– Я тебе запишу, – сказал я. – Чтобы не забыл.
– Я не забуду!
Тут вдалеке зарокотал мотор, и Дунпович опять забегал по берегу в озлоблении:
– Кто это едет? Совсем без головы едет! Пантач в залив идет, а его мотором пугают!
Лодка мягко ткнулась в берег, из нее выскочил коренастый охотник с широким скуластым лицом. Дунпович сразу замолчал. Что-то в облике новоприбывшего показалось мне странным, но лишь полчаса спустя я понял: он был одноруким. Осознав это, я оторопел: как же он ездит по бурной реке, как управляется с мотором, как стреляет из карабина, как, наконец, разделывает зверя?
– А что? – ответил он, когда я набрался наглости спросить. – Как за столом, так и в тайге. Управляюсь…
Он действительно стал быстро управляться с ужином Дунповича, пока тот сетовал на поздних бродяг и развивал проект ограждения своего участка большими плакатами: «Позже восьми часов не ездить, штраф… тюремное заключение…» и т. д.
Собственно, Дунпович – это отчество, а звали его Дмитрий Каичуга. Однако в Красном Яре половина жителей носит фамилию Канчуга. А скажи: Дунпович – сразу станет ясно, о ком речь.
Прибывшего охотника звали Гришей. Суанка Григорий Чунчеевич. Воевал, был снайпером. Потом ранило, оторвало руку осколком. Получает пенсию, мог бы сидеть дома, но тайга зовет. Да и не усидишь на пенсии. Вот и охотится. С одной рукой.
Но этой рукой он очень умело управляется. Снял с лодки мотор, вынес на берег, прислонил к коряге, принялся копаться.
– Давай помогу, – сунулся было я.
– Сам справлюсь, – отмахнулся он.
Все сам, да так ловко, что мне вдруг подумалось: вторая рука у человека лишняя. Он успевал даже в затылке почесать и задумчиво побарабанить пальцами по кожуху мотора.
Незаметно, но ему стали все-таки помогать. По ходу ремонта Гриша просил у Дунповича то запасную свечу, то шнур, то какую-то шестеренку, так что тот опять поднял крик:
– Ты что, грабить меня приехал?
Однако давал все, что просил Гриша. Вскоре мотор был полностью отлажен.
Стемнело. Вечером мы едва втиснулись в балаган Дунповича. Балаган – это несколько жердей, поставленных конусом и крытых корьем. Перед входом в балаган день и ночь дымится костерок, разгоняя комаров.
– В четыре пойдем в залив, – сонно пробурчал Симанчук.
– А как проснемся? – заворочался я. – Будильника-то нет.
– Я подниму, – успокоил охотник. Потом, помолчав немного, сказал вдруг ясно и бодро: – Пора вставать.
– Да ты что? – я разлепил глаза и посмотрел на часы: четыре.
Высоко в кронах шумел ветер, и только теперь я почувствовал, как промерз. Костер у входа погас, на его пепле спала собака. Дрожа, мы стали собираться. Лодка, мокрая от росы, тяжело отвалила от берега, и Симанчук, стоя на корме, неслышно погнал ее шестом в залив.
О, эти необыкновенные, словно сказка, заливы! Они навсегда остались в моей памяти. Посмотришь с реки – небольшое устьице, иногда совсем закрытое кустом или нависшей кроной дерева. Протискиваешься в него – и попадаешь в неведомое царство, тридевятое государство. Вода совершенно прозрачна и спокойна, ее тесно обступили деревья, густой кустарник и трава в рост человека. Колонны стволов – как органные трубы. Каждый звук гулко отражается от них, потом дробится в мелком кустарнике. На воде слоями лежит туман. Лодка идет и идет, и за каждым поворотом открывается новый плес, и кажется, что десятки глаз смотрят из густой чащи. Руки судорожно сжимают карабин, в воде у берега тянется пунктир взбаламученного ила.
– Опоздали… – Дмитрий плюнул в воду.
Дикая и своевольная река Бикин. Сквозь сопки, сквозь тайгу пробила себе путь. Но тайга тоже умеет воевать. Вот выдвинула она авангард: деревья, крепко вцепившиеся в берег корнями. Они не дают размывать грунт, стойко держатся до последнего и, даже погибая, падают в воду, пытаясь преградить ей путь. Но ревущий поток отшвыривает их в сторону, на многочисленные заломы. Там, причудливо переплетаясь, трупы погибших деревьев высыхают, отбеливаются солнцем и дождями. Устья многих проток закрыты заломами. Вода перед ними вздувается прозрачным горбом и с ревом уходит под залом. Горе пассажирам лодки, если внезапно здесь откажет мотор! Как скорлупку, перевернет ее водоворот, захлестнет волна, а пассажиров затянет под залом. И будет биться о мертвые деревья пустая, осиротевшая лодчонка, теперь никому не нужная…
Правда, людей, не знакомых с рекой, местные власти попросту не пустят без опытного сопровождающего. А тот хорошо знает, как вести лодку, чтобы не угодить под залом. Однако существует опасное место, которое никак не обойти. Это горб вспученной воды перед заломом, по которому нужно обязательно промчаться, чтобы вырваться на стрежень. И в этот-то момент…
Как раз в этот момент мотор, четыре часа работавший без единого чиха… замер. Сквозь рев воды я услышал крик и обернулся. Симанчук бешено работал веслом, стараясь преодолеть засасывающую тягу воды. Я схватил шест и, окунув его в воду, чуть не вывалился за борт – шест не доставал дна.
В конструкции местных лодочек, при всех их недостатках, есть одна счастливая особенность. Они настолько узки и обтекаемы, что почти не оказывают сопротивления воде. Я судорожно ухватился за веточку, жалкий прутик, и… удержал лодку. Тогда стал подтягиваться, чтобы вцепиться в более надежный сук.
В ту же секунду шедший за нами Гриша выскочил на горб перед заломом и… у него тоже заглох мотор. Мы оторопело смотрели на него, упуская драгоценные мгновения.
Зато ни одного не упустил Гриша. Он словно ожидал, что мотор откажет. В его руке мгновенно очутилось весло. Зажав его левой культей, он сильно гребанул, потом схватил шест, впер его в залом и стал отталкивать лодку, изогнувшись над ревущим потоком. Лодка отходила по сантиметрам… и вдруг скользнула в сторону, за корягу. Даже не привязав лодку, Гриша замотал шнур за стартер, дернул, мотор заработал, и охотник промчался мимо, международным жестом покрутив пальцем у виска.
Тут и мы зашевелились. Симанчук оживил мотор, и мы пошли в кильватере за Гришей, благополучно добрались до следующей стоянки-табора и высадились. К нам подошел хозяин Александр Сигдэ.
– Ба, ба, ба, – сказал он, широко улыбаясь.
– Что «ба, ба, ба»? – Гриша обнял его за плечи и вместе с ним вошел в зимовье – настоящий рубленый дом. Внутри – широкие нары по стенам, в углу составлены ружья, есть полка с книгами, висит бинокль, на столе навалены сухари, мешочки с сахаром, мукой, крупами… Хозяин радушно предлагал чай, закуску, не произнося ни единого слова, – он был глухонемым. В детстве чем-то переболел, оглох и так и не научился говорить.
Сначала я не поверил.
«Тут какой-то подвох, – думал, хрустя сухарями и напряженно наблюдая за ловкими движениями Сигдэ, открывавшего банку сгущенки. – Ведь охотник – это прежде всего острый слух! Чингачгук… хрустнувший сучок. Если бы Чингачгук был глухим, его ухлопали б на первой странице, и не родилось бы многотомное повествование. А охотиться на пантача в полной темноте без острого слуха – бессмыслица!»
Но вот они висят на стене – распятые свежие шкуры двух пантачей. Другие промысловики еще и одного не видели, а он сдал уже две пары пантов.
За чаем Гриша поведал, как охотится его друг. Ставит оморочку носом к берегу у тропы, по которой ходят изюбры в залив. И зверь выходит прямо на него… Однажды перепуганный бык, внезапно увидев перед собой человека, прыгнул не назад, а вперед и угодил в оморочку охотника. Опрокинул ее, но оба спаслись: зверь тут же удрал, а Саша вылез из воды.
Прежняя жизнь казалась сейчас мне маленькой, словно смотрел я на нее в перевернутый бинокль. Вдруг подумалось: «Вот этих двоих куда-нибудь бы в нарко, алкашам показать. Те чуть невзгода – за стакан. А эти вон в какую беду попали, а не сломались, не стали топить ее в сивухе…»
Захрустела галька на берегу. Какой-то человек с бородой лопатой, в рваных парусиновых штанах и такой же куртке, надетой прямо на голое тело, – она была полураспахнута, – остановился у окна и, задрав голову, долго смотрел на дерево.
– Рыбный филин… – зашептались охотники, пересмеиваясь. Человек в парусине вошел и с порога радостно объявил:
– Уже шестьдесят гнезд нашли! – он подсел к столу и налил себе чаю, будто продолжая прерванный разговор со старыми друзьями, не смущаясь тем, что видит нас впервые. – Причем тех птиц, которые живут только здесь, на Дальнем Востоке. А их очень много. Вот, например, иглоногая сова…
Он прочитал небольшую лекцию. Обследованы Силаншанская, Кедровая пади, теперь перешли в Дутовское урочище.
Потом он заговорил о рыбном филине, и охотники переглянулись.
– Ну, кто из вас видел рыбного филина?
– Как его увидишь, – Симанчук отвел глаза. – Он по ночам промышляет…
– Мда-а… – огорченно вздохнул парусиновый ученый. – Интересная птица. Водится в Индии и Китае, а у нас только на Бикине. В научной печати он не описан, ничего не известно об его образе жизни, да что там образе жизни – нет ни одной фотографии. Но я его найду! – сверкнул он голубыми глазками. – Вот уже нашел несколько перьев, подбираюсь к гнезду.
