— Какие именно!
— Все они были садистскими. Мне не хотелось бы говорить об этом. Что даст, если я расскажу о них! Я все время стараюсь не вспоминать о том, как пытали женщин, пытаюсь забыть это.
— Я спрашиваю потому, что намерен получить об этом по возможности исчерпывающие информации. Вы слышали, как сказал президент Никсон, что Сонгми — это единственный случай, а американские солдаты великодушны и человеколюбивы. Если сейчас американская морская пехота осваивает пытки для вьетнамцев, разве об этом нужно молчать! Как вы считаете!
— Да, конечно, нас обучают пыткам, но наши парни не хотят ничего знать и не задумываются над этим. Если есть хотя бы незначительная возможность, что мои показания принесут какую-нибудь пользу, я буду рассказывать.
— Как рекомендовали вам пытать пленных женщин!
— Нам говорили, что мы можем насиловать пленных девушек сколько угодно.
— Что еще!
— Нам показывали, как надо вскрывать фосфорные бомбы и затем наносить фосфор на особо чувствительные части тела. Это вызывает ожоги и сильные боли.
— Какие участки тела рекомендуются в первую очередь!
— Глаза, половые органы.
— Вас обучали пыткам с использованием вертолетов!
— Да… Они долго потешались, рассказывая, как во Вьетнаме одного пленного привязали за руки и ноги к двум разным вертолетам. Машины взлетели, и пленного разорвало пополам.
— Кто рассказывал вам об этом!
— Один из моих педагогов. Унтер-офицер.
— Он видел это собственными глазами!
— Он говорил, что принимал в этом участие.
— Вы много знаете о пытках с использованием вертолетов!
— Нас наставляли опытные специалисты. Мы усвоили довольно много разных способов пыток с вертолетами.
Мы проснулись с Арой в сарае. Спали на старом одеяле и ватнике. Спать на шелухе утомительно — она принимает форму тела и как бы застывает, поэтому когда ты переворачиваешься на другой бок, приходится долго ворочаться, пока образуются новые вмятины и выступы.
Первое, о чем я подумал, когда проснулся: «Что сегодня буду есть?» Это была аксиома о двух параллельных, из которой вырастало сложное здание моей Эвклидовой геометрии — борьбы за жизнь при оккупантах. К сожалению, мои параллельные пересекались где-то в пространстве — я ничего не мог придумать, разве только опять наломать дощечек и притаиться, как кот у мышиной норы, возле таганка, на котором тетя Луша варит бурду-похлебку. Ара соображал объемнее.
— Пойдем на Машук, — сказал он. — За церковь. Нарубим дровишек несколько вязанок, перетащим на кладбище, спрячем у могилы, в логове, а потом ты понесешь их на базар, забьешь. Я на базар не пойду. Утихнет с «дядей», тогда выползу. За дрова цену дадут.
Мы раздобыли где-то топоры, веревки и пошли на кладбище. Выскользнули из города незамеченными. Пошли по склону горы, метров на пятьдесят выше дороги. Здесь бесчисленными поколениями курортников была выбита тропка. Мы любовались лесом. Солнце только поднималось, пряталось за скалы, точно играло в прятки, и нам вместо одного восхода дарило сколько душе угодно. Мы обогнули Машук, склон пошел более отлогим, а лес более густым и цепким. Здесь хозяйничал орешник, а под ветками смеялся рубинами-сережками барбарис, насупился терновник и подмигивала дикая алыча. Северный склон Машука не пропах пряным запахом кипарисов, здесь лес напоминал среднюю полосу России. Отсюда дрова были самые хорошие.
Мы нашли сухую ольху, срубили, потом искромсали, как селедку. Получилось три вязанки.
— Одну оставим, — командовал Ара. — Две снесем, спрячем, вернемся — сушника наломаем. Разов пять сходим— гроши будут. Дня на три грошей хватит. И в «Глорию» сходим, там идет фильм «Ева».
— А куда Коротких будут выселять? — спросил я.
— Упекут куда-нибудь… Вообще-то, я бы не поехал.
— Я тоже…
— Замучают по дороге.
— И тут замучают.
— Чего они за дом держатся? Уходить надо. Это тетя Соня все. Она честная, хочет все по правде. Двенадцатого августа была регистрация в комендатуре. Она утром уже сходила, как на избирательный участок.
— Не пошла бы — ее Болонка выдала бы.
— Я не про то… Уходить надо было или у знакомых спрятаться.
— А документы? Где их возьмешь? И на что жить?
На работу устраиваться без документов — арестуют.
Куда им деваться? Эвакуироваться с нашими не смогли.
— Кто захотел, тот ушел…
— А чего ты остался?
— Куда с бабкой, да и мать болеет… Да и всем не убежать. Земля-то круглая — бежишь, бежишь — опять на старом месте.
Он не докончил фразы, мы бросили вязанки и спрятались за камни.
По шоссе ехала крытая грузовая машина. Мы затаились. У заднего борта сидели солдаты с карабинами. Машина прогудела, и когда она скрылась за поворотом, мы схватили вязанки и перебежали дорогу.
— Стой! — вдруг остановился Ара. — Куда она пошла? Слушай!
Звук мотора не удалялся. Он пошел вправо, к месту дуэли Лермонтова и Мартынова. На месте дуэли стоял обелиск. Если по дороге, то от города километра четыре до обелиска, если по тропке — то с полтора километра. Тропку-то и выбили курортники — каждый из них считал долгом побывать на месте смерти поэта.
— Зачем они туда поехали? — размышлял Ара. — Может, памятник хотят украсть? Очко, нас не заметили. Сразу в партизаны записали бы. Пошли.
Около кладбищенской ограды мы чуть не нарвались на полицаев. Они полулежали в тени забора.
— Не завидуй! — доносился пьяный голос. — На самогонку я и без них достану.
— А, не один черт! — хрипел второй полицай. — Подумаешь, день-два страшно, конечно, зато потом на всю жизнь обеспечен.
— Слышь, паек-то увеличат? Ведь стараешься, жизни не жалеешь!.. — рьяно разглагольствовал первый. — Неужели не могут сливочного масла полкила дать? У меня ж дитя.
— Я те что толкую? Два дня поработал на рву, золота принесешь на всю жизнь. Масло покупай — не хочу, — бубнил второй.
— Может, поросенка зарезать? — раздумывал первый.
— Подержи до холодов… Будут и у нас консервировать— не теряйся, тогда своего не упускай.
Мы перелезли через ограду, спрятали дрова и опять заторопились в лес. Шоссе перебежали без приключений.
И вдруг снизу донеслось пение. Нестройное, слов не разобрать, но мелодия была знакомая — пели «Интернационал». Мы слушали и не верили — не может быть такого! Запел бы кто-то на улице — убили бы на месте.
Мы переглянулись… И, как зачарованные, начали спускаться с тропки. Пение становилось громче. И мы уже различали слова:
«Это есть наш последний…»
Мы катились вниз, прыгали от дерева к дереву, и камни катились впереди, выдавая нас, а мы не думали, что камни выдают, что это опасно. Мы спешили, как ночные бабочки на свет. Ударил залп и подкосил песню. И мы тоже упали… И еще несколько сантиметров ползли вниз по прошлогодней листве, пока не уперлись лбами в кривые стволы деревьев.
А камни бежали вниз, и каждый камень сталкивал еще несколько камней!
— Бежим! — крикнул Ара. Развернувшись ужом, он карабкался вверх от камня к камню, от дерева к дереву. Когда мы вползли на тропу, внизу застрекотали автоматы и пули завизжали, отскакивая от горы, — стреляли наобум Лазаря, но по нашему следу.
Мы бежали по тропе.
Внизу загудел мотор грузовика.
— Обойдут! — крикнул Ара.
— Надо бежать в глубь леса, — сказал я.
— Они услышат, быстрее! Выедут на дорогу и отсекут. Они свидетелей не любят.
Мы выскочили на шоссе, машина выехала из-за поворота. Мы метнулись к ограде, перескочили ее. Сзади раздалось несколько выстрелов — это полицаи. Мы на четвереньках поползли по единственному, чуть заметному проходу, под старую грушу. Распластались на земле и дышали как загнанные овцы.
— Гранату бы, — сказал я. — Была бы граната, мы бы катанули ее с горы.
Но гранаты у нас не было. Оружие у нас появилось позднее, в конце октября.
5 сентября мы пошли на базар, несколько ниже, ближе к центру от толкучки. Две вязанки дров не спасли от финансового краха. Аре тоже позарез требовались деньги— дома лежали больная мать и бабушка. Арест «дяди» был очень некстати.
— Хоть что-нибудь про запас бы имел! — злился я на друга. — Какой же ты коммерсант! Голодранец!
— Откуда я знал, что его схватят, — оправдывался Ара. — И зря думаешь, что он мне проценты от выручки давал. Он своего не отдаст, копейки мне перепадали. За жадность его, наверное, и сгребли. Не поделился с каким-нибудь гестаповцем.
— А чего панику поднимал, что и тебя сгребут?
— Во дает! — Ара остановился. — Кто знает, кого они завтра или через час схватят? Не приходили, не спрашивали, значит, им пока не до меня. На всякий случай прятался. Панику… Сам ты паника. Говорят, что Женьку подстрелили, она без разрешения ушла из коммунистического гетто. Может, врут…
