Кратко изложив сущность боевого приказа, назвав район предполагаемого прорыва фронта, Доватор перешел к самому важному:
— Не забудьте, мои боевые друзья, что мы идем выполнять задание товарища Сталина. За линией фронта, под коваными сапогами фашистских захватчиков, стонут наши люди. Они ждут освобождения. Мы передадим им привет от всего народа и с именем великого Сталина поведем их на беспощадную борьбу. Я прошу командиров и политических работников немедленно провести во всех подразделениях партийные и комсомольские собрания. Пусть коммунисты и комсомольцы разъясняют каждому бойцу — своему товарищу, что эту славную, почетную задачу нам поручил выполнить сам товарищ Сталин...
Командиры разъезжались быстро. Стройные, подтянутые люди в военной форме крепко сжимали поводья и ловко садились на коней. Звонко стучали копыта, горячились и всхрапывали кони. Лев Михайлович провожал своих командиров глазами. Впервые в жизни он твердой рукой и горячим, вдохновенным словом направлял людей в бой. И сам должен был участвовать в нем впервые, выполняя личное задание вождя советского народа.
Над головой Доватора в синем небе ползли и качались дымчатые облака, словно встревоженные глухими артиллерийскими выстрелами, рядом шелестел твердыми листьями могучий дуб.
ГЛАВА 13
С утра наша артиллерия беспокоила немцев. Над лесом с тревожными криками кружились стаи птиц.
Накануне полевой походный госпиталь отправил больных и раненых в тыл. Палатки свернули во вьюки. Алексей должен был уехать с последней машиной. Однако, как его ни искали, ничего, кроме изломанных костылей, валявшихся под елкой, не нашли...
Перед этим у Алексея с Ниной произошла размолвка.
— В тыловой госпиталь не поеду, — заявил Алексей.
— Куда же ты денешься с такой ногой?
— Подумаешь, рана! Кость цела. Брошу костыли — и все. Подживет и так...
— А приказ полковника? Не имеешь права.
— Попрошу разрешения.
Выслушав просьбу Алексея, Доватор снял трубку и, потребовав к телефону Нину, спросил:
— Вылечили лейтенанта? Не закрылась? Значит, плохо лечили! — Доватор повесил трубку и пожал плечами. — Медицина протестует. Все. Придется ехать лечиться. Ничего не попишешь...
— Можно было сказать полковнику как-нибудь иначе, — вернувшись от Доватора, мрачно говорил Алексей Нине.
— Обманывать я не умею, и никогда ты меня не заставишь...
— Да я тебя и не прошу!
— И не проси! — Нина присела на пенек, отвернулась. — Собирай вещи...
— Не командуй! — Алексей наступил сапогом на костыль, с хрустом переломил его, потом проделал то же самое со вторым и бросил обломки под елку.
— Что ты делаешь? — крикнула Нина.
— Спешился! — Прихрамывая, Алексей пошел по тропинке в лес и даже не оглянулся. А Нина и не окликнула. В госпиталь он больше не вернулся...
Приказ о выступлении был уже отдан. Ждали только сигнала.
На другой день, подходя к лагерю разведчиков, Нина встретила на тропинке Яшу Воробьева с котелком в руках.
Заметив ее, Яша хотел было свернуть в кусты, но Нина его окликнула.
— Лейтенант здесь? — спросила Нина.
— Какой лейтенант? — Воробьев смотрел на Нину невинными, непонимающими глазами.
Еще с вечера Шаповаленко перевязал Алексею рану, наложив на нее какой-то лекарственный лист, а Салазкин и Торба завьючили его коня. Сообща решили, что из-за болячки оставаться не следует. О том, что он остался в эскадроне, Гордиенков велел пока молчать. И вот Яша нес Алексею обед. Из котелка выглядывала куриная нога, сверху, на блюдце, лежали яйца.
— Не знаешь, какой лейтенант?
— Уот те Христос, не знаю, товарищ «доктор». Ведь у нас тут лейтенантов-то разве один? — уклончиво отвечал Яша. — Извините, тороплюсь...
Нина поймала его за рукав.
— А обед кому несешь?
— Да уот себе хлёбова маленько сварил... Вы у ребят спросите, может, они знают. Уот они за теми кусточками картошку варят. Салазкин свои стишки читает, — в газете напечатали, написал мировые. Вы пройдите, может, они видели...
В лагере разведчиков кони уже подседланы с полным вьюком, шалаши и пирамиды опустели, оружие все на плечах. Кругом валялись разбитые патронные ящики, промасленный пергамент, на колу висела немецкая каска с простреленной свастикой.
Торба подкидывал в костер дрова. Салазкин и Павлюк чистили картошку. Шаповаленко сидел на ящике и что-то писал в тетрадке. Костер горел плохо, только дымил. Захар, наклонившись, пытался раздуть огонь, захлебываясь дымом, отворачивался, морщился. Последние дни Захар ходил мрачный и злой. Анюта прислала ему такой ответ, что он даже не знал, что и думать: «Приедешь, тогда узнаешь...»
Шаповаленко закрыл тетрадь, сунул ее за голенище. Внимательно осмотрел котелок, в который Салазкин положил картошку, заметил хозяйственным тоном:
— Порезать надо.
— Кто затеял варить? Ты! — ворчал Торба. — А сам сидит, як писарь, да еще учит. Барабули захотел...
— В бой идешь, — краще заправиться треба. Патрон побольше — и сюда, — Шаповаленко показал на живот и на карманы.
— Думаешь, не пробьет? — усмехнулся Захар.
— Часом, попадешь на тот свет, будешь из кармана барабулю доставать и исты, а то колысь там райский аттестат форменный дадут!..
Заиграл веселый смешок, но тут же оборвался. Подошли Нина и Яша Воробьев. Яша шел сзади и делал хлопцам таинственные знаки.
— А у вас тут весело! — поздоровавшись с казаками, проговорила Нина.
— Тише, товарищ военфельдшер, у нас Филипп завещание сочиняет. — Торба, сдерживая смех, наклонился к костру.
— Чистые портянки надел, — заметил Салазкин, — осталось закусить поплотнее — и на тот свет готов...
— Треплются, як балабошки! — Шаповаленко укоризненно покачал головой. — Тошно слухать... Язык, як добрая сабля, а силенки — пивфунта... Це мой земляк, — Филипп показал пальцем на Торбу, — силы у него, як у великого дурня, а ума не хватает костра распалить. Вин смеется, що я пишу...
— А может, вы, «господин вахмистр», мемуары сочиняете? Меня там не забудьте! — не унимался Салазкин.
— Зараз я на войне, — продолжал Филипп Афанасьевич, — а думка моя о мирной жизни. Почему Филипп Шаповаленко добровольцем пошел? Потому, что он воюет за мир! И должен писать о мирной жизни! А этот мне еще о каких-то «мамуарах» толкует! Тьфу... Варил бы скорей картошку!
— Верно! — поддержала Нина. — А то лейтенант у вас вторые сутки не евши сидит...
— Ну, уж нет! Вчера я ему курочку...
— Филипп! — крикнул Торба. — Глянь, кони там не отвязались?
— Где спрятали? — решительно спросила Нина. — Показывайте!
— Я ему курочку в госпиталь возил... Понимаете? — Шаповаленко пробовал вывернуться.
— Вы, Филипп Афанасьевич, не юлите. Куда Воробьев пошел? Тут не до шуток. Если узнает полковник Доватор...
— Никто не узнает! Ни який полковник! — под свирепым взглядом Торбы заявил Шаповаленко. — Нельзя ему оставаться, товарищ военфельдшер, а рана що — заживет... Устроим все, як полагается. Нас еще ни один цыган не обманул!
— Кого это вы тут обманывать собираетесь?
Из кустов вышли Доватор и подполковник Карпенков.
Все быстро повскакали с мест. После длительной и неловкой паузы Торба кинул руку к кубанке и гаркнул во всю мочь:
— Товарищ полковник! Разведчики, смирно! Товарищи разведчики... — он запнулся и замолчал.
— Ну, ну, — Доватор ободряюще кивнул ему головой.
Но робость перехватила горло Захару, точно костью подавился. Все слова вылетели из головы.
— Растерялся трошки, — смущенно пробормотал Торба.
— А вот так, случайно, немецкого полковника встретишь, тогда что?
— А там побачим, товарищ полковник! — отвечал Захар.
— Побачим! — прищурив глаза, повторил Доватор. — Смотри, как нужно рапортовать! Ты будешь полковник, а я младший сержант — командир отделения.
Доватор с кавалерийским шиком, под смех и одобрительные возгласы казаков, отдал Торбе положенный рапорт.
Потом спросил Шаповаленко:
— Ты, Филипп Афанасьевич, кого надуть собирался?
— Да тут, товарищ полковник, дело одно... — замялся казак.
— Он нам рассказал, как цыгану коня променял! — вмешалась Нина.
— Обмануть меня хотел, чертяка! — начал Шаповаленко, обрадованный неожиданной поддержкой.
— Ну и как? — не поднимал головы, спросил Доватор.
— Куда там!.. Шоб меня... Да я...
— Конечно!.. Тебя, старого запевалу, на коне не объедешь! Ты кого хочешь с ума сведешь, тем более при помощи военфельдшера Селезневой... Вот лейтенант Гордиенков начал уже костыли ломать... Вы помогали ему? — Доватор в упор посмотрел на Нину.
— Честное слово, сам!.. — растерялась Нина.
Обернувшись к Карпенкову, Доватор сказал:
— Запишите военфельдшеру пять суток ареста и Филиппу Афанасьевичу тоже... Чтоб не обманывали и уважали приказы командира! А лейтенанта Гордиенкова, — где он у них тут скрывается? — под ружьем отправить в медсанбат!..
