— А в чем красота, Кирьян Корнеевич? — спросил Ермаков, оглядывая с горы каменистое ложе реки Ульвы, поленницы дров на берегах, новые вырубы под хребтом.
— Не понимаешь, парень? Пожил бы ты с мое на свете, так понял… С детства я знаю эти места, исходил вдоль и поперек. Тишина была, глушь. Думал, сотни лет простоит тайга нетронутой. Бывало, идешь по ней, кругом на десятки километров ни одной человеческой души, даже жутко становится. Ночью звезда по небу черкнет — мороз пройдет по коже. Как дикари жили! А теперь что происходит? Посмотришь вечером — не то звезда летит, не то в самолете лампочки светятся, и страха в тебе никакого. А на земле автомашины бегают, тракторы ходят, горит электричество, а от него всякие механизмы работают… А здесь что делается, под горой? Откуда взялись передвижные электростанции, механические пилы? Все придумал и сделал человек. Медведь ничего не изобретет, а человек все может, если над ним не стоят с дубинкой, не бьют по рукам. Ну, парень, пошагали!
Лесосека, куда они пришли, представляла собою такую картину, словно здесь недавно пронеслась буря: поваленные деревья громоздились друг на друга. Работавшие между ними люди казались маленькими, затерянными в этом хаосе поверженного леса, повсюду горели неяркие костры, на которых сжигались обрубленные сучья деревьев; день был безветренный, густой синеватый дым волнистыми лентами подымался прямо вверх и таял в прозрачном безоблачном небе.
Подойдя к первой попавшейся девушке из бригады электропильщиков, разделывавшей хлысты, Кукаркин спросил:
— Как, красавица, идет пила?
— Помаленьку! — ответила рослая, здоровая девушка в синем вылинявшем комбинезоне и кепке, из-под которой выпирали тугие светлорусые косы; сильно загоревшее лицо ее было покрыто веснушками, сбегавшимися к тонкому носу с горбинкой и бледно-голубым глазам.
— Только сильно приходится нажимать на пилу, — сказала ее напарница, стоявшая по другую сторону поваленного дерева, невысокая, но крепкая девушка, в шароварах и мужской рубахе-косоворотке, вышитой по воротнику, смуглолицая, с глазами точно угольки.
Кукаркин взял пилу у высокой голубоглазой девушки и сказал, обращаясь к смуглолицей:
— Ну-ка, баская, давай попилим.
Навел пилу на зарубку, сделанную на хлысте, и включил мотор. Пила завизжала, задрожала и в судорогах начала врезаться в ствол дерева. И, как говорил Ермаков, из-под пилы посыпались, не опилки, а самая настоящая древесная мука. Разрез дерева тоже получился не гладким, а мохнатым, как байка.
— Ой, милые, это не работа! — отдав девушкам пилу, сказал Кукаркин, доставая из кармана желтый пузырек с табаком. — Такой пилой только мерзлую дохлятину на мыло разделывать.
Пошел ко второй пиле, к третьей — результат везде один и тот же. Пилой Ермакова он свалил с корня несколько деревьев, несколько раскряжевал. Она шла немножко лучше, чем другие, но это не утешало. Перебирая пильную цепь в руке, он тер лоб пальцем, заставлял Ермакова еще раз проверить механизм пилы, гайки, болтики. Все было в порядке. Еще испробовал пилу в работе, а потом сказал, забирая резервную цепь.
— Работай пока одной цепью, а эту я у тебя заберу.
И пошел из лесосеки прямо в контору, к начальнику лесопункта Чибисову.
Чибисов оказался занятым и велел ждать за дверью. Ждать пришлось долго. Из кабинета слышался веселый разговор, смех.
— Кто это у него, Павел Иваныч? — спросил Кукаркин у бухгалтера Мохова, показывая на дверь.
Павел Иванович, не торопясь снял очки, положил на стол оглобельками вверх, достал из кармана платок, протер глаза, положил платок обратно и, махнув рукой в сторону двери, выражая своим жестом негодование, сказал:
— Бездельники! Промывают кому-то кости… Туда прошел мастер Сотого квартала Голдырев, потом зашел строительный десятник Чемерикин. На участок прибыл новый человек, технорук. Чибисов-то, видишь, почувствовал облегчение себе, вот и занимается со своими подчиненными пустыми разговорами. Голдыреву и Чемерикину надо наряды закрывать, а они не сдали мне еще ни одного документа. Рабочие уже приходят сверяться насчет заработка, а у меня пустая папка. Ладно еще, что Богданов не приходил, он бы тут все столы перевернул вверх ногами.
Кукаркин снова постучал в дверь, чуть приоткрыв ее.
— Я же сказал, что занят! — послышалось из кабинета. — Ты разве не понимаешь русского языка?
И снова смех, веселый разговор.
Павел Иванович покачал головой, взял со стола очки, водрузил их на нос и потянулся к отодвинутой папке.
Все это бесило Кукаркина: и смех в кабинете Чибисова, и медлительность бухгалтера. Кирьян Корнеевич не любит зря растрачивать свое время, он все делает бегом-бегом, а тут стой и жди перед дверью начальника, которого не интересует, что делается у него в лесу. Если бы интересовался, народ бы не мучился с новыми электрическими пилами. Он думает, пила ширкает по дереву — и ладно. А какой результат от этого ширканья? Потом, когда не выполнит план, вызовут в контору леспромхоза, он станет оправдываться: мол, у рабочих низкая производительность труда, дескать, рабочие не освоили еще механизмы.
Громко кашлянув в кулак и переждав с минуту, не отзовется ли Чибисов из кабинета, Кукаркин постучал снова.
— Ну, войди! — наконец, услышал он.
В кабинете было синё от дыма. И в этом дыму пилоправ увидел веселые лица, блестящие глаза.
— Что тебе, Кирьян Корнеевич? — спросил Чибисов, стараясь сделать серьезное лицо.
— Пришел за разрешением переделать одну пильную цепь, — сказал Кукаркин, тряхнув цепью.
— Зачем ее переделывать?
— Я сейчас из леса. Ермаков жаловался на пилу…
— Э, брось ты слушать Ермакова! Это не передовик производства, а липа. Когда ему создавали условия, носили на руках да давали возможность зарабатывать тысячи, он шеперился, а теперь, как уравняли со всеми, губы расквасил, нюни распустил… На Ермакове свет клином не сошелся, есть у нас хорошие люди, их и станем подымать.
— Пилы у всех плохо работают.
— Кто тебе сказал?
— Сам видел, пробовал.
— Нечего тебе их и пробовать. Они без тебя пробованы на заводе. Думаешь, там пешки какие сидят, ни черта не смыслят в пильных цепях?
— Говорят, один ум хорош, а два лучше. Когда мы получили первые бензомоторные пилы, то оказалось, что конструкторы упустили из виду устройство масленок для смазки мотора. Мы сами здесь, на месте, изготовили и поставили масленки. Написали об этом в завод. Потом получаем новые пилы, смотрим, они уже с масленками… Да мало ли выпускается новых машин, спервоначалу они кажутся очень хорошими, а народ поработает на них, присмотрится, изучит и начинает вносить усовершенствования. Так бывает со всякими машинами. Одни изобретают, другие совершенствуют.
— Ого, куда ты загнул! Уж не думаешь ли ты прославиться с усовершенствованием пильных цепей?
— На что она мне, слава-то. Посмотрел я, как народ работает сейчас электропилами, это не работа, а маята. И думаю, что это из-за пильных цепей… Вот и прошу разрешения переделать цепь по-своему.
— А если испортишь?
— Испорчу — заплачу, сколько стоит цепь.
— «Заплачу». Дело не в цене. Цепь недорого стоит. А ты знаешь, что у нас нет лишних цепей? Нам выслали по паре цепей на пилу — и все; одной работай, другую в резерве держи. Кто из электропильщиков отдаст тебе свою цепь и скажет: «На, переделывай?».
— А вот Сергей Ермаков дал.
— Сергей Ермаков тебе не только цепь, он тебе и пилу отдаст: «На, возьми, ломай, хряпай». Раскусил я его: бывает, у ореха скорлупа — камень, а внутри — гниль. Таков и Сергей.
— Вы, все же, Евгений Тарасович, разрешите мне переделку цепи? Пилы тяжело идут с этими цепями.
— А тебе что беспокоиться? Не ты на них работаешь.
— Я отвечаю за работу пил. Если они плохо идут, у меня душа болит. В разгар сезона, когда наезжает к нам много народу, я ночами не сплю, а пилы всем, направлю, ни одного в лес не пошлю с тупой пилой. Пила — инструмент, она в руках рабочего решает судьбу производственного плана.
— О производственном плане пусть больше всего болит душа у начальника лесопункта, он отчитывается перед дирекцией, а не пилоправ. Кукаркина дело маленькое — наточил пилы да на боковую, вот и весь с него спрос.
— Евгений Тарасович! План-то выполняют рабочие, а не начальник лесопункта. Если я им не наточу пилы да они сами будут поздно выходить на работу, пинать погоду в лесу, вот тогда вы и попробуйте выполнить план!
— А ты, попробуй, не наточи пил. Посмотрим, что из тебя получится?
— Меня стращать нечего. Я знаю свое дело и болею за него.
— Ну и болей. Знай свой шесток. Иди — все. Точи свои пилы. Ишь ты, конструктор нашелся, доморощенный…
Кукаркин тряхнул пильной цепью и выбежал из кабинета.
У крыльца конторы он отплевался, достал свою табакерку, насыпал на ладошку горку табаку и с жадностью стал его снюхивать.
