да и то на север и вышивать что-то болгарским крестом, — говорил молодой человек, пытаясь взять свою собеседницу под руку. Его собеседница, девушка лет восемнадцати, счастливой наружности, очень живая и подвижная настолько, насколько позволял быть подвижной не совсем свободный покрой ее одежды, неопределенно улыбнулась и позволила, наконец, взять себя под руку.
Они медленно прогуливались по притихшей набережной. Молодой человек не обманывал: вечер был действительно хорош. Закат совсем уже созрел, налился киноварью, и освещенная зарей улица вся выглядела нарядно, потому что окна красивых и некрасивых домов пылали одинаковым пожаром. По улице разгуливали ценители чудесных весенних вечеров, по реке в лодках, добытых терпением или хитростью, плавали мужественные или лукавые люди. Казалось, многим было весело, потому что было слишком много смеха и громких разговоров.
Молодой человек закурил, оживился и продолжал:
— Нет, честное слово, мне стало жаль этого вечера. Я бросил все и к тебе, Верочка.
Он понизил голос, слегка заволновался и заговорил дальше.
— Дело даже не в вечере. Дело в том, Верочка, что я хочу сказать тебе… то есть мне нечего тебе сказать — ты все и так знаешь… Я хотел спросить тебя… Сядем здесь, Верочка.
Молодые люди зашли в скверик и сели на скамейку, против которой стояла такая же, но уже занятая кем-то вроде них. Они взглянули друг на друга, молодой человек — растерянно, Верочка — неопределенно. Она знала уже, о чем он будет говорить, и уже готовила ответы на вопросы, которые он должен задавать.
— Верочка, — бездарно начал молодой человек, — мы знакомы уже три месяца и встречаемся почти каждый день. Ты заметила, конечно, что я люблю тебя.
Верочка сделала вид, что удивилась, чуть подумала и сделала вид, что обрадовалась, и будто бы сразу скрыла эту радость и опустила глаза.
— Люблю, — неестественным голосом повторил молодой человек, воровато оглянулся и продолжал, — с первого вечера, с первого часа.
Он счел нужным подвинуться к ней ближе, но она сочла нужным сделать обратное.
— Прошло три месяца, и я хочу знать… — он долго запинался и, наконец, скорбно глухим голосом произнес, — любишь ли ты меня?
Верочка, внимательно наблюдая за носком своего ботинка, которым она с самого начала водила по песку, долго сидела молча, и наконец ее губы прошептали незаменимое «не знаю».
— Как не знаешь? Ты знаешь! Скажи откровенно «нет», и я сразу же уйду и избавлю тебя от нелепости этого разговора, — он опять заговорил скорбно. — А мне кажется, кроме неловкости ты сейчас ничего не испытываешь. Так «нет»?
Верочка все это предвидела, но теперь все-таки растерялась и не знала, что делать. Он сам подал ей мысль. «Уйду», — решила она. Но вслух сказала:
— Что ты! Я… Я не знаю…
— Значит, «нет»?
Она встала и быстро пошла по аллее.
— Не ходи за мной!
— Но я должен знать!
— Я скажу после.
— Когда?
— Завтра.
Назавтра она вышла замуж за другого, которого наш молодой человек знал, но не думал, что он собирается жениться.
Следующий вечер был так же хорош. И скамейка, на которой вчера сидели наши молодые люди, не пустовала.
Часов в 9 вечера в одном из почтовых отделений города в окошко для подачи телеграмм нетвердой рукой был подан телеграфный бланк, на котором нетвердым почерком был написан адрес и текст: «Будьте счастливы, а если не можете быть счастливыми, то будьте веселы!» Телеграфистка пожала плечами, переписала адрес, а из длинного предложения с тремя знаками препинания, которые, как известно, в телеграммах не полагаются, сделала короткое и простое: «Будьте счастливы и веселы». Исправленный автор телеграммы не имел желания и возможности возражать: он был пьян и, кажется, весел.
Шепот, робкое дыханье, трели соловья…
Ранней весной и поздним вечером в глубину самого чистого и самого уютного во всем мире дворика вошли и остановились под жидкой тенью голых тополей молодой человек и девушка.
Не спешите назвать их влюбленными, потому что они встретили друг друга совсем недавно и переживали теперь самое интересное время своего знакомства. Каждый из них был уверен в том, что он влюблен, и сомневался во взаимности; это было нервное, но счастливое время мучений, восторгов, сомнений, догадок, желания увидеть друг друга во сне и сразу после сна.
Она была юной, чистой, нежной.
И молодой человек был свеж и чист, как снег в пяти километрах от города.
На этот вечер молодой человек возлагал большие надежды сегодня он решил внести ясность в их отношения.
И она сразу почувствовала, что сегодня состоится этот важный и немного страшный разговор, и с волнением ждала его начала.
Но теперь они молчали и сосредоточенно осматривали посторонние предметы.
Но вот он взглянул на нее, понял, что она ждала, и решил не говорить, а действовать.
На улице замерли чьи-то шаги. Стало тихо и торжественно. Молодые люди сделали шаг навстречу друг другу. Они неровно дышали, у них потемнело в глазах. Он зашептал что-то на испанском языке. Она приблизилась, и он уже чувствовал ее робкое дыхание. И в этот момент с крыши соседнего дома раздался дикий кошачий вопль.
Они замерли в волнующих позах, взглянули друг на друга и сделали несколько шагов друг от друга. Молодой человек почувствовал себя так, как будто его облили чем-то холодным и липким. Потом в нем, путаясь и перебивая друг друга, закопошились чувства растерянности, досады, нетерпения.
От всего этого он вдруг поглупел, потом к нему явилась решимость, он решил довести все до конца. Он, запинаясь и смущаясь, подошел к ней и, уже не обращая внимания на вопли котов, которые неслись теперь без перерыва, заговорил.
Коты выли жалобно, нежно, страстно, задушевно. Молодой человек заговорил каким-то чужим для самого себя нервным и робким голосом:
«Леночка, ты видишь… Э-э… Сейчас весна, Леночка, и…»
Леночка холодно распрощалась и хлопнула калиткой.
На крыше коты перешли на грустное и скорбное адажио.
Молодые люди больше не встречались.
«Шепот, робкое дыханье,
трели соловья…»
Мы бежали от заката. По синим холмам он гнался за нами, в кровь рассекая свои розовые колени. Он ловил нас в свои малиновые сети. Он бросил нам вдогонку своих рыжих собак. От его яростной нежности мы бежали в темную летнюю ночь.
В нашем купе — дым и разговоры о женщинах. Ночь прильнула к нашему окну, и мы ждем чего-то от ее черной неизвестности.
Говорит Сема, задумчивый солдат:
— Они любят таких, которые валяются у них в ногах
