Девушки с любопытством разглядывали изящный синий жетончик с белым парашютиком, украшавший его гимнастерку. Да что девушки, весь авиагородок! Про себя Голубчик приравнивал этот жетончик к боевому ордену. Даже ставил и выше. С орденами немало народу, а он со своим синим знаком пока на весь гарнизон один-единственный! Всюду почёт и уважение.
Дело это было новое, незнакомое. Во всей части, кроме Голубчика, с парашютом никто, ни разу не прыгал. Он был окутан ореолом героя. Одна неприятность: надо было прыгать самому, а это его не устраивало. С содроганием сердца вспоминал он свой единственный учебный прыжок на слёте парашютистов округа.
Случайно Андрей с Гавриком подслушали разговор Голубчика с продавщицей мебельного магазина, той самой толстушкой, что была с ним на вечеринке. Не видя их, Голубчик вовсю расписывал ей об опасности своей профессии.
— И вам не страшно? — испуганно вскидывала накрашенные брови продавщица.
— Страшно?! Чудачка, из всех отобрали лишь одного. Одного! Выбирали по физическим данным, чтоб сердце здоровое, нервы. Кроме того, психические данные: смелость, решительность, хладнокровие…
— А вы смелый?
— Как сказать, — с ложной скромностью сбивал Голубчик с папиросы пепел, — врачам это больше известно. Не зря, видно, отбирали…
Самовлюблённо оглядывая себя в непроданном трюмо, он хотел было уже назначить ей свидание, но неожиданно услышал из соседнего отделения гулкий бас Гаврика:
— Подумать только, как богат наш язык! — с невинным видом обращался он к Андрею. — Вот, например, слово — хвалится. А ведь можно сказать и — хвастается. Или, бахвалится. Похваляется. Выкобенивается. Травит. Треплется. Врёт. Заливает. Капает на мозги. Да просто-таки, брешет, как говорят украинцы!..
Голубчик не стал задерживаться и, попрощавшись с продавщицей, тут же вышел из магазина.
Савчук вылил из радиатора воду, в последний раз прошёлся тряпкой по магистрали, законтрил краник и натянул на мотор громыхающий капот. Он торопился: до испытания парашюта оставалось уже несколько дней, и ему всё казалось, что изобретение требовало какой-то доработки. Осталось переставить самолёт с лыж на колеса, вкатить машину в ангар, надеть чехлы — и всё в порядке…
— Товарищ Савчук, заседание бюро состоится?
— Как же, как же… — Опытным глазом Савчук определил, что у Гаврика нет никакого желания идти на бюро.
Больше всего Савчук боится этого безразличия на лицах: всю свою работу он старался построить так, чтобы это всем было интересно, не отвлекало бы человека, а, наоборот, помогало бы делу. Сам он говорил коротко и только по существу. Трепачей презирал.
— Это не ценный… Когда человек много говорит, то это подозрительно. Компенсация…
О законе компенсации у Савчука выработалась целая система заключений. Для облегчения управления машиной на элеронах и хвостовом оперении устраиваются компенсаторы. А люди и животные компенсируют то, чего им не хватает.
Человек, много и зря болтающий, старается прикрыть свою бездеятельность лишними разговорами.
Мысли о компенсации не принадлежали самому Савчуку: впервые он услышал их от своего бывшего инструктора Петра Кузьмича Прянишникова.
В позапрошлом году по отбору медицинской комиссии кровельщик Иван Савчук попал в школу военных пилотов. Стать летчиком — было его заветной мечтой. Работая на крыше, он целые дни слышал над головой ураганы самолётов. Доказывая своё бесстрашие и приспособленность к авиации, Савчук ходил по краю крыши пятиэтажного дома. Ухватившись руками за желоб, он повисал над улицей и, сгибая в локтях руки, поднимал и опускал своё тело по десяти раз кряду. У бывалых мастеров замирало сердце от этих номеров.
Несколько раз он извещал товарищей о том, что сделает большой зонт и спрыгнет с двухэтажного дома на землю.
И вот, как на счастье, его отбирают в школу пилотов.
Он прослыл в школе за чудака. На заседании первомайской комиссии Савчук внёс любопытное предложение.
— Авиационной школе отделываться одними лозунгами грех. Как я слышал от инструктора, была такая машина «Мартинсайд». Она вся была опутана стяжками. На пикировании стяжки от встречного ветра гудели, как струны. Предлагаю этот способ использовать. А именно: между верхней и нижней плоскостью самолёта натянуть струны разной толщины, чтоб и басы, и альты, и дисканты. А на струны — лапки. За лапки — тросики, и протянуть их в заднюю кабину. Как протянешь тросик, лапка отстаёт, и струна от ветра загудит. А в заднюю кабину музыканта, чтоб прижимал клавиши. Каждому тросику своя клавиша. Как пианино. Таким образом, можно на демонстрацию выпустить воздушный оркестр. Играй, что хочешь: хоть «Интернационал», хоть марш, хоть «Всё выше и выше…»
Свои предложения Савчук вносил самым серьёзным тоном. Он верил в них.
— Ну и чудак! — удивлялись курсанты.
Инструктор Прянишников обратил внимание на малоразговорчивого курсанта. Савчук оказался выносливым и понятливым человеком. Петр Кузьмич возил его на пилотаж, приучая к ощущениям на разных фигурах.
Но сколько инструктор ни бился, дело не подвигалось. Савчук, чувствуя себя в чём-то виноватым, развивал бешеную работоспособность: чище всех содержал машину, точно выполнял приказания, организовал субботник по осмотру материальной части, но ничто не помогло: его отчислили.
Вот тут-то Прянишников и выразил свою мысль о законе компенсации.
— Ты не грусти, брат. Не ты первый, не ты и последний. Это физический дефект. И сколько ты ни хлопочи, делу не поможешь…
Горе глыбой навалилось на плечи Савчука: он не спал всю ночь. Уйти навсегда из авиации, от того дела, с которым он уже сроднился и к которому начал привыкать?..
До слез жалко было расставаться со школой и мечтой — летать самому. Савчук остался в авиации на должности моториста. Это была постоянная пытка: готовить машину, вытирать её, поить маслом и бензином, а потом целый день стоять на старте и сгорать от зависти к счастливцам. Но человек, однажды столкнувшийся с авиацией, на всю жизнь заболевает любовью к воздуху, и пусть он переменит свою профессию или выйдет в инвалиды — всякий пустяк, всякий авиационный случай, простая газетная заметка всегда заставят биться его авиационное сердце. И острей всех испытывают это чувство отчисленные из школ курсанты, работающие техниками и мотористами. Как любимую девушку, уведённую счастливым соперником, провожают они свою машину в воздух.
Волку не нравился этот слишком прямолинейный и чудаковатый комсомолец; при каждом удобном случае он издевался над мотористом и собирался уже убрать его совсем, когда в отряд прибыл Хрусталёв. Новый командир по-хозяйски оценил Савчука, дал ему возможность работать над изобретениями.
Савчук придумал простое и несложное устройство, обеспечивающее безопасность парашютного прыжка. Прикреплённый к самолёту длинный тросик другим концом привязывался к вытяжному кольцу. И если, растерявшись, парашютист мог бы забыть дернуть за кольцо, оно вытягивалось тросиком. Хрусталёву эта идея очень понравилась. Он помог Савчуку в теоретических расчетах.
Савчук возглавлял в отряде комсомольскую организацию.
У Клинкова с мотористом были странные отношения: на общем собрании, после известного случая с Волком, Савчук яростней всех нападал на Андрея, хотя в глубине души моторист относился к Клинкову с уважением. Андрей ещё толком не разобрался в этой сложности отношений и на всякий случай держался от секретаря подальше. Но его, влюбленного в технику, привлекал к себе этот обычно молчаливый парень, который отлично разбирался в тонкостях авиации. Андрей понемногу забывал обиду, а после разговора с Хрусталёвым начал проникаться к Савчуку чувством симпатии.
Испытание парашюта было назначено на выходной день. После завтрака всем отрядом поехали на аэродром. Солнечный свет сиял по-праздничному. Деревья стояли не шелохнувшись, вытянув над придорожной канавой свои мохнатые лапы. От них через дорогу тянулись нежно-голубые наивные тени.
Героями дня были Савчук и Голубчик. Моторист по обыкновению молчал, хотя на его лице изредка, легким ветерком проходила скромная, еле уловимая улыбка. Он держался с торжественной простотой. Голубчик нервничал, хохотал по всякому поводу, и всем было ясно, что его непринужденность была показной.
Через полчаса переставленный на лыжи самолёт Андрея, оставляя за собой две широкие бирюзовые полосы, выруливал на старт. В задней кабине сидел Голубчик и «Иван Иваныч», как называли летчики болван с песком, выбрасываемый для испытания парашютов. Его подвешивали под машину, за кольцо привязывали верёвку, другим концом она крепилась к самолёту. Манекен сбрасывался и летел вниз, верёвка вытягивала кольцо, и парашют распускался. Первым прыгал «Иван Иваныч». Просторными кругами Андрей набрал над аэродромом четыреста метров. Он вёл самолёт по прямой, через центр поля. Голубчик, держа в руке трос, выглядывал за борт: кромка крыла проплыла над группой ожидающих, ещё две секунды — и он отпустил трос. Болван плашмя рухнул вниз — парашют выпорхнул из ранца: легко покачиваясь, «Иван Иваныч» медленно опустился на землю.
