Как-то рано весной, желая позаимствовать разводной ключ, чтобы починить на кухне кран, Максим зашел к своему родичу. Никита покороче привязал собак, показывая этим, что он рад приходу Максима. Двор и все, что было во дворе, Максим вот так, вблизи, увидел впервые. Смотрел и удивлялся: двор единоличника, да и только!
Нужного ему ключа у Никиты не оказалось, и Максим, собираясь уходить, спросил:
— Все богатеешь?
— Помаленьку стараюсь. А что?
— Не думал, что во дворе у тебя так тесно.
— Да, двор маловат и тесноват, черт!
Никита кулаком погрозил кобелю, рвавшемуся с цепи и лаявшему с хрипотой, потому что ошейник затянул ему горло.
— Замолкни, Серко! — крикнул он. — Ну чего злишься, черт? А загривок на нем, смотри, как вздыбился. Замолкни, поговорить не даешь!
И снова обратился к Максиму:
— Планы, верно, мы получили малые, двенадцать соток, на них не развернешься. Тебе хватает, я знаю, а мне мало. — И добавил с восторгом: — Вот раньше у казаков были дворы! Не дворы, а майданы, не то что теперешние закоулочки.
— Две собаки… Зачем?
— Как же без них! — удивился Никита. — Нужен надежный сторож, черт! Ко мне так, абы как, за здорово живешь, не войдешь. Без штанов останешься, черт! — Никита самодовольно рассмеялся. — Сперва надобно постучаться, спросить у хозяина дозволения. А как же? Иначе нельзя, черт! Вот ты, мой родич, считай, свой, пришел ко мне. А что выделывает Серко? Пришлось цепь закрутить на столб, а Серко все одно злится, лает, черт!
— Никита, быть бы тебе этаким, знаешь, сельским хозяином, — сказал Максим, улыбаясь. — Честное слово! Заиметь бы земли гектаров с десять, нанять батраков, заиметь бы свой трактор, грузовик, и начало бы тебя распирать во все стороны.
— Максим Васильевич, не подковыривай под ребро, не кидай каменюку в мой огород. — Никита снова погрозил кулаком кобелю. — Да хватит тебе надрывать глотку, черт!.. Нет, Максим, быть чистеньким, иметь во дворе только дорожки да цветочки и жить на одну зарплату я не буду, да и не хочу. Мы с тобой сверстники, родичи, оба станичники и не кинулись, как некоторые, в город прохаживаться по асфальту, а осели на земле наших дедов и прадедов и потому обязаны прирасти к земле пуповиной, да так, чтобы никто нас не оторвал. И главное тут, — запомни, Максим, — состоит в том, чтобы во всем был достаток, черт…
— Достаток — хорошо, а как насчет сознательности? — спросил Максим. — Не забывай, Никита, что ты не частное лицо, а шофер «Холмов».
— Ну и что? За рулем сижу исправно.
— Этого еще мало.
— Тебе все мало! Ты считаешь, что важнее всего сознательность? А я так не считаю. — Никита усмехнулся, облизал губы. — Кому она нужна, твоя сознательность? Человек к чему устремляется сызмальства? К наживе, а проще сказать, к достатку. Есть во всем достаток, сказать, обеспеченность, — вот тут и вся сознательность. Великий ученый Карл Маркс, умнейшая голова, не зря давал людям указание, что обеспеченная жизня делает человека сознательным. А как же?
— А ты, оказывается, хитер, уже и Маркса призвал себе на подмогу, — ответил Максим. — А ты оглянись да погляди на себя. Разбогател, куда там! А какая, позволь спросить, у тебя сознательность?
— Какая имеется, вся моя, и никому никакого дела до меня нету. Я сам себе голова!
— В этом-то и есть твоя беда. Вот смотрю на твое подворье, и мне, веришь, жалко тебя.
— Себя пожалей, а не меня.
— Не туда идешь, Никита, не туда.
— Берн пример с нашего соседа Петра. У него, как и у тебя, есть свое хозяйство, но оно служит для собственных нужд, а не для наживы. Бойся наживы, Никита, засосет она тебя, как болото.
— Это мы еще поглядим, черт!
Со двора Никиты мысленно Максим перешел во двор Петра Никитина — соседа справа. Двор у Петра был такой же тесный, по-хозяйски обжитый, как и у Никиты, и так же в нем то горланили петухи и кудахтали куры, то повизгивали свиньи или лаяла собака. Только вместо коровы Петр держал дойную козу с непомерно большим выменем, ходившую по двору, раскорячив задние ноги.
Петр был немного моложе Максима и занимался тем, что вместе с отцом Максима пахал и засевал землю. Был он трудолюбив, о житейских делах рассуждал серьезно, умел поговорить о международной политике, и Петр нравился Максиму.
Да, живет Петро совсем не так, как Никита. Правда, собака и у Петра имеется, такая же злющая, как у Андроновых. Но собака не в счет.
Вчера Петр привез из родильного дома жену с дочуркой. Анастасия и Максим принарядились ради такого радостного события, купили коробку конфет для молодой матери, собрали букет цветов и пошли проведать новорожденную. И, как на беду, случилось, что всю их радость испортил рыжий, величиной с телка, кобель. Петр держал кобеля за ошейник, давая гостям пройти в дом. Кобель хрипел и закатывался лаем, и вдруг ошейник разорвался. Рыжее чудовище бросилось на гостей. Анастасия с проворством спортсменки вскочила на веранду, а Максим схватил стоявшие у порога вилы и ими отбился от собаки…
— Петро, не понимаю, зачем тебе этот волкодав? — спросил Максим, заметно побледнев.
— Сам не пойму, — виновато глядя на Максима, ответил Петро. — Все держат собак, и я держу. Взял его еще щенком, разве тогда думал, что вырастет такой кобелюка… Честно скажу, я и сам его побаиваюсь…
Пока Максим курил и думал о соседях, Вася закончил смазывать петлю калитки и отнес масленку в кладовую. Тем временем пришла Анастасия. Она работала на молочном заводе мастером по сыроварению, и всегда, когда приходила домой, от нее пахло молоком. Только что семья Бегловых уселась ужинать, как вдруг возле двора засигналила машина.
— Кто-то к нам приехал, — сказала Анастасия.
Максим побежал к калитке, раскрыл ее и увидел выходившего из «Волги» брата Дмитрия.
— Митя! Какими судьбами?
— Вот заскочил проведать, — обнимая Максима и смеясь, весело говорил Дмитрий. — Мы же с тобой годами не видимся, а называемся братьями. Ну как ты тут, в своей Беструдодневке?
— Заходи, Митя, заходи, гостем будешь! — говорил Максим, провожая брата во двор. — Я так рад тебя видеть.
Вася и Оля выбежали встречать дядю Митю. Высокий, красиво одетый мужчина, всегда веселый, казался им каким-то особенным, не таким, как все люди, и его нечастый приезд к ним всякий раз радовал их.
Анастасия стояла на пороге и улыбалась нежданному гостю.
— Митя, да ты как раз к столу! — сказала она певучим, ласковым голосом.
— А я знаю, когда к вам приезжать, — смеясь, ответил Дмитрий.
— Мы с Максимом только что вспоминали о тебе и о Галине. Почему приехал один, без Гали?
— В командировку, по делам, обычно ездят без жен… Настенька, а ты все цветешь?
— Отчего бы мне не цвесть? В молоке живу!
— Максим не обижает? — шутливо спросил Дмитрий, подмигнув Максиму.
— Что ты? Мы живем мирно.
— Оля, Вася, это вам…
Дмитрий передал племянникам большой, перетянутый шпагатом сверток, быстрыми, энергичными шагами направляясь в дом.
За столом Дмитрий держался просто, по-домашнему, и это нравилось Максиму и Анастасии. Был он весел, рассказывал смешные истории и, как казалось, излишне громко смеялся своим раскатистым, басовитым смешком. Ни о холмах, где должна была начаться стройка, ни о том, по какому делу он приехал, ни о своем проекте Дмитрий не сказал ни слова.
— Удивительно, как выросли мои племяннички! Не узнать! — воскликнул он. — А Настенька все цветет и молодеет. — Он принял из рук Анастасии чистую тарелку. — У тебя дети уже взрослые, а ты все такая же…
— Договаривай. Какая?
— На станичную девчушку похожа.
— Ну вот, придумал!
— Ну как успехи с проектом? — спросил Максим, желая переменить разговор. — Скоро подступишься к холмам?
— Пока что согласовываем, утрясаем, обговариваем, — ответил Дмитрий и рассмеялся. — Бюрократическая карусель штука надежная, вертится исправно.
— И все же, когда начнете строить?
— Думаю, к концу лета завихрится над холмами строительная пыль!
— Батько обижен, — с грустью в голосе сказал Максим. — Известно тебе об этом?
— Слыхал, слыхал, — нехотя ответил Дмитрий. — Батя наш без обиды жить не может. Он обижен и на тебя, и на меня, и на Степана, а теперь уже и на Гришу. Старик живет вчерашним днем, вот в чем его беда. Спрашивается: зачем ему эти холмы? — Ни с того ни с сего Дмитрий хохотнул. — А дядя наш, Евдоким, случаем на меня не обижен?
— Дядю Евдокима с батьком не равняй, — сказал Максим. — Ты хоть видался с отцом, говорил с ним?
— Разве его застанешь дома?
— Поехал бы в степь. Сам бы разъяснил ему, что и как, поговорил бы, успокоил. Он же сознательный, поймет.
— Что еще разъяснять? Братуха, надобно не разъяснять, не вести пустые разговоры, а строить, вот в чем задача! И строить как можно быстрее. — На молодом лице Дмитрия вдруг появилась не свойственная ему строгость. — Максим, дружище, на жизнь мы обязаны смотреть реально и видеть ее такой, какая она есть. Холмогорская — это уже не та казачья станица, какой она была раньше. Вокруг Холмогорской выросли молочный завод, механические мастерские, на полях — зерновые комплексы, автоматические тока, всюду техника, автоматика, скоро развернется строительство межхозяйственного мясопромыщленного комплекса. А какими стали холмогорцы — не узнать! Изменились культура, быт, умерла душа собственника, и это всех нас радует. Ты, Максим Беглов, кто? Сын казака-крестьянина, стал токарем высшей квалификации. В бывшей казачьей станице — токаря, слесаря, автогенщики, кузнецы, можно сказать, свой рабочий класс, — вот что удивительно! Анастасия — кто? Дочь холмогорского казака стала мастером по сыроварению. Дело, Максим, идет к тому, что со временем наша Холмогорская преобразится в небольшой агрогород со всеми благами городской жизни, и проживать здесь будут люди, производящие сельскохозяйственные продукты, и вот так же, как ты, от горожан ничем они отличаться не будут. Так почему же наш батя обижается на тебя, токаря, на меня, архитектора, и проливает слезы над древними холмами? Этого я понять не могу.
