Когда вино было разлито по кружкам и стаканам, поднялся Сергей Андреевич.
— За Советскую Армию, за народ, за партию! — коротко сказал он.
Сказал негромко, но такое дружное в ответ ему грянуло «ура», что стекла в окнах, не привыкшие к партизанским голосам, испуганно зазвенели.
Ульяна Ивановна посмотрела на доктора Великанова и увидела, что он стоя до конца осушил свой стакан. Она последовала его примеру.
— А теперь слово имеет наш начальник штаба — Виктор Захарович, — сказал Дядя Миша.
Виктор Захарович — тот самый, которого Ульяна Ивановна нашла очень приличным товарищем, встал и откашлялся.
— Буду краток, товарищи, — сказал он. — Сегодня я подвел итоги боевых действий нашего отряда «Красная стрела» и желаю вас вкратце с ними ознакомить. Что мы имеем на своем счету на сегодняшний день? Имеем мы вот что: штабов немецких три, в том числе два полковых и один карательного отряда. Уничтоженных машин — семьдесят шесть, танков — четыре, повозок — сто восемь мостов железнодорожных — два, крушений железнодорожных — шесть, сожженных складов — восемь, уничтоженных врагов — семьсот десять, из них офицеров — сто два. Для большей наглядности могу сказать, что на каждого участника нашего отряда, в том числе и на связистов, приходится по восемь целых и семь сотых фашиста, включая в это число по одному целому офицеру. Особо отмечу, что Иван Петрович Черезов, известный под партизанской кличкой дедушки Дуба, уничтожил один сорок пять фашистов, в том числе десять офицеров…
Свою суховатую, но в высшей степени любопытную справку Виктор Захарович уместно закончил здравицей за партизан, русских, украинских и белорусских, и за патриотов всех стран, поднявших оружие против фашизма.
Здравица была принята, если можно так выразиться, единогласным звоном бокалов, а затем слово для вопроса докладчику попросила Ульяна Ивановна. С ее стороны это было смело, но ей не терпелось уточнить одно обстоятельство.
— Меня интересует, — сказала она, — вошел ли в число убитых врагов ефрейтор Дрихель, который был уничтожен поблизости от села Большие Поляны?
Вопрос был задан резонно, так как сразу выяснилось, что Дрихель от учета ускользнул. После поправки, сделанной Ульяной Ивановной, на каждого партизана пришлось не восемь целых и семь сотых, а восемь целых и восемь сотых фашиста.
Потом выступил дедушка Дуб. Собственно, он не собирался выступать, но этого потребовали участники банкета. Был он смущен и поэтому начал свою речь странно, точно оправдываясь:
— Совершенно верно, — сказал он очень густым басом, — про меня верно здесь сказали, что я их бил. Только, товарищи, бил я их за дело, потому что не я к ним пришел, а они к нам. И не бить их было невозможно, потому что они всю нашу жизнь расстроили и всю эмтээс сожгли. И мою жену, которая раненого красноармейца у себя прикрыла, они же казнили… И прощать им этого было нельзя…
Дедушка Дуб замолчал, и стало на некоторое время тихо, потому что каждый вспомнил о своем пережитом, о многих товарищах, павших в боях с врагом.
Потом незаметно началась общая оживленная беседа, в которой затрагивались самые разнообразные отрасли сложного государственного механизма. Говорилось и о финансах, и о сортовых посевах, и о здравоохранении, и об учебниках, и о многом другом, не менее важном.
— В принципе я согласен с вами, Сергей Андреевич, — говорил доктор Великанов Дяде Мише, — но, мне кажется, правильней будет сказать, что нам придется не «строить сызнова», а «продолжать работу».
— Если все разрушено — значит, сызнова.
— Всего разрушить фашисты при всем своем желании не могли, — отпарировал доктор Великанов.
В спор вмешался товарищ из горздрава:
— Кстати, Великан, у меня есть сведения, что твоя больница сгорела.
— И все-таки я буду не создавать сызнова, а продолжать начатое дело.
— Да ведь у тебя же ничего нет?
— Есть главное, — отвечал доктор Великанов. — Любящие свое дело люди, их опыт и энергия, плюс помощь, которую мне окажет советское государство. Разве этого мало?
— Опять начнешь меня по телефону терзать? — спросил Сергей Прокофьевич.
— Начну! — решительно пообещал Великанов.
Пока на одном конце стола происходил этот спор, на другом шел не менее поучительный разговор.
— Ежели по восьми фашистов приходится, я понимаю, — говорил Василий Степанович, — но восемь соток при чем тут?
— Очень просто, — объяснил ему Санька-Телефон. — По целому на всех не вышло. Вот Виктор Захарович и разравнял на всех сотые. Понял? Как га на сотки делят…
— Земля — одно, а человек — другое. Пилой он его, что ли, резал?
— Чудак, дядя! Это же дробь десятичная. Ею все разделить можно. Так просто не делится, а дробью делится.
— Математика, значит?
— Математика… Я вот знаю, а ты не знаешь.
— А геометрия — тоже математика? — спросил, прищурившись, Василий Степанович.
— Понятно, математика! — простодушно, не понимая, куда гнет дядя, ответил Санька-Телефон.
— А кто в прошлом году по геометрии двойку принес?
— Ну, я… А что?
— А вот что! Хоть ты и партизан и на твою долю восемь соток приходится, но ежели ты мне еще двойку принесешь, то я на твое партизанство смотреть не буду, а…
— Да я ж говорил, дядя, как дело было. Мне в тот раз биссектриса такая попалась.
— Биссектриса?… Так вот и говорю: если принесешь еще двойку, пойду я в мастерскую и выберу там биссектрису, да не такую, какая тебе попалась, а потолще и подлиннее… А то ишь ты — партизан!.. Что — звание тебе пожизненное дано, что ли? Или специальность? Я вот, например, был партизан, а теперь опять колхозный плотник. И ты есть сейчас ученик пятого класса — и никаких гвоздей. И чтобы баловства ни с каким оружием больше не было!..
Что касается Ульяны Ивановны, то она вела увлекательный разговор о чистоте и качестве молочных продуктов с заведующим МТФ.
Так шли мирные беседы, время от времени прерываемые, тостами и звоном стаканов.
Потом принесли патефон, и разговоры сразу стихли.
Не о тебе ли, родная песня, мечталось партизанам под неумолчный лесной шум, под вой осеннего ветра? Нет нужды, что тесна хата, что нет простора песне в ее стенах, а до чего же все-таки хорошо слушать!
Глянула Ульяна Ивановна и увидела — сидит доктор Великанов, край стола рукой поглаживает, молчит, улыбается, а из-под очков по щеке слезинка бежит.
Да и не одного доктора проняло. Посмотрела направо, посмотрела налево — у всех глаза блестят, значит, и самой ье стыдно. Слова-то какие!
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва.
Еще раз, а потом и еще раз эту песню завели, а затем и сами спеть попробовали. Пусть от лесной стужи и от взрывов охрипли и огрубели голоса, пусть и не очень хорошо спели, — зато с чувством, от души…
И еще пели: и саратовские «страдания», и «Катюшу», и «Раскинулось море широко». А под самый конец взял колхозный бригадир Петр Черезов гармонику, и пошел по хате гром удалой русской пляски. Встал Василий Степанович, ударил каблуками, обошел круг, остановился перед Ульяной Ивановной и вызывает.
«Либо уж тряхнуть стариной?» — думает Ульяна Ивановна. По старой, еще девичьей памяти румянцем вспыхнула и на доктора Великанова глянула, а доктор смотрит, улыбается и в ладошки хлопает.
Поднялась Ульяна Ивановна и павой поплыла. В руке платочек кружевной. Развеяло по хате шелковым ветром запах духов трефовой дамы.
Поздно, очень поздно домой шли. По дороге доктор Великанов все «Москву» петь пробовал, только не вышло. А потом взялись они вдвоем с Василием Степановичем под руки и «Почему, почему, почемуточки» спели, и это совсем хорошо получилось.
Утром Василий Степанович проснулся, когда было еще темным-темно. Пощупал в потемках ходики и стал одеваться потихоньку, чтобы доктора и Ульяну Ивановну не обеспокоить. Но доктор, у которого порядком-таки побаливала голова, услышал и спросил:
— Встаешь, Василий Степанович?
— Встаю, Арсений Васильевич, — ответил плотник. — Нынче на работу идти. Вчера инвентарь, который уцелел, осматривал — очень много работы. Ведь весна-то не за горами. Работа теперь настоящая пойдет. Осине перевод кончился, за дубок пора браться.
Василий Степанович ушел, а на доктора Великанова напала тоска по больнице, по работе. Такая злая тоска, какой никогда еще не было. Грызет сердце, покоя не дает. Минуты тянутся часами.
Когда засерело за окном, постучался Санька-Телефон. Прижал нос к стеклу и сообщил новость:
— Доктор!.. Арсений Васильевич, Ульяна Ивановна!.. Наши город взяли. Немцев каких побили, каких выгнали. Сейчас машина военная оттуда пришла.
Пожалуй, никогда еще не билось так у доктора Великанова сердце, как в эту минуту. Будь у него крылья, сейчас бы полетел туда, где ждало его любимое дело.
