в достатке и на выбор мясо, рыбу, овощи. Так ведь?
Что же нам мешает? Почему у нас гибнут сотни тысяч, если не миллионы тонн собранного зерна, а мы с 1963 года, то есть более четверти века — четверти века — закупаем практически эту погиблую часть урожая у США, Канады?.. Что с нами всеми — с руководителями и работниками — происходит? Правда ведь, безумие для России закупать зерно? Выходит, без ума живем?..
Наверное, вы догадываетесь, отчего сгорели триста свиноматок в Авчурине? Говорят, от электрического замыкания. Дело, мол, случая. Нет! И не думайте, что стану морализировать: разгильдяйство, безответственность и т. д. Хотя, конечно, это так. Но — что с нами? И мне захотелось в Авчурине понять, что за люди ныне там, в конце XX века? Почему они не гордятся тем, что волею судьбы очутились в столь знаменитом, в столь красивом месте? Или им безразлично, где жить и работать? Вы скажете: риторические вопросы. Нет! Уже нет! Если, конечно, мы всерьез задумались о преображении родины.
Мы прошлись по Авчурину. По той его части, что до революции составляла это вот самое «дворянское гнездо». Липовый парк, когда-то являвший образец паркового искусства, зарос и забурьянел. В нем едва угадываются бывшие тенистые аллеи. Копанный еще в XVIII веке каскадный пруд, точнее — система прудов — заболотел, завален сухим древостоем. Его вид отталкивает, даже пугает — он кажется рассерженным подобным невниманием к себе? И вообще перевоплотился в самую что ни на есть чертову топь.
А когда-то — и это ныне странно видеть на сохранившихся акварелях того времени, когда сюда любил наведываться Гоголь, — был радостно-веселым: с белыми беседками, с купальнями, с «чайным домиком» на поляне. От него вниз, к Оке, буйным разнотравьем убегал «скатистый луг»...
Павел, повидавший многое и о многом передумавший, принялся объяснять, что существует природная магия, та живительная тайна редких мест, где человек духовно возвышается и, если хотите, начинает ощущать, слышать собственную душу, постигать себя. Такие места облагораживают, очищают от суетной повседневности, дают отдохновение и уму, и сердцу. Но это, заметил он, было когда-то, а ныне такие места, как правило, мстят человеку...
Мы спрятались от скорого дождя, хлынувшего из проплывшей нахмуренной тучи, — грибного летнего дождя, под развесистой кроной старого одинокого дуба, уже давно болезненного, с огромным дуплом у узловатых, толстенных, как удавы, комлей. В дупле не раз кто-то разводил костер, видимо, с жестокосердной мечтой завалить этот одряхлевший гигант. Чтобы он, подточенный огнем, рухнул всей своей величественной громадой. И не помнят эти злонамеренные авчуринцы, что дуб в былинах и сказаниях всегда символизировал могущество России...
Под кроной дуба — многослойной и пирамидальной, как крыша, — мы с грустью говорили, что не случайно именно в этом магнетически-притягательном месте возник очаг культуры — общероссийской! О том, что такие усадьбы, как Авчурино, должны принадлежать широкой общественности, быть превращены в национальные парки. Куда бы люди устремлялись на субботы и воскресенья. Здесь надо строить не свиноводческие комплексы, а музейные; устраивать кустарные мастерские — гончарные, кузнечные, вышивальные, чтобы произведения народных промыслов рождались на глазах и тут же раскупались. Где были бы и кафе, и гостиница, и, вероятно, лодочная станция, купальня, и, возможно, лыжная база. Но главное, чтобы человек индивидуально, семейно приезжал сюда, а не в толпе распространенного у нас «культурного мероприятия», которое, кстати, лишь воспитывает стадность, а кроме того, и отупляет.
В общем, мы мечтали под спасительной кроной печального и, наверное, обреченного дуба, как и все остальное в Авчурине, о том, что давно уже сделано для народа на «проклятом Западе», благополучие и благоразумие которого уже триста лет не дают нам покоя. О Западе, где для властей предержащих народ — не стадная масса, которую только и нужно сытно накормить, а совокупность индивидуумов — граждан! Тех гордых граждан, которые не меньше правительства пекутся о судьбе Отечества...
Нынешнее Авчурино, пожалуй, не любит никто — ни его нынешние жители, ни калужские власти, ни тем более Москва, — кажется, все еще остающаяся столицей России. А таких мест, как калужское Авчурино, — не знаю, к счастью или к несчастью — сохранилось еще много в европейской России, особенно в центральных областях, которые до революции именовались Великороссией.
На этот раз мы ехали в Калугу со стороны Серпухова вдоль Оки через Тарусу. Заглянули в некоторые из других знаменитых «дворянских гнезд».
В село Троицкое, где жила легендарная княгиня Екатерина Романовна Дашкова... В вотчину Нарышкиных село Игнатовское, которое в конце XVII века навещал молодой царь Петр Алексеевич. А в первой половине XIX века здесь жил автор знаменитых «Записок» граф Михаил Дмитриевич Бутурлин, с которого А. С. Пушкин, как он сам упоминал, списывал Евгения Онегина...
Побывали в пейзажном парке на берегах Тарусы, в селе Ильинском, где была скромная усадьба удивительного человека, князя из рода Рюриковичей, — Михаила Ивановича Хилкова. В 60‑е годы прошлого века он в английском Ливерпуле работал слесарем в паровозном депо, а в Соединенных Штатах Северной Америки землекопом на строительстве Трансатлантической железной дороги... А затем, вернувшись в горячо любимую Россию, став уже инженером, неустанно и неистово покрывал ее, необъятную, железными дорогами. В 1895 году М. И. Хилков становится министром путей сообщения. Именно он возглавляет строительство великой Транссибирской магистрали...
Умер Михаил Иванович в 1909 году и был похоронен в своем тарусском имении, в каменной Ильинской церкви. Но церковь уничтожили; и мы не нашли место, где могли бы поклониться праху великого сына Отечества. Замечу, что память о нем — о князе из Рюриковичей: рабочем, инженере, министре — после 17‑го года вытравлялась, и вы не найдете в советских энциклопедиях, издававшихся под редакцией шмидтов и минцев, даже упоминания о нем...
Эхма... Отменялась Коммунистическим Интернационалом русская история, стиралась память о делах и славе отечественных... А мы рабски с этим мирились...
Заехали мы и в Введенье, на масонский погост конца XVIII века. Хотя он и заброшен, но не осквернен, не стерт с лица земли. Впрочем, как и масонские могилы в самой Москве, в том же Донском монастыре...
Но все равно повсюду в Центральной России горькое запустение... Разор и поругание — слепое, безжалостное, бессмысленное...
За последние годы я много объездил таких мест, как Авчурино, Троицкое, Игнатовское, Ильинское... Будто коллекционирую их. Хотя, честно скажу, никогда об этом не думал.
