Наташа. В общем она хочет сказать… Знаете… сейчас, когда вас так отметили… мы понимаем, конечно… вас большие дела ждут. (Сквозь слезы.) Не забывайте нас, Алексей Вениаминович! А мы всегда будем вас помнить.
Ленка начинает реветь еще сильнее.
Воропаев (хохочет) Дорогие вы мой… черти вы мои полосатые! Да товарищ Сталин и похвалил меня за то, что я здесь… с вами…
Входит Романенко.
Романенко. Здравия желаю, товарищи! Ну, Алексей, когда едешь?
Воропаев. Никуда не собираюсь.
Романенко. То есть как?
Воропаев. Да вот так. Куда мне ехать? Посевная на носу.
Романенко. Погоди, погоди. Ты собственно у кого был, у Василия Васильевича?
Воропаев. Нет.
Романенко. Так где же?
Воропаев. Я был у товарища Сталина.
Романенко. Так. Ну и что же он сказал?
Воропаев. Он сказал: «Есть еще у нас некоторые товарищи, которые полагают, что хорошо работать можно только в Москве…» Есть у нас еще такие люди, Роман Ильич?
Романенко. Мгм… Чего ж тут не понять…
Городцов. Разрешите обратиться, товарищ генерал. Укоренился у нас полковник… Такие ходы сообщений провел, знаете… такие дзоты возвел…
Варвара. Так укоренился, что и не выдернешь.
Романенко. Вижу, вижу… у тебя, брат, такая гвардия, что мне самому завидно. Да… (Воропаеву.) Круговую оборону занял? Ну, что ж… А вам от имени корпуса спасибо за то, что подняли на ноги Воропаева, Спасибо, гвардейцы! Иттить вперед, как говорят мои солдаты.
Огарнов. Служим Советскому Союзу!
Романенко. (Воропаеву). Ну, раз так — так так. Значит, такая линия. Тогда переноси сюда свой капе и действуй.
Обнимаются.
И — вперед иттить, вперед!
Софья Ивановна. Обошлось! (Лене). И пусть теперь на себя весь дом записывает. Да-да, пусть! А то я все свои нагрузки забросила через эти хлопоты. Прямо ужас!
Стеклянная веранда дома Софьи Ивановны. Лена сидит за столом, который завален томами энциклопедии, роется в книгах.
Лена. Ну, откуда я возьму про этого Суворова… И ничего нет… был в Крыму или не был… вот еще хлопоты.
Голос Наташи. Леночка, ты дома?
Лена (отрываясь от книги и перегибаясь через открытое окно). Дома, дома! Вот кстати! Я как раз о тебе думала…
Входит Наташа.
Наташа. У тебя прямо рай, Лена. Садик такой чудесный…
Лена. Это все мама и Алексей Витаминыч. Вперегонки чего-то сажают.
Наташа. Почему ты меня вспоминала?
Лена. Да я одна замучилась. Алексей Витаминыч оставил мне с утра записку, — он со мной занимается, каждый день задание… Вот. (Читает.) «Леночка, вечером расскажите мне, что делал в Крыму Суворов…» Ты понимаешь? А я даже не знала, что он тут был.
Наташа. Ну, как же. Его даже ранило в глаз на перевале.
Лена. Это Кутузова!
Наташа. Правда, правда. Но, с другой стороны, тоже как-то непонятно: сражался с французами, а ранен почему-то в Крыму. Какая-то неувязка.
Лена. Все увязано. Его ранило в глаз, когда он был еще молодым и воевал против турок.
Наташа. Так ты же все знаешь! И вообще ты самая умная среди нас. Чего ты учиться не едешь?
Лена. Сама не знаю, что выбрать… И учиться хочется, и работу интересную мне предлагают, но как-то все у меня неустроено.
Наташа. Лена, хочешь, будем говорить напрямки, как родные сестры?
Лена. Я с тобой всегда напрямки.
Наташа. Ну вот… все… начистоту. Ты мне скажи все-таки, как у вас?
Лена. Никак.
Наташа. Ты скажи откровенно — он нравится тебе?
Лена. Да. Так нравится, что и сама не знаю, что со мной. Все глупости разные лезут в голову, и мечты, и думаю — завтра встану и сама ему все скажу, чтоб не мучиться. А ничего не выходит, я рядом с ним, как немая.
Наташа. Ну, а скажи, вы целовались когда-нибудь?
Лена. Что ты! Разве у него поцелуи на уме? Он такой…
Наташа. Они все такие, я тебе скажу. Мой Юрка, если бы я не вышла за него замуж, ни за что бы на мне не женился. То есть, понимаешь, он ни за что не рискнул бы. Такой храбрый мальчик, а когда я спросила его: ты любишь меня? — он так побледнел, будто на мине подорвался. И вообще, я думаю, мужчины, которые сами лезут целоваться, это что-то не то. Тебе не кажется? Вообще это не их дело, правда?
Лена. Кто их знает…
Наташа. Вот я тебе расскажу, как мой папа делал предложение маме. Он ходил к ней в гости чуть ли не каждый вечер и все время рассказывал — может, и об этом самом Суворове, рассказывает и рассказывает, мама уже все наизусть выучила. И однажды, когда папа начал повторять все сначала, дедушка, мамин отец, значит, выскочил из соседней комнаты и говорит: «Мария, соглашайся немедленно, а то заговорит до смерти!» Ты понимаешь, что я хочу сказать? У них как-то по-своему все идет. Он может тебе говорить о земледелии, а выходит, что о любви.
Лена. Ты думаешь?
Наташа. Не думаю, я отлично знаю.
Шаги во дворе. Лена выглядывает.
Лена. Он!
Они бросаются устанавливать на место книги. Входит Воропаев с газетой в руке.
Воропаев. Здравствуйте, Наташа! Ай да авторы, ай да организаторы! Сады при школах! Да вы же молодцы, государственные деятели! Кто это из вас троих додумался?
Лена. Не помню, кто. Кажется; Наташа. Варвара поддержала, а я предложила написать в газету. Ну, а потом сочиняли все вместе и дружно подписались… Писем сколько, отзывов, постановлений, предложений, если б вы знали!
Воропаев. Так всегда бывает. Толкнуть надо. Дело, которое не движется, это просто идея. Идею толкнешь, она и пошла и на ходу превращается в дело. Только догоняй.
Наташа. Ну, я побежала. Сегодня доктор Комков лекцию читает молодым матерям.
Воропаев. Научно будете рожать?
Наташа. А как же! Зачем мне какая-то эмпирика? (Уходит.)
Воропаев. И когда эго вы всему успеваете учиться, не пойму? Вот хотя бы ты, Лена.
Лена. Это я у вас научилась. Сначала казалось мне, что вы так хорошо говорите с пародом потому, что вам кто-то подсказал, помог. Потом — вижу, говорите вы то, что я сама чувствую, но чувства этого до вас я как-то не сознавала, не могла выразить, а вы толкнули что-то в душе, и там пошло гудеть и волноваться. Это я особенно в День победы поняла, когда вы речь произносили… Не знала я, что вы такое с народом можете делать, не знала, скажу правду.
Воропаев. Это не я с народом, а народ со мной такое делает. Двадцать лет я в партии, огромную жизнь прожил, а, веришь ли, омолодила меня работа у вас. Не сознанием, а телом своим, дыханием чувствую, что я — народ, в народе, с народом, что я его голос. Ах, как мне повезло!
Лена. А можете вы и про меня так хорошо сказать?
Воропаев. Могу. Знаешь, кто ты, Лена? Дикая яблонька, выросшая в глухих горах.
Лена. Вы стихи говорите?
Воропаев. Такая хрупкая, сильная и скромная яблонька, которая не боялась никаких морозов и всегда зацветала первая. Ты — храбрая яблонька. Стоишь себе среди лесов и цветешь в свое удовольствие, как самое сильное на свете деревцо…
Входит Софья Ивановна.
Софья Ивановна (раздраженно). Это что ж такое — здесь кино, что ли, и идут, и идут, хоть собаку спускай… да и та — поздравляю — куда-то сорвалась. Разве это хозяйство — собаку не сберегли! Хороши хозяева — нечего сказать! Крышу до осени отложили, козу решили купить — раздумали… Ленке все некогда, статейки сочиняет… активистка какая нашлась!
Воропаев. Вы сами раздумали, Софья Ивановна. Я вам сколько раз напоминал.
Софья Ивановна. Нашел домработницу! Что ж, мне из-за вашей козы дело бросать? Я в артели, сами знаете, занята, у меня своя нагрузка, мне люди доверились, как человеку, а я буду их на козу менять! Никогда в жизни себе не позволю… Да и времени у меня нету… Вон опять идут! Лихорадка б их стукнула! (Выходит.)
Лена (вслед). На вечер, на вечер… Слышите, мама?
