— Видно, подсудимый читал мою книжку «Солдаты малой войны», — говорит писатель. — В ней я писал о Витьке по кличке Москвич. Их было трое — инженер Смирнов, летчик Иванов и Косоротов. Четвертого в нашем лагере не было. Всех Витек я знаю, и не я один. А кто держал с вами связь?
— Я действовал на собственный риск, — заявляет Божко и косится на бывшего начальника полиции.
— Разрешите задать несколько вопросов? — спрашивает Лебедев.
Происходит короткий разговор, малопонятный для посторонних. Где ривер? Направо, налево? Где штаб? Где вышки? Где публичный дом? Карантин? Куда нашивали винкель? Кто был в каком бараке капо? Кто блоковым?
Божко путается, переспрашивает.
— Божко был в Освенциме, — размышляет свидетель. — Но он странно знает лагерь. Карантин знает, внешнюю охрану, а внутреннее расположение, где жили мы, смертники, что-то путает. Очевидно, внутри лагеря он не был.
— Я забыл! — восклицает Божко. — Давно это было…
— Это не забывают, — отвечает свидетель. — Невозможно забыть, по сей день снится. В лагере был порядок— эшелоны, которые приходили ночью, шли прямо в газовые камеры. Те, что приходили днем, отправлялись на селекцию. Отбирали слабых, стариков, детей… Их вели в газовые камеры, остальных на обработку. В начале эффект-камера. Ставили к стенам и избивали железными ломами. Били два часа… Кто упал — смерть. Раздевались прямо на снегу. Свое прячешь в бумажный мешочек, входишь в блок. Начинается санитарная обработка. Стригли, остальную растительность палили паяльной лампой. Потом ставят номер, фотографируют. Без номера не выйдешь из директ-камеры. Гонят в ледяной душ. Тело кровоточит… Разве забудешь? Кого вы знали из подполья?
Божко называет несколько фамилий.
— Лично знали?
— Да!
Лебедев достает из портфеля журнал, открывает страницу, закрывает ладонью надписи под фотографиями, показывает Божко.
— Никого не знаю…
— А из этих?
— Этого знаю! Точно! Знаю! Сейчас вспомню…
Он вспоминает и бледнеет.
— Начальник политотдела Освенцима, — говорит Лебедев.
— Но я был в Освенциме. — Божко глотает слюну. — Я работал в пивнице. Я носил красный винкель. Был в самом центральном. Станлагере. Был на карантине, а до этого работал в пивнице, перебирал картофель. Я носил товарищам картофель, спасал от голодной смерти.
— Выносили картофель? — не выдерживает свидетель.
— Да, один…
— Это верная смерть.
— У нас был форарбайтер, он уходил… Можно было приготовить картошку. Я выносил урюк, когда шли на обед. Я даже украл у эсэсовцев кролика и принес в блок…
— Что он говорит! — Лебедев закрывает ладонями лицо. — За три картофелины офицер вставлял в рот задержанному пистолет и стрелял. Если блоковый обнаруживал в колодках стельку из соломы, насмерть забивал заключенного. Каждая картофелина была событием. Мы, например, проверяли человека, можно его привлечь в Сопротивление или нет, — поручали донести миску баланды до больного товарища. Если доносил, верили, съел — смерть ему, чтобы не выдал других. Иначе не могли, мы были поставлены в чудовищные условия. А он выносил урюк!! Целого кролика! Почему вы работали в пивнице?
— Я болел, — отвечает Божко. — Мне сделали тайную операцию.
— Сказка, — говорит Лебедев устало. — Каждый вечер в больнице проводилась селекция. Знаете, что такое селекция? А ему сделали операцию… Из больницы никто не уходил, в нее боялись попасть, потому что это верная смерть. Попасть туда значило попасть в газовую камеру.
— А в каком году начали колоть номера? — вдруг переходит в атаку Божко. — Разрешите спросить его?
— Разрешаем…
— С сорок второго года, — отвечает Лебедев, — после первого побега русских. Двадцать человек убежали. И комендант лагеря Гесс приказал колоть номера. Вначале одним русским, потом всем.
— Правильно! Вот мой номер, — Божко опять задирает рукав и показывает номер.
— Разрешите посмотреть?
— Посмотрите, — разрешает председатель суда.
— Странный номер. Где его вам накололи?
— В больнице.
— В больнице? В больнице никогда не кололи. И не могли колоть. Когда вы прибыли в лагерь?
— Я попал в Освенцим в начале мая сорок третьего года, потом меня за побег перевели в Бун, потом отправили эшелоном в Матхаузен.
— Вы говорите чудовищную ложь!
— Я говорю правду!
— Когда вам поставили номер?
— …В июле…
— В международной организации узников Освенцима существует точная картотека номеров, — говорит Лебедев. — Гесс приказал делать наколки. За уклонение — немедленная смерть. Акции начались в мае. У вас номер 124 тысячи… Этот номер шел раньше апреля, не говоря уж о мае. И вы были без номера? Да комендант лагеря Гесс возмутился бы, услышав такое. Как вас кололи?
— Колол поляк… Взял такой треугольник, намазал тушью, наколол, потом доколол иголкой…
— Не видели вы, как колют. Наколки делались специальным набором. Секунды. Эту наколку вам сделали не в Освенциме. Вот они какие были на самом деле.
Свидетель снимает пиджак, тоже закатывает рукав рубашки, показывает свой номер.
— Возьмите экспертизу, — требует обвинитель. — У одного и другого. Сколько потребуется времени?
— Завтра будет готова.
— Хорошо, подождем до завтра.
Через сутки читался акт экспертизы:
«Акт экспертизы № 7 от 8 февраля 1965 года. Эксперт— Попов. Акт на результат экспертизы наколок:
у Божко —124 678.
У Лебедева — 88 349.
Произведенным исследованием установлено — у Божко номер шестизначный на левой руке 50 мм от локтевого сустава 40х60 мм, ширина 4 мм (дальше шло детальное описание каждой цифры); установлено, что все цифры у Божко находятся на разных интервалах, и не все на одном уровне, а также различна их ширина (дальше опять идет тщательное описание каждой цифры). Номерные знаки разной величины, разной плотности и густоты красок (описание всех цифр).
Вывод: у Божко номер нанесен кустарным способом. У Лебедева — равномерная густая окраска, идентичность размеров, высоты, интервалов. (Идет тщательное описание каждой цифры.)
Вывод: у Лебедева номер нанесен механическим способом.»
Вопрос: сколько времени требуется, чтобы нанести все цифры на руку Божко?
Ответ: не менее 40–50 минут.
Вопрос: неужели в Освенциме тратили на каждую наколку 40–50 минут?
(Реплика бывшего начальника полиции Минеральных Вод Завадского:
— Ну и ловкач! Какую легенду сочинил!)
Ответ:
— На наколку тратили секунды. За час обрабатывали тысячи людей.
Свидетель задумался, потом начал вспоминать.
— К нам в лагерь приходили эшелоны с предателями. Фашисты выжали из них все, больше они им не требовались. Полицаев отправляли прямо в газовые камеры, даже если эшелон приходил днем. Эта судьба ждала их всех. Да, кстати, один из старших офицеров был переведен в Освенцим отсюда, с Северного Кавказа. Говорят, он привез с собой несколько особенно проверенных провокаторов. Провокаторы выискивали в карантине комиссаров, командиров, выдавали побеги. Во внутреннем лагере работали провокаторы из заключенных…
ЧАК ОУЭН ИЗ ШТАТА НЕБРАСКА:
— Чему вас учили?
— Как мучить пленных.
— Например?
— Например, как с пленного снимать обувь и бить его по пяткам. Но но сравнению с прочими методами этот просто гуманен.
— Каким методам пыток вы обучались еще! Приведите конкретные примеры.
— Нам говорили, что мы можем использовать электрические приборы. Мы должны были, например, подключать электроды к половым органам пленных.
— Каким образом демонстрировалась вам техника пыток!
— Нам показывали рисунки, на которых было точно воспроизведено, что нужно делать…
— Офицер рисовал схемы пыток на доске!
— Нет, рисунки были отпечатаны типографским способом в виде таблиц.
— Чему вас обучали еще!
— Как вырывать у человека ногти.
— Какой инструмент рекомендовался для этой цели!
— Плоскогубцы, которыми пользуются обычно радиотехники.
— Кто учил вас этому!
— Унтер-офицер.
— Какие еще средства применялись для пыток!
— Бамбуковые палки. Существует целый ряд приемов, как следует ими пользоваться.
— Достаточно будет одного примера.
— Их забивают в уши.
— Вам показывали все эти приемы на пленных!
— Да. Однажды они привели парня и били его по пяткам, потом ему приказали лечь животом на землю и колотили по спине прикладом…
— Вы получали какие-нибудь особые указания на тот счет, как нужно пытать женщин!
— Да.
— Какие именно!
— Все они были садистскими. Мне не хотелось бы говорить об этом. Что даст, если я расскажу о них! Я все время стараюсь не вспоминать о том, как пытали женщин, пытаюсь забыть это.
