— Алешка, ты же веселый человек, как тебе не стыдно хромать. Едем на фронт. Едем!
— Это на какой? На юго-западный?
— Брось. Кто теперь считает по солнцу? Теперь считать нужно по-другому. У вас тут какая-то тишина, а в других местах кипит, ой, кипит!
— Да что ты сейчас делаешь? Кто ты такой?
— Я? Да я теперь большевик — и все. А так считаюсь: уполномоченный комитета фронта по вопросам о дезертирах.
Степан, раскрывший было рот и глаза на гостя, услышав последние слова, незаметно увял и отступил в беспорядке на кухню. Там он тихо сказал Василисе Петровне:
— Мамаша, когда нашему брату, рабочему человеку, покой будет?
— А что случилось?
— Приехал вот! Уполномоченный, говорит! Алешка его целует-милует, да смотри, на радостях и выдаст меня со всей моей военной амуницией.
Алеша, увидев отступление Степана, кивнул ему вслед:
— Испугался тебя.
— Да ну его, — Богатырчук махнул рукой. — Разве их теперь переловишь? Как тут у вас? Тихо?
— Да ничего. Красная гвардия у нас.
— Много?
— Полсотни. Народ боевой, да это на заводах. А в Совете скучно.
— Эсеры?
— А черт их разберет? Жулики больше сейчас в эсеры записались, кричат, да они и сами себя не слушают. Вот я тебе расскажу: офицеры здесь собрались, поговорили…
Алеша рассказал другу о совещании у Троицкого.
— А офицеры эти откуда?
— Раненые есть, отпускные. А почему Троицкий в городе, не знаю. Он у Корнилова был. Здесь скучно, Сергей. По улицам шляются, на митингах орут, а к чему — не разберу. Все на Петроград смотрят.
— Подожди.
— Вот я и не пойму: чего ждать? Что дальше-то будет?
— Погоди. Красная гвардия есть. Прибавляй. Пригодится.
В дверной щели ясно был виден красный нос Степана, но Сергей делал вид, что не видит его.
— На Петроград все смотрят, — сказал Сергей с гордостью, — а только ты не думай, что Петроград все за вас сделает.
Алеша захромал по комнате, занес руку на затылок:
— Понимаешь, Серега, никто и не думает, чтобы за нас делали, а все-таки трудно так… Ты прямо скажи, буржуев бить будем? Или как?
Сергей с любопытством, следил за Алешей, иронически поглаживая круглую стриженую голову:
— Если не покорятся, будем бить.
— Как это?
— Да твои офицеры затевают какой-то ударный полк? Затевают? А если в самом деле выкинут штуку?
Степан просунул голову в щель двери и сказал негромко:
— А для чего ждать, пока они соберутся?
— Слышишь? — улыбнулся Алеша.
Богатырчук быстро повернулся к дверям.
— А что делать, по-твоему?
— Как — что делать? — Степан вылез в комнату и сразу начал загибать пальцы: — Во-первых, оружие отобрать, как у нас говорят: Акулине — голос, Катерине — волос, а Фроська и так хороша, ни голоса, ни волоса — ни шиша. Да и не только их, — Степан смутился и захохотал, шагая по комнате и все держа счет на пальцах. — Да разные господа и помещики! В один день и благословить: иди к такой богородице в царство небесное и живи спокойно, а нам не морочь головы — теперь наша очередь. А то они, гады, все равно верх возьмут…
— Это ты заврался, — сказал Сергей строго. — Богатство — это другое дело. Богатство отберем по закону.
— А кто закон даст?
— А мы сами.
— Да когда ж ты его придумаешь, закон?
— Подожди.
— Да ну вас, — рассердился Степан. — Ждали, ждали, да и жданки поели. Это уж так хохлы говорят, а они разумный народ. Ленина куда спрятали, говори!
— Ленин свое дело сделает, не бойся.
— Куда вы его спрятали?
— Кто это… вы?
— Да… разны… там… Господа вообще.
— Не господа, а мы спрятали. Надо прятать, когда за ним с ножами ходят. А он и так дело свое делает.
Разбери вас. Да для чего ж остерегаться? Скажи народу, он тебе сейчас… под самый корень.
— Да ты чудак, сообрази. Тебе вот пришло в голову, пойдешь сейчас буржуев громить, а другому еще что придет. Организация есть. Партия. Партия большевиков, слышал?
— Вот смотри ты — слышал. Да у нас тут на Костроме все большевики.
— Это не большевики. Большевики дисциплину знают.
— Как ты сказал?
— Дисциплину, говорю.
— О!
— А что?
— Ого! Ну… будет у вас чести, как с лысого шерсти! Это… Да ну вас!
Степан засунул руки в карманы и побрел на кухню.
Богатырчук проводил его прищуренным взглядом.
— Батрак?
— Батрак, — ответил Алеша. — Да он замечательный человек.
— Чего лучше. Такого свободно можно считать за один станковый пулемет.
— И без водяного охлаждения.
— Это твой денщик?
— Это мой друг, — ответил Алеша.
Степан сидел на крыльце и курил махорку. Алеша вышел, присел на ступеньке.
— Правильно это говорил или неправильно?
— Правильно.
— А почему правильно? Петрограда ждать, что ли? Со своими буржуями сами справимся.
— Буржуи у нас в одиночку. Организации у них нет, войска нет, юнкеров нет.
— Это выходит черт те что. Не по-моему выходит.
Степан сердито отвернулся к воротам.
— А чего тебе нужно?
Степан наморщил лоб:
— Чего мне нужно… Вот придет старик, ему пожалуюсь. Черт те что выходит… и может… того… юрунда может выйти.
— Юрунда, юрунда, — передразнил его Алеша. — С такими, как ты, и может выйти юрунда. Тебе это хочется, как при Степане Разине…
— Это про которого в песне поется: «Только ночь с ней провозжался, а наутро бабой стал»? Так он нет… он эту бабу отставил…
— Да не в бабе дело.
— Да и не в бабе, — обозлился Степан. — Кому баба может помешать, если понастоящему. Если баба хорошая, она ни за что в помехе не будет. Главное, корень вырвать. А твой этот Сергей заладил одно: организация, организация. Вот придет старик, вот ты увидишь…
— Ну, и увижу, — добродушно согласился Алеша.
До прихода Семена Максимовича Степан бродил по двору, заглядывал в кухню и принимался что-либо делать. И молчал. Только вечером, закладывая дрова в дверцы узенькой топки, не глядя ни на кого, спросил:
— Капитан артиллерии, ты слыхал что-нибудь про Степана Разина?
Капитан мирно сидел на низенькой скамеечке в убранной кухне, высоко взгромоздив худые блестящие колени. Папироса почти целиком скрывалась в его усах. Василиса Петровна, сурово сжав губы, тонкими кружочками нарезывала лук и укладывала его вокруг приготовленной к ужину селедки.
— Слыхал, — ответил капитан.
— Он, чего это, разбойник был, что ли?
— Атаман. Только не разбойник, нет.
— А как же? Революционер, выходит?
— Революционер? Да нет, какой там он революционер. Тогда революционеров еще не было. Атаман просто.
— Он за бедных воевал, — тихо, серьезно сказала Василиса Петровна. — За бедных воевал… и был очень хороший человек.
— Так что ж ты? — Степан сердито обернулся, сидя на корточках. — А еще образованный человек. Значит, революционер.
— Он хороший был человек, — продолжала Василиса Петровна, — только…
— С девчонкой? Знаю…
— Да нет, — сказала Василиса Петровна, — у него… не знаю… выпивал он сильно. Если бы не выпивал, он всех победил бы… этих… тогда назывались бояре…
— Да знаю, бояре — буржуи, теперь говорят. Выпивать — это другое дело; бывает, человек запоем или еще как…
Помолчали. Степан взял в руки новое полено, но задержался с работой:
— Алешка, наверное, знает. А ты, капитан…
— Да что тут знать. И я знаю. Могу тоже рассказать.
— Ну!
— Как хочешь, — капитан недовольно передернул плечами.
— Рассказывай, рассказывай, не обижайся.
Степан вытянул ноги на полу. Василиса Петровна смела со стола, неодобрительно глянула на капитана, крепче сжала губы.
— Я, может, что и забыл, но только забыть много не мог, потому что в свое время интерес имел и читал много по холостому положению. Стенька Разин…
— Это выходит, и я — Стенька…
— Да вроде тебя, только, надо полагать, поумнее и покрасивее тебя и морда не такая жирная.
— Я не жирный, а вода такая.
— Ну, а у Разина такой воды не было. Богатырь был, красивый. Казак донской.
— А почему в песне про Волгу поется?
— Родом с Дону, а гулял по Волге. Только это давно было. Лет… лет… двести, а может, и больше. Пошел с казаками гулять, купцов грабить. И своих, и чужих, персидских. Гуляли хорошо, кафтаны надели бархатные, паруса и онучи завели шелковые.
— Во! — Степан округлил глаза и посмотрел на Василису Петровну с гордостью. Василиса Петровна чуть-чуть нахмурила брови.
— Конечно… и водки попили довольно, — продолжал капитан.
— Добра не жди от водки… А потом?
— А потом… разгулялся и на бояр пошел. И крестьяне к нему пошли, кто победнее…
