— Пропали мы, Лука!.. Пропали!.. Война началась!..
Говоря по правде, в то утро, когда он узнал от тетушек, что началась война, это сообщение его не особенно встревожило. Его представление о войне исчерпывалось сценами боев между красными и белыми, запоминавшимися по кинофильмам. Там обычно побеждали красные, и у Луки не было никаких сомнений, что и на этот раз они победят так же, как бывало на экране. Особенно он надеялся на Буденного.
В то утро он даже усмехнулся про себя: что понимают старушки в войне, и вышел на балкон. Насмешливое отношение к тетушкам подкреплялось еще и тем обстоятельством, что отец Луки был кавалерийским офицером.
Но на балконе Андукапар сказал ему такое, что Луке и в голову не приходило. «В этой войне, — сказал Андукапар, — лошади разве что для подвоза боеприпасов сгодятся или для транспортировки раненых и беженцев, другого назначения у них быть не может».
И еще более страшную весть Лука услышал от Андукапара и только тогда понял, почему так горько рыдали тетушки. Мать Луки за пять дней до начала войны отправилась навестить мужа в Западную Украину, как раз туда, на самую границу, где раньше всего запылал разрушительный адский огонь. Хотя у Луки и екнуло сердце, но он все-таки не ощутил приближения опасности, потому что не представлял себе, какая беда могла обрушиться на их семью.
Потом он вспомнил, как провожали маму, вспомнил вокзальный перрон, мамину улыбку сквозь слезы, сердитых, мрачных тетушек.
Мама давно уже готовилась к отъезду, но свое решение держала в тайне, скрывала от старших сестер. Лука знал, почему мама не делилась с ними своими планами. Она была уверена, что старушки ненавидели зятя. По их мнению, младшая сестра, которую они растили, как родную дочь, вышла замуж за недостойного человека. Этот человек заводил жен повсюду, где располагалась его военная часть. Этого мнения мать и сын, разумеется, не разделяли.
В тот день Андукапар сказал: если твоя мать успела встретиться с отцом, то ей нечего бояться. Лука тоже так считал, и слова Андукапара подбодрили его.
Андукапар был соседом Луки. Когда ему было три года, от полиомиелита у него отнялись ноги, так он и вырос и возмужал в полной неподвижности. Пока он был маленьким, его на руках спускали во двор гулять. Потом купили ему кресло, обитое клеенкой, с большими велосипедными колесами, и на этом кресле Андукапар разъезжал по балкону. Отец Андукапара давно умер, мать вторично вышла замуж и переехала к новому мужу. Впрочем, она не переставала заботиться и о калеке-сыне, навещала его не реже трех раз в неделю, убирала комнату, готовила еду, стирала и гладила.
В школу Андукапар никогда не ходил. И, несмотря на это, Лука считал его самым умным и образованным человеком на земле. Он часто помогал Луке готовить уроки, и Лука убеждался, что его сосед был одинаково силен во всех предметах, новый материал объяснял лучше любого учителя. Во всяком случае, так казалось Луке.
Лука любил бывать в комнате Андукапара. Одна стена комнаты была занята книжными полками. Лука испытывал истинное удовольствие и наполнялся гордостью, когда Андукапар поручал ему достать с полки какую-нибудь книгу.
«Хорошо еще, что Андукапар мой сосед, иначе туго бы мне пришлось», — частенько думал Лука.
Во всех неприятностях и даже в том, что началась война, тетушки винили отца Луки. Как будто он был на этом свете причиной и источником всех бед. Днем и ночью проклинали они его, проклинали вместе со всей его родней, отныне и навечно. В своих проклятьях они иногда упоминали и Луку, причем часто совсем без всякой причины.
— Вылитый отец, из тебя никогда человека не получится! — говорили старушки.
Лука и прежде слышал от тетушек, что он как две капли воды похож на своего отца, но раньше он не заострял внимания на смысле, заключенном в этих словах, считал их просто мерой наказания, такой же, как дергание за уши или стояние в углу.
Лука вырос, можно сказать, без отца. С отцом он виделся только во время летних каникул. Месяца на два приезжали они с мамой в военную часть. Дни, проведенные в лагере, Лука считал самыми счастливыми днями в своей жизни. Солдаты учили его сидеть на лошади, ездить верхом; как настоящий кавалерист, он мчался на своем скакуне и саблей рубил колья, торчавшие справа и слева. А по вечерам они шли на реку и поили коней, купали, чистили, скребли… Никогда он не представлял себе, что уход за конем, близость коня могут доставить человеку столько радости и наслаждения.
Лука видел, как уважали отца в военном лагере. Все считали его мужественным и бесстрашным наездником. Хотя в течение этих двух месяцев им редко приходилось бывать вместе, подобное отношение солдат и командиров к отцу создавало у Луки определенное представление о нем. В глубине души он гордился им, а перед одноклассниками даже хвастался его достоинствами.
Теперь же до него начал доходить смысл тетушкиных слов. Озлобленные старухи не считали своего зятя за человека и всячески поносили его. Лука молчал, но в душе у него накапливалась горечь.
«Как хорошо, что на свете есть Андукапар», — думал, оставаясь один, Лука.
На протяжении лета Лука почти не вспоминал о матери. Вернее, заставлял себя не думать о ней, потому что, как только он вспоминал ее, сердце мучительно сжималось и сразу хотелось плакать. И в то же время в глубине души он верил, что мать избежит самых страшных опасностей, скоро вернется, такая же красивая и добрая, какой он видел ее на вокзале в день ее отъезда.
Но дни шли за днями, прошел месяц, другой, а мамы все не было. Те края, где была расположена воинская часть отца, оккупировали немцы, и не только те края — враг занял почти всю Украину.
Дома тетушки не находили себе места и бродили, натыкаясь друг на друга, каждый день писали письма и куда-то их отправляли: они искали свою младшую сестру, мать Луки, но никак не могли напасть на ее след, никто ничего о ней не знал.
Тетушкам по-прежнему было не до племянника, и Лука еще больше привязался к Андукапару, доверился ему, тот его подбадривал и утешал, держался с ним как с равным, развлекал и забавлял его как мог. А когда Лука грустил, он часами рассказывал ему о полной опасностей жизни Джеймса Кука и Ливингстона или о страшных приключениях искателей кладов и ловцов жемчуга.
Внезапно изменилась жизнь всего двора.
До войны соседям нечего было делить и скрывать друг от друга, большую часть жизни, начиная с ранней весны и до поздней осени, люди проводили во дворе и на балконах. Во дворе готовилась еда. На балконе завтракали, обедали и ужинали. Здесь же спали, здесь же устраивали словесные или рукопашные битвы, все, что попадалось на язык или под руку, не стесняясь, швыряли друг в друга. Правда, ссорились ненадолго, победитель на второй или на третий же день отправлял к побежденному посредников, но послы должны были делать вид, что никто их не посылал, что ими движет только горячее желание восстановить мир между соседями. После долгих просьб и уговоров обе стороны смущенно улыбались и роняли головы на грудь. Этим выражалось горькое сожаление по поводу вчерашней или позавчерашней стычки. И снова продолжались мирные добрососедские отношения.
Таков был распорядок дворовой жизни, уклад, которому все одинаково подчинялись.
Но этот привычный уклад был неожиданно нарушен.
Люди со дворов и балконов спрятались и укрылись в комнатах. Балконы опустели, безлюдными стали и двор, и берег Куры. Казалось, будто все это очень давно покинуто жителями. Все что-то скрывали. Не делились радостью, не признавались в печали. Прятали достаток и так же тщательно скрывали бедность. Можно было подумать, что в этом старом доме поселились совсем другие люди. И как временные постояльцы, плохо знающие друг друга, они друг другу не доверяли.
Только Андукапар не изменил своим правилам, жил по-старому, по-старому катил свое кресло на велосипедных колесах, останавливался возле перил с балясинами в углу балкона, который одной стороной выходил во двор, а другой — на Куру, и до самого вечера читал книги.
Все лето Лука провел на берегу Куры. Купался в реке, валялся на солнцепеке, рыбачил.
— Лука! — окликнул его однажды знакомый голос.
Лука повернул голову и увидел дядю Ладо, стоявшего во дворе под липой.
— Ты что, не слышишь, Лука?!
— Слышу, дядя Ладо, иду!
Босой Лука с трудом побежал по нагретым солнцем камням и остановился у кирпичной стены, которая поднималась прямо с берега и кончалась на уровне двора.
Дядя Ладо присел на корточки и, словно поверяя большой секрет, тихонько, шепотом, проговорил:
— Пошли порыбачим, отведем душу хоть немного.
— Пошли, дядя Ладо! — сразу согласился Лука, боясь, как бы сосед не передумал взять его с собой на рыбалку.
