— Так вы видели Ага-Бала?! — спросил Сергей.
Мисост и Соломон нехотя поведали о том, как много лет назад, в жаркий летний полдень, они заснули в тени дерева у обочины дороги. Проснувшись от стука колес, Мисост поднял голову, глянул влево и ахнул: по дороге не катилась, а летела чудо-коляска. Фаэтон покачивался от быстрой езды, а из него поглядывал по сторонам, не-ет, не человек — сам бог в высокой островерхой белой папахе и красной черкеске. Завидев сонных пацанов, он вытянул руку, — а она без пальцев!.. Обомлел Мисост: и знал, что не сон, а сном казалось появление этого человека, повторявшего одно и то же осетинское слово: «Цас? Цас?» — «Сколько? Сколько?» И Соломон проснулся. Позже выяснилось, что Ага-Бала — а это был он — ездил по полям Осетии и дотошно расспрашивал горцев, купцов и перекупщиков, сколько зерна кукурузы получают осетины с гектара и какова цена ей на базаре. Повсюду видел он кукурузу, а чуял запах золота. Не дурак он был, этот Ага-Бала, не дурак. Узнав, что здесь высокие урожаи, а цены низкие, задумал построить завод по переработке кукурузы. И место для него выбрал неплохое. Рядом — станция Беслан, под боком — река Терек. И еще одну фразу, рассчитанную на бедняков, заучил по-осетински перс: «Я вас осчастливлю!» Ага-Бала выкрикивал ее везде, твердил, что будет закупать на месте, как говорится, на корню, всю кукурузу, освобождая горцев от лишних хлопот. Да тонка оказалась у перса кишка: в течение нескольких лет смог он воздвигнуть только стены двух корпусов да трубу, а тут и бежать ему время пришло к себе на родину. И вот Ага-Бала опять выплыл, весточку прислал, ответа ждет… Чудно!.. Соломон покачал головой…
Умар вдруг шагнул вперед, внимательно взглянул на Соломона и Мисоста. Что-то ему явно в рассказе не понравилось, и он поморщился. Руслану даже показалось, что отец собрался вернуться к бедарке, но, встретившись с взглядом сына, передумал.
— Есть предложение послать письмо господину Ага-Бала, — заявила Надя. — Всю нашу позицию по данному вопросу ему высказать. Не дарите, мол, господин, того, что вам не принадлежит!
— Заместо резолюции — открытое письмо персу! Можно и так, Надя, — согласился Соломон и разложил бумагу.
— Да откровенно, — разгорячился каменщик Сергей Зыков. — Как казаки турецкому султану. А что?! Почему мы должны цацкаться с буржуями? Мы не холуи! Они там вишь как пишут: выгоняйте большевиков да получайте подарочек! С такими нужно разговаривать по-нашенски. Бабы и все слабохарактерные, заткните ушки пальчиками, я буду диктовать! «Ты, старый, вонючий, бесхвостый ишак, господин Ага-Бала…»
Дальше пошли такие слова, что Умар покосился на сына — и вновь ему захотелось повернуть к бедарке и поскорее уехать отсюда. И снова он пересилив себя и терпеливо выслушал слова, рвавшиеся из уст строителей, только взглядом показал, чтобы Руслан отошел подальше. И много грубостей еще донеслось бы до ушей сына, если бы вдруг Надя не поморщилась и решительно не закричала:
— Теперь я…
— Я затыкаю уши, — дурашливо завизжал Сергей.
Девушка гневно отвернулась от него, покосилась на Умара и Руслана и стала диктовать:
— «Мы вас еще в семнадцатом году лишили украденных у народа богатств. Теперь мы сами решаем, что нам делать с землей, с урожаем… Приезжайте к нам чёрез пару лет — и вы увидите новый, крупнейший в Европе комбинат!»
— Э-э, так не пойдет, — запротестовал Сергей. — Письмо как начали — так и продолжать надо. Я еще кое-что придумал.
Тут Соломон встретился взглядом с Умаром и прервал не на шутку разошедшегося рыжего паренька:
— Цыц1 — И спросил Умара: — Вам кто нужен?
— Если видишь человека за столом, покрытым красной скатертью, можешь должность не спрашивать: начальство — и все! — ответил Умар. — Раньше князей по белой черкеске и вышитому башлыку определяли, теперь начальство по бумажкам и портфелям узнаешь. Так что ты нам нужен…
Умара строители выслушали без улыбки, и это заставило его говорить по-другому.
— Привез вам работника, — серьезно сказал он и показал на сына. — Крепкий. Все умеет делать. Сам учил.
Теперь все уставились на Руслана.
— Сколько тебе лет? — спросил Соломон.
— Четырнадцать, — выпалил Руслан.
— Шестнадцать, — поправил, строго глянув на сына, Умар. — Я его отец. Мне лучше знать, когда он родился. Поставьте рядом четырнадцатилетнего — Руслан будет на голову выше. А силенка у него, как у восемнадцатилетнего, — прищурившись, он посмотрел на сына.
Потупив взор, Руслан неловко и нехотя кивнул головой, чувствуя, что краснеет.
— Хочешь работать у нас? — смерил его взглядом Мисост.
— У меня надо спрашивать, хочу ли я, чтобы мой сын трудился на стройке пятилетки, — заметил отец. — И я отвечаю: хочу! Ему наслаждаться новой жизнью — пусть сам ее и строит.
— Он собрался строить новую жизнь? — возмутился Сергей. — Да он на второй день даст тягу отсюда. Ты сколько раз в день кушаешь? — подскочил он к Руслану.
— Три, — сказал тот и, помедлив, уточнил: — Четыре, — вызвав оживление среди строителей.
— Ну, а здесь — разок будешь, — торжествуя, заявил Сергей. — Да утром и вечером — чаек. Спишь на холоде?
— У нас в доме русская печь, — горделиво сказал Умар.
— А здесь одна буржуйка — в женской палатке, — сообщила Тоня.
— В нашей берлоге летом — что в жаркой пустыне, а зимой — словно в леднике, — вздохнул Ахсар.
— И в ливень не спасает, — подала голос Надя.
— Перемени план, парень, покуда отец тут, не то пешком придется домой добираться, — посоветовал Сергей.
— Мы с утра до вечера по доскам — вверх-вниз, — сказал Ахсар. — Вверх — с кирпичом на горбу, да все бегом, потому что соревнуемся с бригадой Колиева. Не слабы ли твои ноженьки в этих сапожках?
— Гагаевы — крепкая порода, — прищурился Умар.
Соломон внезапно поднялся, задумчиво произнес:
— Где-то я тебя видел. Голосок знакомый.
— Не думаю, — поспешно, слишком поспешно отрезал Умар, но блеск глаз выдал его — он явно узнал бригадира.
— И мне ты кого-то напоминаешь, — подтвердил и Мисост. — Уж извини, но кто-то из наших знакомых явно твой брат.
— У меня тоже много друзей, — даже не глянув в сторону Мисоста, заявил Умар. — И каждый новый кого-то напоминает. Жесты у разных людей бывают одинаковыми…
— А у нас с тобой не может быть ничего одинакового, — неприязненно прошептал Руслану Сергей. — Воспитание не то.
— Ну, чего ты пристал к нему? — оттолкнула его в сторону Надя. — Человек желает испытать свои силы, а вы ему о трудностях. Девчонки — и те выдерживают. Почему же Руслан убежит?
— Эге! Уже и имя запомнила! — щелкнул пальцами Сергей.
«Девушка, а как сильна!» — восхитился мысленно Умар, и, еще раз убедившись, что был прав, направив лошадь сюда, где сын может отшлифовать волю, он обратился к Соломону:
— Так берете его?
— Многие прибывали сюда, мечтая о длинном рубле, да на вторые сутки здесь и духа их не оставалось, — сказал, обращаясь к Руслану, Соломон. — У нас стройка. Стройка! Не только комбинат строим, но и будущее свое… Однорукий перс не осилил и маленького заводика, а мы задумали крупнейший в Европе маисовый комбинат. И соорудим его. Без подачек! Сами!
— Дядя Соломон, вот бы это в послание Ага-Бала! — восхитилась Надя. — Такие слова сильнее ругательства. Пусть перс знает, что строим и как строим!
— И кто строит! — подсказала Тоня.
— Верно! Всех нас перечислить надо, — Надя кивнула на Руслана: — И его тоже.
— Можно вписать и новичка. Если останется, — Соломон, прищурившись, выжидающе посмотрел на молодого горца. — Подумал, парень?
Развязывая поводья, Умар заговорил:
— Знаю, сын, не поймешь ты меня. Знаю: думаешь, куда это отец привез тебя. Кругом степь: от жары не спрячешься, от холода не укроешься. И жить будешь впроголодь. А дома пироги, мясо, тепло очага, мать, братья, сестренка, улыбки, забота… И от всего этого оторвал тебя не враг, не кровник, а родной отец. Бросаю здесь, будто ненависть у меня к тебе. Но ты еще убедишься, как дорог мне… — Он подождал, не скажет ли что сын. — Молчишь? Ищешь, пытаешься выяснить, почему я так? Изверг я? Нет. Объяснить ничего не могу. Поймешь. Не сейчас — потом. Предупрежу только, что большие испытания предстоят тебе. И нам. Советую не горячиться. Горец, не подумавши, никогда кинжал не вытаскивает. Обдумай прежде, чем что-то предпринять. Это тебе мой первый завет. А второй такой: будь настойчив и терпелив. Ты должен стать передовиком. — И неловко пошутил: — У меня сын должен быть передовиком. Ясно? От этого зависит, как дальше пойдет твоя жизнь, — и опять выжидающе умолк. — Молчишь — значит дуешься. Ну что ж, у тебя на это есть основания. Но матери я не скажу, что ты обиделся. У нас мужской разговор — не для женской души. И в письме не проговорись. А лучше, если ты вообще не будешь писать. И нечего вздрагивать. Не потому говорю, что любви к тебе нет… Нет. Но… Лучше, если обойдешься без писем… — Он сел в бедарку, протянул сыну хурджин и, не сразу выпустив его из рук, сказал: — Но если очень, очень обиделся и не желаешь оставаться здесь, не стану неволить. Одно твое слово — и уедем вместе, — голос его стал напряженным. — Но чтоб потом не обвинял меня ни в чем! — И внезапно рассвирепел: — Так скажешь ты хоть слово или язык проглотил?!
