— Почему?
— Машина вышла с опозданием на полчаса.
Ещё новость!.. Хрусталёв чувствовал, что больше не выдержит, и, чтобы не обругать инженера (он знал, что у Алексеенко больное сердце), подошёл к оружейникам. Постояв минут пять и немного успокоившись, он отдал распоряжение о вылете.
Перед обедом на старт пришёл командир части.
«Наверно, нажаловался, чёртов санитар», — прикинул про себя Хрусталёв. После маневров у него с Мартыновым отношения испортились, и, как ему казалось, он придирался теперь к каждой мелочи.
— Как у вас тут дела?
— Стреляем.
Возле пожарных саней оружейники рассматривали отстрелянные конуса: как назло — ни одной пробоины. Мартынов наблюдал за их работой молча. Хрусталёв готов был зарыться с головою в снег. Единственная надежда — Попов. Хоть этот должен выручить!
— Как у вас личные показатели?
Вопрос был обыкновенным, но Хрусталёву показалось, что этим вопросом его хотят унизить.
— Я выполнил больше половины…
— Угу… — покачал головой Мартынов и отошёл покурить.
Попов застегнул ремни.
— Готово! — крикнул он.
Самолёт взлетел. Все было буднично и обыкновенно. Попов сидел, не шевелясь и обдумывая, где бы достать замазки, чтобы законопатить окно в своей комнате. Сам он ползимы прожил с незамазанными щелями, а тут приезжает жена, она не выносит сквозняка. Не меняя положения, он следит за приборами: альтиметр показывает семьсот метров — пора… Совсем по-домашнему Попов деловито начинает готовиться к промеру ветра, он вынимает из сумки бортжурнал и заносит туда температуру воздуха на высоте. Нужна большая ловкость, чтобы держать тонкий карандаш в меховой рукавице. Похлопав Андрея по плечу, он указал рукой на водокачку и начал через визир, висевший снаружи борта, определять направление ветра на высоте.
Со стороны подошёл самолёт и качнулся с крыла на крыло — это был условный знак: распускай конус, я готов к стрельбе. Скорость нужно было сбавить: конус сбрасывался на малой скорости, чтобы не оборвалась верёвка. Попов нажал кнопку хвостового держателя и резко потянул за рычаг: оглянувшись назад, он не увидел конуса. Попов надавил сильней и рванул за рычаг, уже двумя руками — конус не распускался. Тогда он высунулся через борт и посмотрел, в чем дело; ветер наотмашь ударил в висок, очки запрыгали на носу, конус, сорвавшись с замка, зацепился железным ободом и, прижатый ветром к фюзеляжу, не распускался. По приказанию командира отряда в таких случаях нужно было немедленно садиться на землю и снова подвешивать конус.
Попов решил обойтись без посадки.
«Две машины вышли в воздух, прошли уже такое расстояние и теперь возвращайся назад? Это дорого будет стоить. Ну-ка, брат, даёшь встречное решение!»
Вынув из держателя запасную ручку управления, он перегнулся через борт и стал отталкивать конус вниз, чтобы струёй ветра его отбросило от машины. Но короткая ручка не доставала. Тогда Попов отстегнул привязные ремни, встал на сиденье и перевалился за борт наполовину. Порывом ветра самолёт неожиданно качнуло в сторону, и летнаб, потеряв равновесие, повис вниз головой, уцепившись за прибор, по которому он только что определял ветер. Удержавшись ногами за турель, он медленно, с невероятным напряжением подтянулся на руках и еле всунулся в кабину. Первым ощущением его был не страх, а сразу вспотевшие ноги. «Чёрт возьми, такой мороз, а пяткам скользко», — подумал он, уже старательно застёгиваясь ремнями.
Оглянувшись назад, Попов увидел длинную верёвку и на конце её упруго болтающийся полосатый рукав. Обтерев мохнатой стороной рукавицы взмокревший нос, он победно уселся на место. Андрей в зеркало видел всё это происшествие и показывал большой палец: «Молодец!»
Только теперь Попов понял: оказывается, он чуть-чуть не угробился. Вот это номер! И окно не замазано… И жена приехала бы как раз к похоронам.
Сразу стало холодно — скорее бы сесть на землю, побежать в буфет и напиться горячего чаю. Он боязливо выглянул за борт и определил место, куда бы упал. На железнодорожный переезд. «Ничего себе смертушка!»
Но вслед за этим его охватило чувство восторга, он вдруг увидел треснувшую на валенке кожу, которую забывал смазать маслом и вспоминал об этом как раз в те минуты, когда под рукой масла не оказывалось.
Снежная земля и перламутровый дымок из паровоза были восхитительны… А облака! Переваливаясь и клубясь, они пробегали мимо. По ним, прыгая через сырые, сумрачные провалы и взлетая на ослепительные вершины, мчалась в стремительном беге тёмная тень самолёта, обвитая радужным нимбом.
«Хорошо жить!» — сказал вслух Попов и запел о том, что было перед глазами. Он пел, не слыша своего голоса:
Очень хорошо жить на свете…
Облака бегут назад…
А я чуть не упал с самолёта…
Но солнце мне светит сюда…
(Ему было и самому неясно, почему «но солнце», но как раз эта бессмысленность и нравилась ему своей простой и какой-то невероятной искренностью, глупой и смешной, к которой у него появлялась потребность в каждом полёте).
Пусть это глупо, ведь я взрослый человек
И чуть уже лысый… Но дно…
Почему слово «дно» — я сам не знаю!..
А поезд смешной, как червяк…
И если бы этому вечно молчаливому и серьёзному на земле человеку сказать, что он пел в воздухе эту песню, то Попов никогда бы в жизни не поверил тому и обозвал бы его дураком.
На старте стояли в ряд крошечные самолётики, и вправо от них лежало «Т», указывающее направление посадки. Попов разглядел на нём красноармейца, сметавшего метлой снег с чёрной парусины «Т».
Самолёт пошёл на посадку — приятнейшее ощущение, вызываемое усталостью, желанием покурить и встретиться на старте с товарищами. Он мысленно рисовал себе встречу с командиром и ту скромность, с которой он доложит о проявленной инициативе.
Машина ползла по нейтральной полосе. Возле пожарных саней оружейники рассматривали сброшенный им конус, подсчитывая отверстия попаданий. Попов с наслаждением выпрыгнул из кабины, моторист что-то кричал ему, указывая на рукав, но уши были заложены, — Попов не слыхал его слов. Рукав комбинезона, располосованный вдоль, безобразно обнажал мохнатый мех. Быстрыми шагами летнаб направился к командиру.
Хрусталёву уже доложили о происшествии. Как только Попов подошёл с рапортом, он, уже не сдерживаясь и не дав летнабу вымолвить слова, закричал каким-то несвойственным ему визгливым голосом:
— Довольно!! К чёрту! Немедленно отправляйтесь под арест!.. Это не люди, а чёрт знает что такое!!
Попов оцепенел от такой встречи. А Хрусталёв всё больше распалялся от собственных слов. На старте повисла напряженная тишина: в таком состоянии ещё никто ни разу командира не видел.
— Чего же вы ожидаете? Выполняйте приказание!
Попов повернулся кругом и торопливо зашагал к ангарам. Хрусталёву стало стыдно за свою вспышку, он не находил нормального тона для приказаний.
— Полёты отставить!.. Товарищ Клинков, садитесь в машину и рулите к тиру, проверим пристрелку пулемётов!
Сам Хрусталёв, забыв об оставленном командире части, влез в кабину и порулил к тиру. Андрей видел, что командир ещё не совсем остыл: самолёт так быстро скользил по снегу, что сопровождавший его Савчук бежал всю дорогу и взмылился, как лошадь.
С горечью пришлось удостовериться Хрусталёву в беспечности оружейников и лётного состава: пулеметы так сыпали пули, что нельзя было найти, куда они попадали, пришлось пространство вокруг мишени оклеивать развернутыми листами газет. Только тут он установил неправильность пристрелки. В недосмотре он обвинял и себя. Из-за этой оплошности отряд потратил вхолостую полтора лётных дня. Все упражнения приходилось перестраивать снова.
— А всё от небрежности технического состава: полез техник заправлять мотор, зацепил рукавом за мушку, сдвинул чуть, и — готово, самолёт потерял боевые качества!.. А что это значит в боевой обстановке? Гроб…
На разборе полетов он особенно подробно остановился на чувстве личной ответственности.
— Каждый обязан выполнять только то, что ему поручено. Большего никто не требует. Из-за лени и халатности одних мы принуждены устраивать штурмы, работать через силу. Работа перекладывается на плечи других, более сознательных. Что будет, если из двух самолётов мы, например, будем всё время летать на лучшем?.. Он скорей и развалится. Мы на это не пойдём. Страна дорожит хорошими людьми. Их нужно беречь. Обязанность партийцев и комсомольцев — следить за точностью выполнения нормы. Заявляю, что я буду требовать самого строжайшего выполнения дисциплины!..
Обедать Савчук не пошёл. Не пошёл и ужинать. До самого вечера он возился в оружейной мастерской, скрежетал пилой и напильником.
