На нашем крылечке показался Лева. Он шел, как лунатик, с закрытыми глазами. Оступился и чуть не полетел с крыльца. За его спиной засмеялась Женя. Лева решил воспитывать характер — приучал себя вставать по первому оклику. Пока это обычно кончалось тем, что он снова засыпал, стоя или сидя.
— Лена, а чай скоро? — словно невзначай спросила Женя.
Глаза хитрые.
— Не знаю, Женечка. Когда дров принесешь, тогда и будет, — тоже безразлично ответила я. Женя была сегодня дежурной и, как обычно, проспала.
— Лева! Дров принеси, слышишь? Побольше! — закричала Женя.
— Ладно-о-о… — ответили ей откуда-то из-под обрыва.
Рыцарство живуче, как и все традиции. Женя спокойно уселась у печки, а Лева лазает сейчас по мокрому от росы кустарнику, проваливается в ямы. Дров много, но набрать их не так-то просто. Всякая традиция со временем теряет смысл. Средневековые рыцари, добыв некие жизненные блага, складывали их к ногам своих прекрасных дам и тут же получали награду. Леву вместо награды отправят мыть посуду — только и всего. Женя считает, что этим она утверждает свое равноправие.
Наверное, все эти мысли от грозы. Она все-таки не уходит. Притаилась за сопками и ждет.
Мне показалось, что в кустах вспыхнуло яркое голубое пламя. Но это была только Любка. То ли ради воскресенья, то ли ради кряжевских именин она надела свое самое любимое платье из ярко-голубого шелка. На шее — крупные красные бусы. Волосы заплетены в косы.
Алечка в ужас бы пришла от «несовременности» такого наряда! Но ей бы Любкины косы да русалочьи зеленоватые глаза! Этого никаким нейлоном не заменишь!
— Ты чего это вырядилась? — спросила я.
Любка обиделась.
— Уж и нельзя? Работаешь тут с медведями, того и гляди сама шкурой обрастешь! Взяла бы вот да тоже приоделась. Чай, на именины сегодня пойдем, — Что-то недоброе мелькнуло в ее глазах, — Ведь и тебя звали. А ты шляешься день целый в шароварах, ровно и не баба. Женька вон тоже, поди, забыла, как оно, платье-то, надевается. Эх вы, размужичье!
Что ж, Любка права. Здесь, на бурах, женщины так привыкли к мужской одежде, что перестали чувствовать себя женщинами. Отсюда иной раз и легкость отношений и незаслуженное пренебрежение.
Я молча встала и пошла к домику. Женя за мной. Может, мы и впрямь разучились носить платье?
К полудню ветер снова стих. Гроза играла нами, как кошка мышью: то протянет лапу, то отпустит. Сейчас она вновь подобралась к нам вплотную. Тучи из желтоватых стали свинцовыми. Казалось, даже сопки сгорбились от их тяжести.
Около домика «семейных» вместо столов расставили опрокинутые ящики, накрыли их простынями. Сиденье каждый обеспечивал себе сам — обрубок дерева, камень, полено.
Марья Ивановна в панбархатном платье малахитового цвета расставляла закуски. Ей помогала Вера. Вячеслав слонялся около столов с видом не вовремя проснувшейся мухи. Наверное, опять до полуночи резался в «петушка» у «холостяков». Последнее время это стало основным его занятием. Меня удивляло только поведение его отца: неужели хитрый, прижимистый старик не видит, куда идут его рубли? Неужто до сих пор не понял, что с сыном неладно?
Здешние женщины для Вячеслава не существовали. Человек, привыкший пить коктейли, почти всегда забывает вкус обычного молока. Однако я не без удивления заметила, что он внимательно и по-особому посмотрел на меня. Неужели потому, что я надела платье? Откуда-то сбоку вывернулся с утра пьяный Гарька. Прилип глазами.
— Мадонна! Вы очаровательны! Позвольте ручку.
И этот туда же!
Меня не оставляло чувство какой-то неловкости. Чтобы прогнать его, я стала помогать Марье Ивановне, и сразу мелькнула мысль: откуда все это? Овощные консервы, мясо, пироги, даже свежие помидоры. В нашей «каптерке» никогда таких вещей не бывает. Посреди стола мутно поблескивала запотевшими боками водочная батарея.
Вот еще интересная сторона человеческой психологии: ведь не я одна вижу эти вещи, но никому в голову не придет спросить — откуда? На столе свежие овощи, а рабочие едят черствый хлеб. Ворчат, чаще шутят, но ничего не предпринимают. Такова сила привычки. Если на дороге появляется камень, об него вначале спотыкаются, а затем привыкают и начинают обходить. Мы много обходим таких камней.
Гости подходили поодиночке, словно немного стесняясь. С такими лицами школьники встречают друг друга на вечернем киносеансе. Кряжева многие не любили, но отказаться от приглашения никто не посмел: так принято. Эти слова один из самых тяжелых камней, которые мы привыкли обходить.
Усаживались кто где смог. Смуглая Женя в желтом ситцевом платьице напоминала мне весеннюю бабочку. Рядом с ней солидно, как «бывалый человек», уселся Лева. Собаки собрались в сторонке, как зеваки перед окном ресторана…
Наконец появился именинник. В негнущемся парадном костюме, с докрасна отмытыми руками.
Сейчас же на другом конце стола, как пружина, взвился Костя:
— За именинника!
Вразнобой поднялись руки со стаканами. Костя нагнулся и с сияющим лицом вытащил что-то из-под стола.
— Дорогому имениннику, чтобы, значит, был достаток в доме!
На его широкой ладони сидел маленький черно-белый котенок с розовым бантом на шее. Так вот зачем Костя отпросился вчера со смены!
Кряжев вдруг резко поставил стакан.
— Спасибо за подарочек! Удружил — черную кошку в дом!
— Так… он же с белыми пятнами, и вообще…
Неудержимый хохот заглушил остальное.
Точно невидимая рука сдернула с людей чинную скованность. Все зашумели, задвигались, руки потянулись за водкой и закуской. Про котенка забыли. Женя посадила его к себе на колени.
Наверное, я так и не смогу никогда понять смысла выпивки. Я могу выпить много, но все время какая-то внутренняя сила держит под контролем и мои движения и то, что я говорю… Если ее не будет — человек или смешон, или отвратителен. Так и случается обычно с теми, кто пьет. Но во имя чего это? Воспоминания всегда остаются. Если не помнит мозг, помнит тело. Стоит ли снова пить, если знаешь, что навсегда забыть невозможно?
Кажется, я первой почувствовала грозу. Она снова подошла близко и, как умный враг, выжидала только случая, чтобы ударить. Я встала и отошла в сторону.
Сразу же все исчезло — люди, шум. Был только притаившийся, испуганный лес, поникшие цветы. Я вела на кочку. У самых моих ног выглянул из травы прозрачный, как лицо больного, цветок белозора. Грустный осенний цветок. Он совсем не похож на синюю генциану. Но я тоже люблю его. В нем особая доверчивая нежность. Я сорвала белозер и приколола его к волосам.
Надо было возвращаться обратно. Там Женя. Ей вовсе незачем напиваться.
Наверное, я довольно долго отсутствовала, как-то не заметила времени. У столов начиналась большая попойка. Все о чем-то спорили, никто никого не слушал и не слышал… Я вернулась на свое место. На минуту все стихло, когда поднялся именинник. Он был уже заметно во хмелю.
— Я за тайгу выпью, ребята! Кормит она нас и кормить будет! И каждый в ней сам себе хозяин.
— За медведей! — поддержал Костя и ловко опрокинул в рот стакан водки.
— За людей! — неожиданно трезвым голосом возразил Яша. На него посмотрели. У Кряжева поползли вниз брови.
— Пей, матери вашей так! Гуляет тайга! — заорал вконец пьяный Гарька и, расплескивая вино, потянулся к имениннику. — За тебя, дед! Никаких нам этих кон… комплексов не надо… Так я говорю?
И тут между людьми за столом словно пробежала трещина. Так из маленькой водомоины вырастает овраг, и уже ничем не соединишь того, что осталось на двух его берегах…
Молча встал из-за стола и отошел в сторону Толя Харин. Еще раньше подошли ко мне Женя и Лева. Яша взял под руку Ганнусю и присоединился к нам. За столом стало пустовато.
Кряжев оглянулся.
— Это что? Именинника обижать? Водки мало, что ли? Марья! Тащи еще ящик! Кряжеву на все хватит!
Гарька, Зитар и еще кто-то с треском отодрали от ящика доски. Гарька восторженно потряс в воздухе бутылкой.
— Ура!
Но бутылка отлетела в сторону и ударилась о ствол лиственницы. Рядом с Гарькой появилась Любка. В руках ружье. Ее давно уже не было видно, ушла, не выпив даже за первый тост. Я вспомнила, какими глазами смотрела она на Кряжева, и испугалась.
— Подвинься, окурок! — Молча взяла еще бутылку, хлестнула о стол. Брызнули осколки. Пьяно запахло спиртом. Другую, третью…
Кряжев рванулся с места.
— Стой, стерва! Очумела?!
Любка сейчас же прицелилась в него, точно ждала этих слов. Сбоку попытался подойти Зитар, но Лева молча оттащил его в сторону.
Кряжев и Любка остались вдвоем. Десять шагов, разбитый ящик и ружейный ствол, нацеленный в грудь.
Не опуская ружья, Любка заговорила:
— Может, ты, именинник, расскажешь, как мой муж погиб, а? Или уже забыл? В тайге медведь судья, так, что ли? А я скажу, пусть знают!
