В избе давно уж потемки повисли, прохладно стало, и надо бы очажок подтопить, а она все лежала, выбирая, в какую петлю осиротевшую голову сунуть. Но потом одумалась, вздрогнула, соскочила с кровати, засветила трехлинейную лампешку и принялась растоплять очаг, приговаривая:
— Чего эт я, дуреха, эдак раздумалась, а враз да баушка Ефимья нагрянет. Не похвалит она за такие дела.
Как мал и ничтожен человек в своем одиночестве, как мало он знает о том, что вокруг происходит. Совсем бы не так думала Катерина, если б знала, что Шлыков Иван приехал в город вчерашним вечером, ночевал на постоялом дворе. В колесных рядах был и на Меновой двор заезжал, а между прочим, и веселое заведеньице под красным фонарем навестить не преминул. Об этом, конечно, не сказал он. А ей и в голову не пришло такое.
А еще, сойди она чуток попозже с высокого-то крыльца — как раз бы прямо на Ваньку и вышла. И тогда вся ее секретность определенно навела бы его на ту самую мысль. Окликнуть ее, конечно, посовестился бы он и, может, увез бы домой несуразную, гадючую весть. Попробуй потом докажи что-нибудь!
Но ни она не знала этой тонкости, ни он заподозрить ее не мог, поскольку не видел, откуда вышла Катерина. В ранние годы, хоть и была она чуть постарше его и надежды на ответное не предвиделось, тайно засматривался на нее Ванька. И теперь готов был сделать для нее все возможное. Она же его просто не замечала тогда, а в последние буревые годы и не знала, что жив он. Потому не пришло ей в голову, что посетить этакое заведеньице, куда она влетела в мыслях, мог и этот самый Иван.
Кизяки в очаге умиротворяюще потрескивали, а покой никак не овладевал ею. Мысли о скором возвращении бабки Ефимьи тут же истлели, а появились новые, неизбежные — как жить дальше? Где найти заказов?
И тут, будто сам собою возникнув, появился просвет: доехать с Иваном завтра вечером до хутора. Упросить его, чтобы ночью-то еще хоть бы верст пятнадцать подкинул в сторону Прийска, а там и добежать недалеко останется. Только теперь она осознала, что намерение побывать на Прийске, хотя и бесформенно, туманно, родилось у нее, когда с Иваном прощались. И выполнит она свою задумку непременно…
Вдруг от ворот стук пошел по избе. Насторожилась, собралась вся в комок.
— Да кто ж это? Неужли баушка Ефимья воротилась? Накинула шаль, в пимы на ходу вскочила и бросилась в сени.
Стучали негромко, с перерывами, будто несмело.
— Кто тама? — спросила она, подбегая к воротам.
— Отворите, Христа ради, хозяюшка! — послышался вроде бы девичий голосок с той стороны.
— А чего тебе надоть?
— Переночевать бы мне до утра…
— Одна ты, что ль?
— Одна.
Катерина прильнула к щели и, убедившись, что у ворот никого, кроме просительницы, нет, отодвинула засов. Во двор вошла девушка, закутанная шалью, в руках у нее — сумка.
— Ну, раздевайся, — пригласила Катерина, войдя в избу, — садись да скажись, кто ты, откуда. Звать-то как тебя, милая?
— Нюра я, Анна, — молвила девушка, снимая большую дорожную шаль. Пальтишко на ней было аккуратненькое — с меховым узким воротничком, на вате.
Раздевшись, она робко присела к столу, и Катерина разглядела в ней незаурядную красавицу. Такая была она ладная, будто точеная вся. Щеки с мороза разгорелись, а чуточку припухлые яркие губы так и цвели алым маком.
— В Кочкарь я пробираюсь, — продолжала она, принахмурив длинные бархатистые брови.
— Дак чего ж ночью-то и одна? Что за дело такое срочное?
— Мужик один на казенной паре по каким-то делам доехал туда и меня взялся отвезти бесплатно… — красивые губы растянулись у Нюры, скривились, она закрыла их ладошкой, и на нежные пальцы со щеки накатились слезы. — Едва из города выехали, приставать начал… А я укусила… его да из кошевы-то выпрыгнула, как отцепился он от меня… Вот и воротилась от свертка к мельницам.
— Ах, кобелина какой бесстыжий! — возмутилась Катерина, ставя на стол разогретый ужин. — Молодой?
— Лет тридцати, наверно.
— Нет, видно, девонька, не родись красивой, а родись счастливой. Такая уж судьба наша бабья. А живешь-то где?
— В Кочкаре.
— А в городу чего делала?
— Да тут, видите ли, какое… — запнулась Нюра, словно захлебнувшись горячими щами. Ела она аппетитно, с удовольствием. — Лучше уж все по порядку расскажу… Сирота я. В одиннадцатом году все мои примерли — отец с матерью, брат старший да сестренка была еще младше меня. Поехали мы пропитание искать под Гурьев. Хлеба не нашли, а маму с ребятишками там схоронили. Отец едва успел довезти меня до Кочкаря-то, да тут и его схоронили. Взял меня к себе крестный, дядя Федя. Своих-то детей у них нету, а дядя Федя сапожным ремеслом хорошо промышлял. Даже в голодный год лучше других мы перебились. А потом и вовсе безбедно зажили. Дядя-то любит меня… Учиться отдал. Хорошо училась я. Потом и в город в женскую гимназию определил. Да вот не доучилась. На той неделе взяли его в солдаты. Раньше-то все оставляли по болезни: грыжей он мается много лет. А теперь и больного забрали. — Она вытерла вспотевший белый носик концом цветастого платка, накинутого на плечи, и, сдерживая нахлынувшее вновь волнение, закончила: — Сюда за документами приезжала. Переночевала у подружки в Моховом переулке. Она мне попутчика найти помогла. Будто бы знакомый он ее отцу. А теперь далеко идти-то на тот конец, да и совестно после такого.
16
День прошел в хлопотах. Домовничать позвала Катерина бабкину сноху, а как стало смеркаться, сделала большую проталину в окошке и приникла к ней, как зверь, затаившийся в ожидании добычи. Ежели Иван не нарушит данного слова, то проедет непременно здесь и у ограды женского монастыря остановится, подождет с четверть часа.
Все было приготовлено в дорогу, и сидели они одетые, чтобы сразу вскочить и двинуться вслед за ним, потому как монастырская ограда длинная, и неизвестно, где он остановится.
Но ждать пришлось недолго. Ивана могла бы и не признать Катерина в потемках, да увидела новые белые колеса в санях. Ехал он неторопливой рысью.
— Ну, с богом, родимая, пошли!
Они захватили небогатые свои вещички, перекрестилась еще на ходу Катерина и, уже из сеней, крикнула домовнице:
— Дня через два-три ворочусь я! А ты ворота-то за нами запри!
В этот непоздний час городские улицы еще полны движения, да и пригородные дороги пока не пустуют. Припозднившийся путник спешит добраться к ночи до своего заветного огонька. А нашим путникам самое время отправляться в дорогу. Катерина, шагая чуть впереди товарки, сторонилась встречных и обгоняющих подвод, отворачивая лицо от проезжающих. Но делала это скорее по привычке, приобретенной в последние годы неприютного, тайного житья на свете. Прикрытая потемками зимнего вечера и ободренная тем, что наконец-то отважилась хоть на время покинуть свое убежище, она почувствовала в себе бесшабашность человека, которому нечего больше терять.
Различив у обочины неподвижные сани с белеющими на них колесами, она издали крикнула:
— Давно ждешь, Ванюша?
— Да вот остановилси только что. Неужели я обогнал и не приметил тибе? — Они поздоровались.
— А я вот с подружкой, и хочу просить, чтоб взял ты нас в попутчики до хутора.
Иван, выскочив из саней, подружнее уложил колеса в задке, перехватил их веревкой, поправил подостланное сено и предупредил:
— Сесть придется подружнейши.
— Чем дружнейши, тем теплейши! — подхватила Катерина, и, подталкивая Нюру, вскочила в сани, умащиваясь, как наседка, в сене.
— Эт чего ж ты, родителев, что ль, попроведать надумала? — спросил Иван, пустив Карьку рысцой.
— Нет, Ваня, туда мне дорога заказана. На Прийск пробираемся мы. А коли б ты нас уважил, так еще бы за хутор-то верст с десяток-пятнадцать подбросил.
— Да куды ж вас девать-то! — перешел и Иван на шутливый тон. — Я бы рад вас довезть до самого Прийску, да как на то Карька мой поглядит.
— Сдюжит, небось, твой Карька, — возразила Катерина. — Один-разъединый разок попросила я тебя, Ваня… И доведется ли еще когда встренуться нам — богу, знать, одному ведомо.
* * *
Богу, может, и ведомо все наперед, да не видно его и не слышно, бога-то. А люди копаются, возятся в потемках, ищут чего-то, стремятся, торопятся и на единый шаг впереди ничего порою не знают. Хотя всегда ждут от этого шага каких-то для себя выгод, за ними и гонятся, а попадают в такое месиво, какого никогда и не снилось. Не пустилась бы в эту неблизкую дорогу Катерина, знай она, что ждет ее в этот день на Прийске. И Нюру бы отговорила.
Желая продлить близкое соседство с такими хорошенькими спутницами, Иван довез их почти до самых приисковых Выселок и лишь оттуда вернулся домой.
Пока ехали они до Лебедевского, Катерина была на диво себе веселой и неугомонной. А как миновали родительский дом в хуторе — поникла, свернулась обваренным листом. Даже Иван, не отличаясь наблюдательностью, заметил это и пытался развлечь ее разговорами, но прежняя Катерина исчезла. Чувствовала, знала она, что не спала в этот момент мать, не однажды повернулась в постели и, может, еще раз проклял отец непутевую дочь.
