Комбайнеры, трактористы, шоферы, сидя, лежа па траве, хлебали из мисок горячие щи.
Шурка пошел к автобусу за добавкой.
— Оголодал, бедолага!
— Ишь, едва ноги тащит!
— Проси, Шурка, тройную порцию!
— Лопнет еще, — откликнулась из автобуса девчонка в белом халате.
— Ничего, — бодрился Шурка. — Мы люди простые. Нас толкнули — мы упали, нас подняли — мы пошли.
Испуганные хохотом, взлетели с берез сороки.
Усмехаясь шуткам молодых, не торопясь, с аппетитом хлебали щи Кузьма Петрович и Сараев; заливались смехом и тоже выкрикивали всякие шутки удивительно похожие друг на друга тетя Настя и Тамарка; стучали ложками трактористы и шоферы…
Галя, подойдя к распахнутой двери автобуса, взяла только второе — котлеты с картошкой — и подсела к тете Насте с Тамарой и вдруг увидела Виктора, подъехавшего на велосипеде.
— О, новобранец!
— Бравый солдат Швейк!
Шурка заголосил: «Как родная меня мать провожала-а»…
«Зачем он приехал?» — в смятении подумала Галя. Тамара смотрела на нее пытливо и многозначительно.
Уже кончали обедать, курить, подтрунивать над Шуркой, называя его богатым женихом. Наконец поднялись и пошли к своим машинам. Пошла и Галя к трактору. Виктор остановил ее.
— Уезжаю я в военкомат, — сказал он. — Вечером у меня собираются ребята. — Он помолчал и тихо попросил: — Приходи. Ведь, может быть, никогда уже не увидимся. Все получилось так… Эх! Ладно. Приходи. Поговорим. Нельзя так расставаться.
Галя испуганно глянула на него и тут же отвела глаза.
— Не знаю. Занята я.
— Освободись для такого случая. Нельзя так расставаться, — повторил он.
— Не знаю, — уже неуверенно сказала Галя. — Если не увижу до отъезда, то желаю тебе хорошо служить, — не глядя на него, она полезла в кабину.
— Постой, — громко вырвалось у Виктора.
Она остановилась, ждала, не поворачиваясь. Она не видела, как лицо его потемнело и он гордо откинул голову.
— Ладно. Иди, — и он побежал к велосипеду, лежащему в траве. И вдруг крикнул: — Не придешь — на руках к себе унесу!
Галя въехала на вершину силосного кургана. Далеко было видно кругом. По дороге уносился Виктор на велосипеде, оставляя полоску пыли…
Была суббота — банный день, и, едва стало смеркаться, приехал грузовик за людьми, все заторопились в село. Галя отказалась ехать.
— Пешком я пойду, — сказала она.
— Да ты чего это? — удивилась тетя Настя. — Пять километров пехом!
— Ничего, молодая! — притворно-весело отговаривалась Галя. — Настроение у меня сегодня такое.
— Ох, допрыгаетесь вы, девчонки, до беды, — проворчала тетя Настя и забралась в кузов.
Тамара утянула Галю в сторону, зашептала:
— Ой, Галка! Неужели ты договорилась с Виктором…
— Не болтай глупости, — оборвала ее Галя. — Я остаюсь здесь именно потому, что не хочу с ним встречаться сегодня. Поняла? Поезжай. А если он придет за мной — скажи, что я куда-то ушла.
— А может, я тоже останусь?
— Поезжай. Мне хочется побыть одной.
Чтобы избежать вопросов, Галя поспешила в будку. Сидя в ней, она слышала гомон, смех Тамары, выкрики Шурки. Наконец заработал мотор, и скоро наступила тишина — грузовик уехал.
Гале тоже хотелось уехать, но… Догадывалась она, что и Виктор мается, и жалела его, но боролась со своим желанием встретиться с ним. Нужно же иметь гордость! В душе она уже почти простила Виктора, а вот сказать ему об этом не могла.
Она ушла на берег реки, забралась в тальниковую чащобу, которая вся тревожно трепетала бурыми, узкими, длинными листьями.
Невысокий берег весной заливало, и поэтому заросли тальника были завалены принесенными колодинами, корягами, бревешками и разным лесным и речным хламом. Здесь еще с половодья осталась в ложбинах вода. Галя подошла к одному из таких озерков и увидела, как с воды снялось несколько вспугнутых уток.
До темноты просидела Галя на колодине у топкого бережка. Она думала о многом, и о матери с отцом думала, и о Викторе, и о своей будущей жизни в институте… По свинцовой воде порывами пробегала рябь, точно вода зябла и вздрагивала. И Гале хотелось плакать, такой она чувствовала себя заброшенной и бесприютной. Неприятный, резкий ветер пронизывал куртку, и Галю стала бить сильная дрожь.
По извилистой дорожке вышла на стан. Холодно было, сыро, пусто, печальными и покинутыми показались недвижные тракторы, комбайны. Ей захотелось к людям, к свету, к теплу.
В темноте стало жутковато. Она зашла в холодную будку и вспомнила, что у нее даже спичек нет, чтобы зажечь лампу. Слабым, серым квадратом проступало окошечко. Галя принялась ощупывать узкие нары. На одной обнаружила чью-то телогрейку, на другой — старенький полушубок, со стены сняла свою телогрейку. Все это сгребла в охапку, прижала к себе. Ну, вот! Теперь-то уж она скоротает ночь, не будет стучать от холода зубами.
И все-таки страшновато одной среди осенней, промозглой ночи. До села, до людей пять километров… А вдруг кто-нибудь заявится среди ночи? Неизвестный, непонятный, жуткий? А на двери даже крючка нет. Или ей почудится что-нибудь? И ей сразу же почудилось, что кто-то затаился в темноте будки. Гале стало жарко. Она замерла, напряженно прислушиваясь. Тихий шорох, затаенное дыхание… Галя попятилась, попятилась, уперлась спиной в дверь и вдруг ударила ее ногой, распахнула и, выскочив, отбежала от будки. Тьма и ветер хлынули ей в лицо. Издали доносилось брезентовое шуршание кукурузных зарослей, рядом шумел березовый колок, на фоне звездного неба виднелись черные силуэты кипящих вершин. Они валились то в одну, то в другую сторону, словно подметали небо, засыпанное звездами. И вдруг она замерла, услыхав далекое тарахтенье мотоцикла и увидев уже не в небе, а над самой землей прыгающую звездочку.
Она побежала за силосный курган, хотела зарыться в кукурузную сечку, но поняв, что наверху будет безопаснее, полезла на курган, утопая по колено в сечке. Вверху ветер был еще холодней и сильнее. Она бросила одежду и легла. Пулеметная дробь мотоцикла приближалась, усиливалась. Человек мчался со стороны села. Кто это? Зачем? Что ему здесь нужно? Или кто-нибудь из животноводов на ферму едет? Виктор! Вот это кто. Больше некому мчаться сюда. Это он мчится к ней. Галя засмеялась, и уже все ее страхи прошли, и ночь не казалась бездонной и дикой.
Припав к вершине, она наблюдала за ночным гостем. Вот последний раз по стволам берез, по будке, по кургану махнул луч света, и мотоцикл смолк, а свет погас. Виктор соскочил на землю, подбежал к открытой двери в будку, негромко позвал:
— Галя!
Подождав ответа, он, должно быть, вошел в будку и зажег там спичку. Галя видела, как слабо осветился проем двери. Потом Виктор вышел, скрипнула закрываемая дверь. Галя с трудом разглядела во тьме его фигуру.
— Галя! — снова позвал он. И еще громче: — Га-аля-я!
Виктор обошел вокруг будки, затем шаги его зашуршали по кукурузной сечке — он обошел курган, остановился около Галиного трактора и внезапно закричал во всю силу:
— Га-а-аля-я-я!
Шумел ветер, шумела озябшая, продутая насквозь роща, шуршали на боках кургана обрывки кукурузных листьев. И Галя уже готова была вскочить и броситься вниз на этот призыв, и пусть он, Виктор, делает с ней все, что хочет. Все она примет как счастье. Но вдруг ослепительной вспышкой возникла перед Галей Люська Ключникова, обнявшаяся с Виктором. Галя вся вдавилась в кукурузную сечку, уткнула в нее лицо и задохнулась от свежего запаха листьев, изрубленных в гремящем барабане. Она не видела, как Виктор бросился к мотоциклу, ударил ногой по педали и с треском вынесся на дорогу. Через минуту затихло вдали шмелиное жужжание мотоцикла и погас огонек…
Галя приподнялась, села, а когда отдышалась, почувствовала что-то вроде благодарности к самой себе за то, что переборола свою слабость, не наделала еще большей беды.
Она медленно и устало вырыла в сечке углубление, на дно его постелила телогрейку, легла и накрылась полушубком. Гнездо получилось теплым и уютным, и сразу же на нее навалилась дремота. Сквозь эту дрему пробивались мысли: «И почему это мне стало так хорошо и покойно?.. А! Это оттого, что увидела, что… как… что он искал меня, мчался ко мне… значит, тосковал обо мне… значит, я ему… Нужна я ему, значит… Ничего, ничего — пусть сегодня помучается, а завтра я встречусь с ним»…
И Галя заснула, не зная, что Виктор уже на рассвете уедет в военкомат…
22
Мать Стебля в школе звали Анечкой, а в техникуме — Аней, в тюрьме — Анькой-Оторви-Да-Брось, а теперь — Анькой-лоточницей… Проснулась Анна вся разбитая, каждый сустав ее точно заржавел. Вчера Валерка отдал ей последние три рубля.
