацан мешать будет, — говорим, — удалимся немедленно.
Мы-то точно знаем; из Андрея плач кувалдой не вышибешь. Он, как мышь, притаился у меня под рукой — только глазами зыркает.
Я взываю к совести, но нас выпроваживают пожарники. В зале визг. А ну их! Выходим из клуба. Наш лесовоз угнали. Ребята пошли его искать. Мы с Андрейкой решаем не ждать их и идем пешком через поселок в горы. Поселок — одна улица — стоит на камнях, в ущелье.
Уже стемнело, снег метет мне в бороду. Я прикрываю Андрейку, грею собой.
В крайнем домишке мигает свет.
— Замерз, Андрей?
— Нет, — и втягивает голову. — Нас выгнали потому, что мы лэповцы, дед? Плохо быть лэповцем, да? Не надо нам было в кино мотаться, провода надо тянуть?
Я пытаюсь перевести разговор на другое, но обиженный Андрей не унимается.
— А эта тетка больше начальник, чем ты, да?
— Больше, — говорю.
— Даже больше Семенова? — удивляется он (Семенов — начальник управления строительства ЛЭП и подстанции).
— Больше.
Я оставляю Андрея у крыльца. Стучу в дверь. Андрей приседает от ветра к стенке.
— Что стучишь, едрена вошь. Видишь, дома нет никто?
Оборачиваюсь: хозяин-румын идет из бани. Дает мне веник подержать, сам открывает халабуду.
Чай на плитке долго не закипает.
Румын режет хлеб и жалуется на плохое напряжение.
Андрей сидит на скамейке, дремлет в тепле.
— Кончай кемарить, мужик, пить чай будем, — дергаю за нос Андрея.
Хозяин ставит на стол чайник, приносит заиндевелую бруснику. Андрей вопросительно смотрит на меня — я киваю. Он берет ягоду, кладет в рот — морщится. Румын смеется, выставляет банку с сахаром.
— Пей, ешь, спи. Пождешь, когда ветер утихнет, а то занесет.
— Ребята волноваться будут, искать. Надо двигаться, — говорю я.
— Он один живет, этот дядька? — шепчет Андрей. — У него нет даже щенка? Давай отдадим ему одного, у нас же два.
— Давай.
Переночевав, мы пошли, надеясь, что ребята нас нагонят и подберут. Но дорога пустынна. Идем целый день, часто присаживаемся на пеньки, но только в сумерках, на самой макушке горы, показалась наша палатка.
К концу пути у меня заломило раненое колено. То и дело останавливаемся.
— Мы с тобой как дед Архип и Ленька.
Андрей смеется. Его смешит имя Архип.
Я рассказываю про деда Архипа и Леньку, и Андрей уже не смеется. Он жалеет и деда и Леньку, расспрашивает меня о них, переживает.
— Эта девочка боится, что ее мать будет ругать за платок, да, дед? А у лэповцев не бывает матерей? Да, дед?
Так и коротаем время в пути. Но вдруг Андрей дергает меня за руку и кричит:
— Вон, вижу, наша палатка! Вот мы и пришли. Ты че, дед, а?
Нога ноет, надо же, раненое колено заболело. У меня так иногда бывает. Ребята помогают разуться. Залезаю в мешок. Есть не хочется, знобит. К полночи стало еще хуже, не могу двинуть ногой. Бужу лежащего рядом Талипа.
— Дерни за ногу, — прошу.
Талип со сна не может ничего понять, зевает.
— Зачем дернуть?
Объясняю. Талип берет за ступню и дергает.
Я издаю такой вопль, что все вскакивают. Сам чуть не теряю сознание. Лежу в испарине. Ребята столпились и не могут понять, в чем дело. Андрейка жмется к Талипу. Судят, рядят. Мне все равно.
— Повезем на лесовозе в больницу, — решает Димка-бригадир.
— Правильно, — подтверждает Талип, — как боевой командир потащим.
Ребята уходят снаряжать лесовоз.
С рассветом все готово. На лесовоз положили четыре тринадцатиметровых свечи (и как только подняли — ведь лиственница?). Собрали матрасы, подушки, одеяла, расстелили на бревнах. Вынесли и уложили меня.
Андрей тут же:
— Закапывать повезем, да?
Представил. Веселенькое дело.
Парни уселись на лафет, укутывают, подтыкают одеяла, чтобы не поддувало. Андрей не отстает.
В поселке в больницу не принимают — не горняк.
Поехали дальше, на центральную усадьбу.
Больница как больница. Длинный барак, по обе стороны коридора палаты. Верхнюю одежду оставляют в раздевалке, а в пиджаках и шапках идут в палату. Меня несут. Андрей не отстает.
— Не дам ногу деду отрезать, кусаться буду.
— А я деду укол сделаю, — говорит врач.
— А я тебя как пну! — отвечает Андрей.
Ребята оттаскивают его, а то наговорит бог знает что.
На другой день слышу в коридоре шум. Влетает Андрей. Обнял меня, щекочет бороду:
— Ты — живой, хорошо!
Потом Андрей задумывается.
— Ты о чем, Андрей?
