— Те же штаны, только назад пуговицей, — раздалось из толпы.
— Значит, так, — продолжал Автоном. — Общество свободной земли не имеет, а бабы рожают каждый год. Где взять земли для надела?
— Отрезать у Сычева, отобрать у церковного прихода! — послышалось среди собравшихся.
— В Камагане у Бессонихи надо землю отнять.
— Правильно! Ей земли для наживы, а нам быть бы живу.
— Гонит нужда и волка из колка. Сколько земли пропадает в степи, не сочтешь. А кто был хозяин? Царь да богатые люди. А мы бьемся на старых наделах.
То, что наболело у крестьян годами, теперь прорвалось наружу.
— Отобрать землю у нижневского Зубова. Ишь растолстел, как боров. Есть еще один «бедняк» — Воинов. Живет один, а земли имеет около четырех тысяч десятин. Опять же, к слову сказать, земля у братьев Колупаевых, Белослудцевых лежит непаханая.
— Граждане, товарищи, православные! — поднявшись на ступеньки крыльца управленческого дома, выкрикнул Лукьян. — Землю у нас отобрать? Не выйдет. Потому из уездной управы есть бумажка. Крысантий Лукич, — повернулся он к стоявшему невдалеке Каретину, — прочитай ее народу. Может, остынут после этого.
Крысантий, или, как его звали чистовцы, Крыса, вынул из-за пазухи бумагу и не торопясь поднялся на крыльцо.
— ...«Всякие попытки к немедленному захвату государственных и частновладельческих земель пресекать вооруженной силой...
— Чуяли? — прерывая чтеца, выкрикнул злорадно Сычев. — А ну-ка читай дальше.
Каретин откашлялся и продолжал:
— ...Конфискация земель может быть проведена только в законодательном порядке через учредительное собрание, которое даст народу землю и волю...»
— Чуяли, мужики, — не скрывая злорадства, произнес Лукьян. — Землю хотели у нас отобрать? А власть что говорит? Не имеете, дескать, на то права, и самовольничать не позволено. У власти, поди, люди сидят поумнее нас. — Лукьян полез в карман за клетчатым платком.
— Правильно, умные, — отстраняя Сычева плечом с верхней ступеньки крыльца, вновь заговорил Автоном. — Только разные они бывают. Одни, скажем, стоят за Андриана Обласова, другие — за Сычева, третьи говорят: садитесь за стол, беднота и богачи, управляйте, значит, совместно. — Автоном повысил голос: — У трудового народа есть своя партия — партия большевиков во главе с товарищем Лениным! — произнес он с силой и взмахнул шапкой. — Ленин — за землю бедноте, Ленин — за мир. Что может быть дороже хлеборобу! Ведь многосемейный мужик так стосковался по кормилице земле, а она, родная, была в чужих руках, которые и не прикладывались к ней вовек. Ленин и его партия говорят, что эта война несправедливая, так зачем же погибать в ней нашим сынам и братьям?
Так думали и Андриан Обласов и другие бедняки, слушая Сметанина.
— Надо в управу своих людей ставить, — продолжал Автоном, — чтобы заботу имели о нашем брате и не цеплялись за старое.
Приближенные Сычева зашумели:
— Лукьяна власть поставила, пускай она и снимает. Самоуправничать не дадим. — Камышинцы плотнее сгрудились к крыльцу!
— Ты давно не сидел в каталажке, опять туда захотел? — Грузный Лукьян двинулся на Сметанина.
— Не трожь! — Заслонив Автонома, фронтовики сгрудились. — Только тронь! — произнес один из них с угрозой и показал Сычеву кулак...
Сход шумел. Слышалась перебранка, а кое-где началась свалка.
— Граждане! Мужики! Давай расходись спокойно. — Сметанин спустился с крыльца. Андриан и другие чистовцы последовали за ним.
Прошло неспокойное лето 1917 года. Село разделилось на два враждующих лагеря. На сходках дело доходило до драки. Сычев не раз вызывал из уездного Павловска милицию. Чистовцы на какое-то время затихали и вновь принимались за свое. Пасли самовольно скот на сычевских лугах. Косили траву на камышинских лугах, рубили лес, стоявший недалеко от села, и начинали распахивать церковные земли.
Неспокойно было и на заимке Февронии Бессоновой. Еще зимой киргизы во главе с Калтаем угнали косяк лошадей в соседний Тургай, охваченный восстанием. Жить на заимке стало опасно, и, оставив хозяйство на попечение Изосима, Феврония переехала к отцу в Косотурье.
В село продолжали прибывать раненые фронтовики. Они часто собирались у Сметанина. Там велись горячие споры: как жить дальше, как быть с землей.
Весть об Октябрьской революции первым привез в Косотурье Кирилл Красиков, недавно освобожденный из челябинской тюрьмы. Работал он теперь в Челябинском комитете РСДРП. По приезде остановился в избе Андриана.
— Что слышно про Василия? — спросил гость за чаем.
— Чо-то давно не слыхать. Жив ли? — старый Обласов тяжело вздохнул.
— Вернется, — успокоил хозяина Кирилл. — А насчет Прохора как?
— Прошлой осенью пришла бумажка — будто пропал без вести.
— В плену, наверное, — высказал свою догадку Красиков. — Скоро придет. Как тут у вас дела?
— Как сажа бела, — усмехнулся хозяин. — По-прежнему верховодят, как и при царе, Лукьян Сычев и Крысантий Каретин. Нашего брата, однолошадников, прижимают крепко. А когда и мы им сдачи даем.
— Вот что, Андриан, — поднимаясь из-за стола, заговорил Красиков, — надо сегодня же вечером собрать фронтовиков. Вижу, у вас все еще власть Временного правительства. С ним уже покончено навсегда. Власть теперь наша — советская!
— Ты суди. Недаром про нас, косотурцев, говорят, что «живут в лесу, молятся колесу». Гляди-ко какие дела идут. Да я сейчас ребят сгаркаю. — Андриан засуетился, разыскивая шапку. — Ну, Кирилл Панкратьевич, спасибо тебе за весточку. Пойду, однако. — Не закрыв второпях плотно дверь, Андриан вышел. В избу понесло холодом.
— Ишь как обрадовался старый, что и дверь закрыть забыл, — улыбнувшись, жена Андриана захлопнула дверь плотнее.
Вечером в избе Обласова собрались фронтовики. Красиков рассказал о последних событиях в стране, о первых мероприятиях советской власти, декретах о земле и мире.
— Коммунистов прошу остаться и тех, кто желает вступить в партию Ленина, — Красиков вынул из внутреннего кармана пиджака школьную тетрадь.
В тот вечер записались шесть человек.
На следующий день после собрания впервые в истории Косотурья по его улицам с красным флагом прошла празднично настроенная толпа сельчан. Во главе ее шли Кирилл Красиков, Андриан и Автоном Сметанин с фронтовиками.
Привлеченный шумом толпы, Лукьян подошел к окну.
— Не радуйтесь, настанет и наш час, — прошептал он злобно. — Так давнем, что кровь горлом хлынет. Искариоты! — потряс он кулаком и грузно опустился на лавку.
Через несколько дней Андриан уехал в уездный город на курсы мерщиков земли. Надо было до сева перемерять землю, взятую у богатеев. У Лукьяна описали все машины, взяли на учет скот и наложили контрибуцию деньгами.
— Погодите, голубчики! Придет Нестор из армии, поговорим с вами по-другому.
Отобрали землю и скот у Бессоновой. Когда ее вызвали в совет для подписания акта, Феврония отказалась наотрез идти.
— Власть ваша, берите, — с напускным спокойствием заявила она посыльному. — Передай: никаких бумажек подписывать не буду. — Когда тот ушел, лицо Февронии преобразилось: — Ишь чо выдумали, лежебоки. До чужого добра все охотники. А вы вот сами наживите. — Феврония забегала по горнице, затем опустилась в старинное кресло и просидела до темноты.
«Если Андриан записался в большевики, то Василий и подавно», — размышляла она. В душе Февронии боролись два чувства: хозяйки большого имения, с детства воспитанной в духе стяжательства, и страстная любовь к Василию Обласову.
Наутро поднялась как больная. Подоила коров, пропустила молоко на сепараторе и принялась за уборку. Работа валилась из рук. «Что делать? Прийти в совет и отдать все остальное добровольно? Нет, пускай идет своим чередом. Может, власть большевиков недолго продержится. Недаром Каретин зачастил к отцу. Вот и сейчас сидит у него. Пойду, однако, послушаю». Феврония направилась через теплые сени на половину отца. При ее входе Каретин замолчал и вопросительно посмотрел на Лукьяна.
— Продолжай. Держать язык за зубами она умеет, — кивнул он в сторону дочери.
Каретин вынул из кармана бумагу и подошел ближе к хозяину.
— Послушай, что решили на сходе наши косотурцы. — Гость начал читать: «...признать единственной властью власть Совета крестьянских депутатов и проводить в жизнь все декреты Совета народных комиссаров, которому выражаем полное доверие...»
— Ишь ты, — усмехнулся Лукьян, — полное доверие, а ежели я не доверяю, тогда как?
— Даже очень просто: посадят в тюрьму, и весь разговор, — заметил Каретин.
— Вот так свобода, — протянул с усмешкой Сычев.
— Ничего не поделаешь, — развел руками его собеседник, — потому — дикта-тура про-ле-тари-ата. — Заметив недоуменный взгляд хозяина, объяснил: — Значит «беднейшего класса».
