меня дома…
— Вот что, Леша, — положил ему руку на плечо корреспондент. — Я сейчас пойду к этому Филарету, узнаю, почему они тебя принуждают посещать молитвенные собрания.
Алеша тихо побрел во двор, нашел в потайном месте ключ, вошел в дом. В комнате, не зажигая света, разделся и лег в постель. Лежать одному в темноте было до обидного горько, а мама была там, у Филарета, куда идти нельзя, и Алешка заплакал… Так, в слезах, он и уснул и не слышал, когда пришла мать.
…Просыпаться по солнечным утрам Алешка любил — день был полон интересных занятий и в школе и дома. К тому же, каждый раз радовал ласковый голос наклонившейся над ним матери, ее мягкое прикосновение к белокурым Алешкиным волосам:
— Вставай, сынок, вставай, сиротинка моя…
В это утро Алешка проснулся сам: в глаза било нежаркое зимнее солнце, но малыш проснулся с тревожным предчувствием неприятных событий: он сразу же услышал воркующий голос Филарета. И вмиг померкло сверкающее воскресное утро; Алешка натянул одеяло на голову. Но голос пресвитера все равно проникал в Алешкины уши.
— Ты говори, в чем помощь нужна, Валентина. Чем бог наделил нас, братьев и сестер, тем и поделимся.
Хрустнула плотная бумага, снова всплыл голос Филарета:
— На-ка, сестра, от сестер и братьев…
— Зачем же, брат? — слабо противилась Валентина, но тот мягко остановил ее:
— Бери, бери… С сиротою-то знаем как сами… Все еще малец-то спит?
— Вроде бы… Ты уж извиняй неразумного, брат. Сама я с ним расправлюсь…
— Чего там… Возлюби ближнего, даже если он — враг тебе, сказано в писании, а тут — малец неразумный… Однако в строгости держать их надо нынче, сама знаешь. Сатана правит миром, умножает грехи людские. Смотри, как бы не вышел из повиновения малец-то. С товарищами-дружками на улицу убежит, а там в кинотеатры, а там в пионерию краснопузую и — потерян он для бога.
— Не будет так, брат Филарет, — твердо произнесла Валентина, и Алешке показалось, что шаги ее приблизились к его кроватке. Он сжал глаза, притворяясь крепко спящим, а когда осторожно открыл их, в комнате было тихо. Алешка решил, что мать и Филарет вышли на улицу. Надо успеть одеться и уйти из дома, пока они не вернулись, иначе будут ругать.
Но едва он выпрыгнул из-под одеяла и торопливо начал натягивать брюки, как заметил мать. Она стояла у печи и внимательно смотрела на Алешку.
— Я… я на улицу, — покраснев, пробормотал он. Мать как-то устало и медленно покачала головой. Потом хмуро спросила:
— За что ты обидел дядю Филарета? Ведь от него, кроме добра, никто худого ничего не видел. И тебе он плохого не желает…
Алешка упрямо качнул головой.
— Желает… На улицу ты меня через него не пускаешь, я ведь слышал… И деньги у него берешь.
— Глупый ты, — нахмурилась мать и шагнула к столу. — Садись ешь да пойдем, там кто-то из старших братьев приехал, будут библию читать…
— Не хочу, — совсем по-взрослому серьезно сказал Алешка. — Я с Мишкой на горку пойду.
— Со мной пойдешь! — прикрикнула мать, и Алешка умолк, решив, что все равно убежит к Мишке.
И убежал, едва мать ушла давать корм свинье. И вернулся — голодный и усталый — поздно вечером. В дом он вошел притихший, ожидая гневных материных слов. Но она встретила его внешне спокойно.
— Пришел? Смотри, сынок, накажет господь бог за своенравство. Он все видит и знает, любой грех каждого живого существа у него на учете.
— У каждого? — недоверчиво вскинул глаза Алешка, еще не успевший раздеться. — Он всех видит, да?
— Все на земле создано им…
Алешка раздумчиво стоял, радуясь втайне, что мать не ругает его. И чтобы сказать ей что-то приятное, он бездумно спросил:
— А бога, мам, кто сделал?
— Уймись, паршивец! — неожиданно вскипела мать. — Кто тебя научил богохульству, а?
Алешка хотел броситься в дверь, но мать схватила его за рукав пальто и толкнула в угол:
— Раздевайся… О господи, за что наказал меня таким ребенком? У других дети как дети, а тут… Замри, паршивец, не хнычь!
Но Алешка и в эту ночь уснул в слезах. Ему было обидно, что мать на ночь не поцеловала его, как обычно, и не пожелала спокойной ночи, а ушла, закрыв дверь на замок, вероятно, к Филарету.
…Статья в местной газете сделала Алешку героем дня. В школе мальчики и девочки из других классов толпились на переменах у дверей второго класса, и первые часы такое внимание как-то льстило Алешке. Но к концу занятий он с недетской тревогой подумал о матери. Ведь и ее вместе с Филаретом обвинял в статье «Цветы в дыму» корреспондент. Утром газеты нигде еще не было, он уходил в школу, оставив мать слегка задумчивой. Как же встретит она Алешку сейчас, когда о ней заговорил весь шахтерский город?
После уроков Алешку вызвал директор школы.
— Звонили из газеты, — сказал он. — Просили после уроков сразу же зайти в редакцию.
Но Алешке идти в редакцию не хотелось. Он очень хотел увидеть маму и потому покачал головой.
— Потом зайду.
— Но мама сейчас очень сердитая, — мягко возразил директор. — С тобой пойдет сотрудник газеты и объяснит ей все…
И все же Алешка, выскочив на улицу, сразу же направился к дому. Пусть сердитая мама, пусть поругает его, но он так соскучился по ней, она должна знать, как он любит ее.
Однако перед дверью в сенцах остановился с гулко забившимся сердцем. Послышалось, что в комнате рокочет сердитый бас дяди Филарета.
Алешка осторожно приоткрыл дверь.
— Нельзя оставлять без наказания поступок мальца, — услышал он слова пресвитера. — В самое сердце он ударил нас, все тайное приоткрыл, словно Иуда…
— Не береди душу, брат Филарет, — тихо, подрагивающим голосом, ответила мать. — Уж приготовлю я ему, стервецу, наказание — вовек не забудет.
— Верно, сестра моя… Вспомни пророка Иезекииля… Дай-ка библию. Вот что он пишет о гневе господнем сатанинскому племени, «…они еще землю наполнили нечестием и сугубо прогневляют меня, — громко читал пресвитер. — За что и я стану действовать с яростью, не пожалеет око мое, и не помилую…»
Истеричный женский крик взвился в комнате:
— За что, господи, дух мой испытываешь?! За грехи какие наказуешь меня?!
— Мама! — рванулся в дверь с испуганным плачем Алешка, выронив школьный портфель. Маме плохо, плохо! Он, Алешка, должен быть рядом с нею.
И враз остановился, попятился, уловив дикий, страшный блеск материных глаз, подергивающийся в судороге бледный рот ее.
— Уйди, змееныш… — выдохнула с шипением Валентина, надвигаясь на сына. Алешка закричал, пятясь от матери, и даже не почувствовал ее
