— Честное слово, сам!.. — растерялась Нина.
Обернувшись к Карпенкову, Доватор сказал:
— Запишите военфельдшеру пять суток ареста и Филиппу Афанасьевичу тоже... Чтоб не обманывали и уважали приказы командира! А лейтенанта Гордиенкова, — где он у них тут скрывается? — под ружьем отправить в медсанбат!..
Доватор поговорил с казаками, осмотрел вьючку, поласкал привязанных коней. Как ни в чем не бывало шутил. Взял на поверку пять автоматов, выпустил несколько трескучих очередей
— Смотрите, какое могучее оружие нам рабочие делают! В тысячу раз лучше немецких. Разве мы имеем право плохо воевать? — оказал он казакам на прощанье.
ГЛАВА 14
До выступления оставалось еще несколько часов, но люди были уже готовы двинуться хоть немедленно. Лев Михайлович был возбужден, весел, смеялся. За чаем подшучивал над коноводом.
— Сергей, ты что все с хозяйской дочкой шепчешься? Может, рассказал ей, что уходишь в операцию? Скажи по-честному: разболтал или нет?
— Что вы, товарищ полковник! — Сергей поперхнулся чаем, закашлялся: — Ни-ни...
— Ну, смотри! — Доватор через стол поймал его за смоляные кудри, пригнул голову к столу. — Почему не стрижешься? Сколько раз говорил: остригись, остригись!.. Ты своими кудрями да глазищами всем девчатам кровь иссушил!..
Раскрасневшийся, хохочущий Сережка вырвался и убежал в сени
— Посмотри — кони овес доели? — крикнул вслед Доватор.
Снял телефонную трубку, позвонил в штаб армии — уточнить обстановку. В десятый раз сверял карту, вызывал командиров дивизии, спрашивал: «Готовы ли? Нет ли чего нового?» Справлялся в своем штабе, не приехал ли майор Осипов. Доватор давно уже ждал его.
На майора Осипова была возложена самая ответственная задача: его полк пойдет передовым и первым устремится в прорыв.
— Главное — не задерживай темпа движения! — приветливо встретив только что прибывшего Осипова и угощая его чаем, говорил Доватор. — Как прорвешься, обязательно прикрывай фланги. Оторвешься — маяки выставь: ночью люди потеряться могут, могут попасть немцам в лапы. Будут попадаться артиллерийские батареи противника, ничего не оставляй, бей гранатами. А если пару пушек с собой захватишь — хорошо, пригодятся. Мы с Сережкой сзади тебя пойдем, прикрывать будем. Прикроем, Сережа?
— Прикроем! — Сергей лихо встряхнул головой и положил руку на эфес клинка.
— Видал, какой герой? — кивнул на него Доватор.
— Прикроем... — глухо повторил Осипов, навалившись широкой грудью на стол. Не моргая, он смотрел на улыбающегося Сергея ввалившимися глазами, машинально теребил рукой ременный темляк шашки. Хмурое лицо его передернулось едва заметной судорогой. Слушал рассеянно, неохотно. Точно кто-то подменил широколобого, кряжистого майора.
Осипов вчера получил пачку писем; и одно из них было таким плохим, что хуже и быть не может...
— Ты что, не спал, что ли? — спросил Доватор. — Перед таким делом следует хорошенько выспаться.
— Да нет, спал... Ничего!.. — неохотно отвечал майор, прихлебывая из стакана чай.
— У тебя вид такой, будто ты возвратился со свадьбы, после недельного пьянства... Скажи: пил?
— Было маленько...
— Ты что, одурел?! — гневно выкрикнул Доватор, — Мы ему такую задачу доверили, а он... Ну, милый мой, не ожидал от тебя!
— Я задачу выполню, товарищ полковник...
— С пьяных глаз напролом полезешь, людей погубишь!
Осипов отмалчивался, хмурился. Доватор с ожесточением отодвинул рукой недопитый стакан.
— Голова должна быть чистой и ясной! Хоть бы немного выпил, для настроения, а то, извольте видеть... Ты знаешь, что это нетерпимо!
Осипов долго мял папиросу. Пожевывая губами, упорно смотрел под ноги. Письмо не выходило из головы, лежало на сердце тяжелым камнем.
— Ты передо мной не ломайся! — Доватор сдвинул брови, рывком схватил телефонную трубку. — Я тебя в передовой отряд не пущу.
— Лев Михайлович! — Осипов вскочил. Трясущимися руками одернул гимнастерку. Лицо исказилось, точно от боли. Над бровями крупинками поблескивал пот.
— Ну что? — жестко спросил Доватор, ухом прижимая к плечу телефонную трубку. Он вырвал из блокнота листок бумаги, искоса глянул на Осипова.
— Я сейчас способен такое сделать!.. — хрипло продолжал майор. — В десять раз больше, чем это нужно! Я уж отдал боевой приказ. Операцию прорыва несколько раз прорепетировали с командирами на боевых картах. У меня все рассчитано до мелочей. Я ручаюсь за успех головой! Нельзя изменять приказ, да и незачем...
Доватор швырнул трубку, захлопнул блокнот. Встал, подошел к окну. На минуту задумался, потом решительно снял с гвоздя бурку, накинул ее на плечи,
— Выводи коней! — коротко приказал Сергею, завязывая на груди ремешки. Передернул плечами, под буркой заскрипели ремни. Надел было на правую руку кожаную перчатку, но тут же, стащив се, взял телефонную трубку.
— Карпенков, ко мне! Выступаем сейчас.
— Но ведь это раньше времени, Лев Михайлович! — Осипов вскочил, впился глазами в часы.
— Выводи полк на исходное положение. Приказание слышал?
Осипов, гремя шашкой, кинулся к двери. Доватор поймал его за плечо, повернул к себе лицом. Посмотрел в глаза.
— Подведешь, Антон, не прощу. Понимаешь? Я тебя люблю, как брата. Больше того, уважаю тебя как человека смелого, волевого командира. Мне больно смотреть на тебя... Мы отвечаем за каждого человека, и не время хандрить, понимаешь! Это равносильно предательству! — стиснул он трубку рукой, не спуская глаз с Осипова.
— Лев Михайлович! — Осипов скривил губы. — Ты жестоко несправедлив ко мне... Я сейчас сам себе судья. — Не оборачиваясь, проговорил у порога: — Начну с сегодняшнего дня приводить в исполнение приговор!..
В сенцах он чуть не столкнулся с подполковником Карпенковым, который входил вместе с капитаном Наумовым
Последних слов Осипова Доватор не слышал. Стоял у телефона и говорил: «Волга, Волга-три, быстро к аппарату. Ока-шесть, к аппарату. Разъединить!» — от нетерпения покусывал губы, над переносицей резче обозначились морщины.
Слышал, как командиры дивизий взяли трубки, продували их. Лицо Доватора оживилось, вспыхнули в глазах азартные искорки. Наклонившись к аппарату, проговорил одно единственное слово: «Москва». Крепко сжимая в кулаке трубку, раздельно добавил: «Еще повторяю — Москва!»
По висевшим на деревьях телефонным проводам невидимой электрической искрой молниеносно летело магическое слово полководца.
...«Москва!» — сурово говорит телефонист с пышными усами, надевает каску и выключает телефон. «Москва», — повторяет другой где-то в глубоком блиндаже и вешает на грудь автомат. «Москва», — тоненьким голоском говорит девушка-телефонистка, укрывшаяся в густых елках. От ее выкрика вздремнувший было капитан спокойно берет вторую трубку, говорит одно слово. Где-то в кустах щелкают замки артиллерийских орудий, взблескивают медные гильзы, и белые головки снарядов исчезают в стволах. Танкисты в промасленных комбинезонах гремят ключами, заводят моторы, на башнях вздрагивает маскировка и валится под ожившие гусеницы. На полном галопе мчатся делегаты связи, развозя пакеты с сургучной печатью, с написанным крупными буквами символическим словом: «Москва».
В сумерках на фоне темнеющего леса всадник высоко поднимает горн. Призывно поет труба боевую тревогу. По лесу разливаются мощные звуки.
Подседланные кони поднимают головы, тревожно шевелят ушами. В темноте виднеются туго набитые переметные сумы, скатки шинелей.
— По-о-о ко-о-о-оня-я-ям! — распевно звучит команда.
Нина провожала Алексея в медсанбат. Алексей ехал на ее коне, она шла пешком.
Около госпитальной палатки стоял часовой с ружьем. Алексей молча слез с коня. Молчала и Нина.
Алексей первый нарушил молчание. Не глядя на Нину, он проговорил:
— Все друзья мои, товарищи идут в операцию, да еще в какую! А у лейтенанта Гордиенкова, видите ли, дырка на ноге! Он остается, будет на койке валяться да молочко попивать... В партизаны уйду! Пусть не берут...
— Но ты же ранен...
— Подумаешь — ранение! Вот если напрочь ногу отхватят, тогда уже все равно: сиди на завалинке да пиликай на баяне...
Сигнальная труба запела тревожно и призывно. Звуки доходят до самого сердца. Надо быть конником, чтобы понять всю силу и властность кавалерийского сигнала.
Нина заторопилась. Сунула Алексею свернутую бумажку — направление в госпиталь.
— Ну, Алеша, мне пора!.. Сам уж отдай, тебя тут запишут... — По-детски кривит губы, морщится. Заплакать нельзя: стыдно.
— Тебе приказали под расписку меня сдать, — зло сказал Алексей. — Ладно, садись...
Нина взялась за луку, никак не могла угодить ногой в стремя. Конь беспокойно косился, намереваясь поймать се за плечо.
