Хочешь уехать — валяй, но не кричи об этом так громко — это неприлично…
— Ну, ну… хватит, — равнодушно говорит Лесковский, — прижмешь, прижмешь… У тебя принципы, идеалы… А я человек, в сущности, беспринципный. Заблудшая, беспризорная душа. А отсюда я все-таки уеду. Сразу же, как растает снег… Послушай, выпить бы, а?
— Чаю — пожалуйста.
— Ну, давай чаю, — говорит Лесковский со вздохом и опускается на стул. Хмель из него уже выветривается, взгляд тускнеет, и его красивое лицо становится скучным, глаза останавливаются на собственных валенках.
— Ты посиди, я схожу к Михалычу за кипятком. Минут пять.
Макаров берет с остывшей плиты чайник, смотрит на притихшего Лесковского, хочет что-то сказать, но машет рукой и выходит из комнаты.
Лесковский вздрагивает, когда за дверью слышится стук и женский голос:
— Можно войти?
— Войдите.
В двери врываются клубы мороза, из которых виднеется темная шубка. Это Зинаида Александровна Тенина. Платок в белой бахроме, шубка искрится. Румянец на ее лице обжигает и приводит в волнение.
— Добрый вечер, — говорит Лесковский поднимаясь.
— Вы?
— Всего-навсего. Не думали встретить? Удивлены?
— Да нет. Вы появляетесь всюду, словно разгуливаете в нескольких экземплярах. Петра Васильевича нет?
— Сейчас придет. Раздевайтесь, согрейтесь.
Тенина садится у стола. Лесковский ходит, потом заложив руки назад и прислонившись к холодной печке, останавливается перед Тениной. Водворяется молчание, во время которого явственно слышен скрип проехавших мимо дома саней.
— Что ж, — произносит, наконец, Лесковский, — давайте поговорим. Мы хоть и встречаемся иногда — в этой клетке невозможно не встречаться, — но давно уже не говорили… Вы не меняетесь, а если изменитесь, то, должно быть, станете еще красивее.
— Перестаньте, — говорит Зинаида Александровна хмурясь.
— Вы похорошеете, наверное, когда полюбите кого-нибудь, — продолжает Лесковский, — впрочем… Вы не будете любить никого и никогда. Замуж выйдете благополучно, но и мужа, конечно, любить не будете. Будете любить своих детей, но это инстинктивно.
— Предсказывайте кому-нибудь другому, меня оставьте, пожалуйста… Почему вы не уедете? Вы же собирались?
— К сожалению, только весной. Я покину эти места цветущими… Лесковский подходит к столу и, облокотясь на него руками, наклоняется к Тениной. — Ты останешься одна… Кроме меня здесь нет никого, — говорит он тихо и серьезно.
— Вы беспробудно самоуверенны, — говорит Тенина, пересаживаясь на другой стул, — я бы посоветовала вам меньше пить.
— Не тебе меня упрекать в этом, — говорит Лесковский, выпрямляясь.
В это время входит Макаров, здоровается с Тениной и предлагает ей напиться чаю.
— Нет, нет, я пойду, — говорит Тенина, — я зашла сказать, что вы даете завтра первый урок вместо директора. Он заболел.
— Что с ним?
— У него же больная печень.
— Больная печень — неприятная вещь, — говорит Лесковский, — какое черное пятно на вершине педагогической карьеры. Макаров, не будь директором.
Одевшись, Зинаида Александровна обращается к Макарову:
— Петр Васильевич, проводите меня.
— Будь бдителен, Макаров, — провожает их Лесковский. — Эта девушка людоедка.
Мороз. Лунный свет скользит по следам полозьев, кругом голубые тени от домов и заснеженных тополей.
Зинаида Александровна, наблюдая за своей тенью и тенью Макарова, улыбается. У нее хорошее настроение, ей хочется смеяться и говорить. «Какой он большой, неуклюжий… Конечно, он мне нравится. Почему он меня избегает?» — думает она.
— Зачем вы мучаете этого человека? — хмуро спрашивает Макаров.
— Мучаю? Вы обо мне так думаете? Просто я его не люблю… Не будем о нем говорить. Смотрите, как блестит снег! А тополя! Красота какая… Хорошо здесь весной? Я думаю, что здорово хорошо. Вы знаете, я так жду весну. Не потому, что сейчас скучно, — нет. Но вы знаете это чувство — постоянно что-нибудь ждать? Это не у меня одной, это, конечно, у всех людей. Ждать письма, свидания, весну. Счастье — в предчувствии счастья. И, наверное, потому ранняя весна самое хорошее время. Знаете, когда все еще только начинает оживать, когда все еще впереди: зелень, цветы, теплые вечера — все это в потенции.
Она смеется и берет Макарова под руку.
— Почему вы не смеетесь? Это, наверное, смешно. Вы любите молчать, Петр Васильевич. О чем вы сейчас думаете?.. Я понимаю, почему вас так уважают и боятся ученики. У вас строгое, пасторское лицо, на вашем лице написано: «Меньше чувствовать — больше мыслить». Вы никогда, наверное, не увлекаетесь и не говорите ученикам ничего лишнего. Я еще не видела вас ни сердитым, ни взволнованным. Вы такой серьезный, такой непроницаемый, что я, не ученица, с первого взгляда прониклась к вам уважением и до сих пор еще побаиваюсь… Скажите, почему вы меня избегаете?
Они останавливаются у больших черных ворот. За ними — домик, в котором живет Тенина.
— Знаете что, Зинаида Александровна, — тихо говорит Макаров, — уезжайте отсюда. Здесь все вам так не подходит, все так обыкновенно, и место здесь людям обыкновенным.
— Почему вы думаете?.. Чем я отличаюсь от других?
— Вы красивы.
— Не может быть, — говорит Зинаида Александровна, растерянно улыбаясь.
— Вы черт знает как красивы!
— Едва ли. От вас, по крайней мере, я это слышу в первый раз.
— От меня? — говорит Макаров, волнуясь и зачем-то распахиваясь, зачем вам мое признание? Что из этого, если я скажу, что я вас люблю?.. Теперь ведь равно… Слушайте меня и… уезжайте! Зачем здесь эта красота, это обаяние? Кому? Вам нужны залы, люстры, вам нужно быть на виду… Я говорил сегодня Лесковскому, что каждый человек должен быть счастлив по-своему. Я был счастлив. Зачем вам нужно было сюда приезжать? Вы думаете, что можно видеть и слышать вас равнодушно?..
— Говорите, говорите, — шепчет Зинаида Александровна, но Макаров не слышит ее.
— Я вижу вас, и мне хочется делать что-нибудь талантливое, необыкновенное… Понимаете, вы взбудоражили мое тщеславие, вы напомнили мне о мечтах и надеждах, которые не сбылись уже так давно… Мне двадцать восемь лет. И трудно не быть теперь смешным с мыслями и настроениями семнадцатилетнего… Вы не подумайте, что я совсем уж раскис, сошел с ума и буду развлекать вас глупостью и сантиментами. Нет. Я только советую вам уезжать отсюда. Поезжайте в город. В большой и шумный. Уезжайте, я вам только советую…
Макаров замолкает, он сильно волнуется, ему стыдно, и он боится, что Зинаида Александровна скажет сейчас что-нибудь насмешливое или, чего доброго, жалкое. Тенина молчит и ждет.
— Вы замерзли, — говорит Макаров, — я пойду… До свиданья…
После его ухода Зинаида Александровна долго стоит у ворот…
Лесковский спит, положив руки и голову на спинку стула. Макаров долго его не замечает.
— Какой вечер! Какой вечер! А ты, Верочка, не хотела выходить из дома. Это преступление перед весной и молодостью — сидеть в такой вечер в комнате с единственным окном,
