— Деньги казенные, — упрямо пробурчал Константин, хотя и смущенный до краски в лице укором матери. — Я ничего не говорю, но со стороны… Конечно, если не раззвонят…
— Детки, детки мои, — заплакала Елена Матвевна. — Вы о своем все, вы бы отца пожалели…
Этот — упрек был не совсем справедлив. Елизавета сейчас ни о чем другом думать не могла, кроме как об отце. Она не укоряла его, она только хотела понять, что с ним произошло, этого-то она и допытывалась с женскою и молодою настойчивостью, но никак не могла допытаться. А у Константина дрожал голос. Придавая ему некоторую нарочитую грубоватость, он на самом деле скрывал крайнее волнение. Елена Матвевна знала свое, она давно оправдала мужа, но она ничего не могла объяснить. И ей странно было, что дети не могут понять то, что понимает она, что они подходят к отцу не с одним только чувством, но и с рассудком, она не додумалась еще до того, что ей в жизни ничего уже не осталось, кроме любви к мужу и детям, а дети, при всей любви, просто по молодости не могут пройти мимо события, не дав ему якобы беспристрастной оценки.
— Это болезнь, — решительно заявила Елизавета, повторяя слова Лисаневича как единственное всепокрывающее объяснение тому, что она не могла понять, — Лечить надо. Все говорят.
Елена Матвевна покачала головою. Она хорошо знала, что если даже назвать вещь своим именем, то от этого еще ничего не меняется. Но Константин, словно обрадовавшись, подхватил:
— Конечно, болезнь. Это бывает, это нервное. Тут и лечение все в отдыхе. Я сам знаю — заработаешься и вдруг перестанешь простые вещи понимать. Голова перегружена. Ну, у него это сильнее еще.
— Врача надо, — сказала Елизавета.
— Да, — горячо подтвердил Константин. — И не оставлять одного. И подкормить. И чтоб гулял.
И, обрадовавшись какому-то выходу, дети наперерыв предложили целую систему лечения, так что уже и врач, пожалуй, становился не нужен. Елена Матвевна молчала. Она знала, что эту программу и гораздо большую еще программу выполнять будет она. Но она сомневалась, чтобы помогли не только успокаивающие слова, но и подлинное лечение. Она знала свое, она только не умела сказать, да и сумей она изложить свое знание словами, она бы никогда не решилась произнести эти слова даже наедине с собой.
…Петр Петрович знал одну дорогу: через главную улицу в городской сад. Ею он и пошел. Знакомые попадались редко, час был служебный. Все-таки он встретил кого-то и охотно объяснил в ответ на изумленные вопросы, что находится в отпуску. Усмехаясь, он пожал плечами и прибавил:
— Говорят, надо отдохнуть.
Хотя это звучало просто и правдоподобно, однако знакомый все-таки посмотрел на Петра Петровича с легким недоверием. А может быть, это только так показалось.
Он пошел дальше и сел в саду. Сидел он долго, безо всяких мыслей. Знакомых среди проходивших не было, да он и не остановил бы, наверно, никого. Он не чувствовал потребности в разговоре. Потом появился Черкас. Его всегда можно было встретить в саду, потому что сад прилегал к театру. Он первый заметил Петра Петровича и подошел к нему с вопросом:
— Петр Петрович! Вы не на службе?
В глазах его мелькнуло какое-то опасение, и вопрос прозвучал несколько тревожно.
— Да, — лениво ответил Петр Петрович. Его сегодня не интересовал и Черкас. — В отпуску я. Из-за вас, — спокойно прибавил он, помолчав.
— Из-за меня? — вскинулся тот. — Из-за меня?
— Пожалуй, что так, — медленно ответил Петр Петрович, ему не хотелось разговаривать. — Из-за тех пяти червонцев.
— Я, как только жалованье… — начал было Черкас.
— Я вам не напоминаю вовсе, — прервал его Петр Петрович, — держите сколько хотите. Только деньги казенные. Когда пришлось отдавать, их не хватило.
— Вас уволили, Петр Петрович? — вскричал Черкас.
Петр Петрович посмотрел на него с полным недоумением.
— Меня? Уволили? С чего вы взяли? Я же сказал вам, я в отпуску. Мне отпуск дали. На месяц.
— А деньги как же? — нетерпеливо спросил Черкас.
— Деньги? Какие деньги? Ах, эти… Ваши пять червонцев? Ну, их покрыли. Это ведь мелочь. Я четырнадцать рублей дал, еще собрали. Это мелочь.
— Петр Петрович! — сказал Черкас и даже приложил руку к сердцу. — Мне так совестно, что из-за меня…
Но Петр Петрович снова его прервал:
— Пустяки. Да это и не из-за вас, а для здоровья. Мне надо отдохнуть. То есть это они так говорят, я что-то не замечал. Но почему ж и не отдохнуть?
Черкас был взволнован. Он поглядывал на Петра Петровича, на часы, переминался с ноги на ногу. Он явно чувствовал себя виноватым, а тон Петра Петровича еще больше смущал его. А Петр Петрович был совершенно спокоен, даже закрывал глаза — не то от солнца, не то от легкой скуки. Спокойствие его не было деланным. Он просто хорошо знал, что перед Черкасом вовсе не следует раскрывать душу. Он вообще не собирался делать это ни перед кем. Да он и сам еще не знал своих чувств. Он сознательно старался не думать о вчерашнем, на время вычеркнуть это из жизни. Он понимал, что ему, действительно, нужно спокойствие, как для того, чтобы понять, что произошло вчера, так и для того, чтобы попробовать осознать то большое, что вошло в его жизнь и перед чем все остальное могло навсегда отступить в тень.
— Разрешите, я посижу с вами, — сказал Черкас, решив, очевидно, пожертвовать тем делом, из-за которого он смотрел на часы.
— А, пожалуйста, — равнодушно ответил Петр Петрович и слегка отодвинулся, чтобы дать ему место.
— Скажите, Петр Петрович, — с искренним участием, и вовсе не подчеркивая этого участия, спросил Черкас, — вы давно себя плохо чувствуете?
— Я? — переспросил Петр Петрович. — Я себя хорошо чувствую.
— Но вот вы говорите, что вам надо отдохнуть. Значит, вы переутомились.
— Это не я говорю. Это они говорят. Сослуживцы.
— А вы сами ничего, ничего не чувствуете?
— Нет.
— А может быть, вам все-таки к доктору пойти, Петр Петрович? Так, для проверки.
— Я был у доктора, — терпеливо повторил Петр Петрович то, что уже один раз говорил Черкасу. — Он мне пешком велел ходить побольше и лекарство пить. Я со службы и на службу всегда пешком хожу и гуляю еще, и лекарство тоже пью. Зачем я еще к нему пойду?
— Ну, мало ли, — неопределенно, но настойчиво ответил Черкас. — Может быть, за последнее время в организме что-нибудь произошло.
— Чему там происходить, — скучая, возразил Петр Петрович. — Я бы почувствовал. Скучно это, Аполлон Кузьмич, — о здоровье разговор. Давайте о чем-нибудь другом.
— О чем прикажете, — быстро ответил Черкас. — Рассказать вам что-нибудь?
— Нет, зачем рассказывать. Все равно одно и то же. Лучше так поговорим.
— На отвлеченную тему, — подхватил Черкас, пытаясь быть веселым. — Можно и на отвлеченную. Что вас интересует?
Петр Петрович закрыл глаза, помолчал, будто обдумывая что-то, и, вдруг оживившись, спросил:
— Вот скажите, Аполлон Кузьмич, вы тогда в пивной очень верно мое состояние описали, когда вы говорили о человеке, который взял деньги просто так, — значит, вы многое можете понять, — вот скажите мне, отчего бывает человеку так скучно? Вы не шутите, мне все равно не смешно, я вас серьезно спрашиваю. Скуку вы очень хорошо описали, а вот откуда она берется?
Черкас пожал плечами и сощурился.
— Как вам сказать, — медленно ответил он. — Это или очень просто, или очень сложно. Скучно, потому что скучно. Пожалуй, для скуки объяснения нет.
— Да, — вздохнул Петр Петрович и опять полузакрыл глаза, — не утешили.
— Конечно, — продолжал Черкас, — живем скучно. Но скука приходит и от веселой жизни. Может быть, дела настоящего нет.
— Как будто про меня этого сказать нельзя, — усмехнулся Петр Петрович. — Я всю жизнь работаю.
— Не скажите, Петр Петрович, — осторожно ответил Черкас, — тут не в работе дело, а в том — какая работа.
— Всю жизнь я одним делом занимался, — сказал Петр Петрович, — я и знаю его и люблю.
— И все-таки вы могли ошибиться. Человек выбирает свое дело случайно, иногда ему кажется, что оно даже вполне ему подходит. И все же мало кто не ошибается. Потом уж поздно, даже подумать бывает поздно, а в конце концов выходит, что всю жизнь занимался не тем, чем бы мог.
— Вот как вы рассуждаете, — протянул Петр Петрович. — А еще нет ли какой причины?
— Уж не знаю, — чуть-чуть раздражаясь, ответил Черкас. — Просто, может быть, звоночек услыхали?
— Какой звоночек? — открыл глаза Петр Петрович.
Черкас смешался, чего с ним никогда не случалось. Он встал и сказал фальшивым голосом:
— Мне надо бежать, Петр Петрович. Я и так опоздал.
— Какой звоночек? — строго переспросил Петр Петрович.
— Я вам потом как-нибудь расскажу, — нетерпеливо ответил Черкас. — Мне теперь некогда.