И я понял: она еще чувствует дыхание смерти, она умоляет меня спасти ее, вырвать из рук чудовища…
Мать что-то заподозрила. Нюх у нее острый. Особенно относительно того, что касается меня. Она поглядывала на меня загадочно и озабоченно, и в ее глазах прочитывалось одно-единственное желание — уберечь сына от всех бед и напастей. Вчера ходила на почту. Какая-то идея ее одолевала. Интересно, какая?
В воскресенье утром мать разбудила меня еще до звонка будильника.
— Вставай, сынок, пора, — сказала она.
— Пришел кто?
— Нет, — глядя в сторону, несмело повела плечом мать. — Я пироги испекла. Один завернула, возьмешь с собой.
Я смотрел на нее непонимающе.
— Угостишь…
— Кого?!
— Свою девушку…
— Узрела-таки?! — ахнул я.
— Я издали… — оправдывалась мать. — Лица не видела. А так девушка стройная!
— Понравилась?
Мать вместо ответа развела руками, мол, твоей девушке, какой бы она ни была, я всегда буду рада. И такой она показалась мне слабенькой и надломленной, что комок подступил к горлу. Мало я ей уделяю внимания, мало…
— Сегодня не задерживайся, — попросила она несмело.
— Нужен буду?
— Мария приезжает, — сообщила она радостно.
Догадка молнией пронзила меня. Я вскочил с кровати, бросился к матери, повернул ее лицом к себе, заглянул в глаза, в которых притаились и боль, и хитринка, та, что заставляет матерей ускорять события, устраивая судьбу любимого чада.
— Погоди, погоди… Ты, случайно, не смотрины хочешь устроить? Впутываешь и тетю Машу! Но зачем?
Она не смутилась, не стала вилять, только нервно повела худеньким плечом, раздражаясь от моей непонятливости:
— Не терпится, сынок, увидеть невестку в доме.
— Может, сегодня же тетя Маша и сосватает ее?
— Ты не дерзи, сынок. Все сделаем, как положено по обычаю: пошлем сватов к ее родителям, договоримся обо всем, — мать торопливо вытерла руки о передник, точно сейчас же собираясь пуститься в дорогу.
— Далеко же им придется ехать, — усмехнулся я. — В Ригу.
— Ну что ж. В Ригу, так в Ригу, — ничуть не удивилась мать.
Я укоризненно покачал головой:
— Уже женила меня…
— Приведи ее, сынок. Приведи сюда!
Я оторопел от такого предложения.
— В осетинский дом привести невесту до свадьбы?! А что скажут твои соседи? Или этот, с длинным языком, Савкудз? Он целый короб небылиц наплетет…
— Да пусть его! — беззаботно махнула она рукой. — Наболтал о тебе, — а тебя все равно все уважают. — Она прижалась горячим лбом к моей груди, умоляюще прошептала: — Приведи ее сегодня! Я так мечтала об этом! И Марию порадуй…
Она еще никогда меня ни о чем так не просила. Большие, умоляющие глаза смотрели в упор. Я заколебался.
— Не придет она…
— Придет! — ухватилась обеими руками за меня мать. — Она смелая. Со скалы прыгает в воду. В купальнике ходит, не стыдясь солнца! Она…
— Э-э, да ты ее уже изучила. Не один раз, небось, выслеживала?
— Не один, — не стала отнекиваться мать.
— Может, еще что-то приметила? — покраснел я.
— Не-ет… — отвела она глаза. — Вы только из воды — я тут же убегала. Боялась, увидишь меня и рассердишься…
Я поддался ее уговорам, взял сверток с еще горячим пирогом. Щурясь от яркого солнца, мать долго смотрела мне вслед, заранее радуясь приходу желанной невестки…
День зачат был как на заказ, — прекрасный летний день. О таком выходном только мечтать. Сверкающие блики в ледниковых храмах на скалистых вершинах. По ночам так пугающе грозный рев Ардона сейчас перешел в мелодичный, вполне дружелюбный напев. Гибкими изваяниями застыли на крутых склонах деревья. Легкий ветерок нежно касался волос, щек, обещая близкое счастье. Наверно, в такой день сбываются все мечты.
… Часа через полтора я возвратился домой. Хлопнув дверью, вбежал в комнату возбужденный, довольный тем, как складывается все задуманное. Еще с порога закричал:
— Мам, ты готова? Через час она будет здесь…
И тут в глазах у меня потемнело, — на полу выстроились наполненные водой тазы, баллоны, кастрюли, банки, кружки, стаканы, тарелки… В углу, прижимая к груди вазу, облив блузку, сиротливо и беспомощно приютилась мать с остекленевшими глазами… Рядом на полу валялись выплеснутые второпях цветы.
Опять?! — задохнулся я от горя. В такой день! А я, чудак, размечтался… Да разве может у меня быть нормально? Я открыл глаза. Мать смотрела на меня кротко и извиняюще, коря себя, проклиная судьбу. Я обнял ее за сухонькие плечи, безутешно простонал:
— Мама, мама, ну зачем ты так? Ничего этого уже нет! Ничего! Прошлое ушло! Сгинуло…
— Понимаю, сыночек, понимаю, — сквозь слезы прошептала она. — Да не совладать с собой… — она зашлась в плаче.
Безвольная, увядшая, дрожа всем телом, мать ткнулась лицом мне в грудь, и зловещее, удушливое облако вьюном оплело меня, оторвав от грез, начисто обчистив, вмиг лишив меня чувства острого счастья, которым я был полон всего минуту назад, но на проверку оказавшегося слащавым обманом. Кто-то сильный и могучий, вволю насладившийся моей наивностью, взял меня, беспомощного слепца и фантазера, за шиворот и сбросил с небес на землю, ткнув лицом в ее суровую реальность. И вот мы сидим на полу, прижавшись друг к другу, мать обливаясь слезами, а я, стиснув зубы и прикрыв ладонью глаза.
А в открытое окно заглядывало любопытное, все понимающее солнце, водя лучами по зеркальной глади воды в посуде…
Время замерло, всматривалось в нас. Не знаю, долго ли мы сидели бы еще так, если бы не услышали голос тети Марии:
— Двери нараспашку… Узнаю тебя, доверчивая Серафима.
В кителе с погонами, она стояла на пороге, укоризненно качая головой. Увидев нас посреди батареи посуды, ничуть не удивилась:
— Та-ак… Выходит, в самый раз прибыла, — склонившись к подруге, обняла ее за плечи: — Ну, здравствуй, Серафимушка.
Мать долго всматривалась в ее лицо, казалось, она забыла, что сама пригласила подругу в гости, с трудом признала:
— Ты… — она в отчаянии показала на посуду: — Видишь?
— А чего тут такого? — Мария повела ее к столу, нарочито равнодушно произнесла: — И я всегда держу воду про запас.
— В тарелках?! — ужаснулась мать.
— Тоже посуда, — пожала плечами Мария и только тут соизволила глянуть на меня: — Привет, лоботряс! — голос ее звучал бодро, будто она не была свидетельницей нашей трагедии. — Прослышала про твои жениховские дела и прибыла подсобить.
— Отменяется матч, — грустно покачал я головой. — Из-за плохой погоды.
— Ничего, — только и сказала Мария, и тут же повернулась к матери, кокетливо прошлась перед ней. — Любуйся. В последний раз. Сейчас скину — и больше никогда погон на мне не увидишь.
— Ушла?! — ахнула мать.
— Полная отставка! Хватит дисциплины! Пора и погражданствовать. Раз, два, три! — и подполковника нет!
— Протасов отпустил? — все еще не верила мать.
— Весь аппарат выстроил генерал. Поблагодарил, как положено. Честь отдал. На память сувенирчик вручил, — она показала часики. — Тикают.
Но мать смотрела на нее серьезно.
— Как же ты в гражданке сможешь?
— Это ты в корень, Серафимушка, — посерьезнела и Мария. — Мне вне армии нельзя, она мне силу дает. И одиноким себя не чувствуешь, всегда кто-то рядом. И знаешь, кто за спиной, чей сон охраняешь…
— Почему же ты ушла, Мария?
Мария подошла к окну, помолчала.
— Знаешь, армию укрепляют не только тем, что служат в ней, но и тем, что освобождают ее от тех, кто ослабел да отстал.
В ее голосе звучала горечь, и я возмутился:
— Это вы-то, прошедшая войну, отстали от тех, кто не нюхал пороха?
— Знания у меня не те. Комиссия недавно проверяла, как мы работаем с призывниками. Одному военруку член комиссии задал вопрос: «А как вы ходите в атаку под зонтом?» Бывший фронтовик аж побагровел: я, говорит, ходил в атаку и в дождь, и в ливень, и в снег, ходил без шинели, в рваных сапогах, но никогда не пользовался зонтом! И невдомек было бедняге, что это термин такой теперь в военном лексиконе появился: под зонтом, значит, после ядерного удара, — Мария причмокнула губами: — Не хочу попасть в такую ситуацию. — Скользнув взглядом по посуде, она сочувственно спросила: — Плохо?
— Наплыло, — призналась мать.
Мария понимающе кивнула:
— И горами не заслониться… Да и то сказать, куда от себя убежишь? Часто настигает?
— Нет! — мать испуганно покосилась в мою сторону. — В этом году первый раз.
— Ладно. Забыли, — заявил я и привычно взялся выносить посуду на кухню, выливая воду в раковину. — Но сегодня, пожалуй, я не приведу ее.
Мать испуганно встрепенулась:
— Нет! Тесто уже подошло. Пироги испеку, — и попросила, глядя мне в глаза: — Сегодня. Пожалуйста.
