Стебель подавленно молчал — что толку говорить с человеком, который дошел уже до края.
— Ладно. Потом поговорим. Ложись спать, — сказал Стебель.
— А! Пожалел? Да? Пожалел? — истерически закричала мать. — Так вашу… чистеньких жалельщиков! — она схватила со стола чашку и ахнула ее об пол, осколки загремели по половицам. Стебель смотрел на нее пораженный — такого еще не было. Который уж раз он почувствовал отвращение к матери. Он пытался отогнать это чувство, но ничего не мог поделать с собой. Спать он ушел в комнату к Шурке и долго ворочался в кровати, мучимый одним и тем же вопросом: «Что теперь делать? Что теперь делать?»
Анна выпила, ей стало полегче, и она уснула. Очнулась среди ночи. На душе было так паршиво, так муторно! Ее угнетало чувство вины, точно она принародно сотворила что-то постыдное. Ей хотелось спать, но в то же время она не могла уснуть. Какой же угрюмой представилась ей собственная жизнь! И вообще вся жизнь на земле. Как всегда в такие минуты, Анна давала себе клятву бросить пить. Ведь это от нее, от пьянки, такое мерзкое состояние. Она не помнит, какое сегодня число, что было вчера, позавчера, с кем она встречалась, что говорила, что делала. И как она вообще попала к сыну, как ехала? И это уже длится… сколько же это длится? Да еще эта ссора. За что она обидела Валерия? Ведь он же отнесся к ней по-человечески. А она мучает его. Подохнуть бы скорее, чем так жить. Живут же люди без этой заразы — без бутылки. Они здоровые, счастливые, на душе у них чисто, легко, весело. Они работают, любят друг друга, а ты в угаре, в бреду, всем людям отвратительна. Господи, господи! Спаси меня!
Анну трясло. В памяти ее мелькали какие-то лица, обрывки разговоров, всплывали незнакомые комнаты — не то все это она когда-то видела и слышала, не то все это приснилось ей…
С трудом поднялась, зажгла свет, дико посмотрела на стол, на подоконник. Перед ее глазами маячили три бутылки. Ведь они были у нее. Должны где-то быть. Куда же она спрятала их? А ну-ка, нет ли записки? Она сунула руку в карман. Есть! Слава богу! Анна вытащила из-за тумбочки бутылку и опорожнила ее прямо из горлышка. Легче стало, и Анна снова уснула. На рассвете ее пробуждение было столь же страшным. И опять она забылась только после стакана…
Не было у нее сил вырваться из этой дьявольской, кошмарной карусели.
23
На другой день, после работы, Галя зашла к Стеблю. Она знала, что Валерке очень плохо, и решила как-то помочь ему, поддержать его и заодно поговорить с его матерью, убедить ее лечь в больницу. «Чего же она мучается? — думала Галя. — Почему не лечится?»
От полной, яркой луны на улице было светло, когда она подошла к дому Шурки. Она не знала, что в это время сюда же шла и Маша.
Стебель был мрачен.
— Где мать? — спросила Галя.
Стебель безнадежно махнул рукой.
— Спит без памяти.
Они вышли во двор, остановились у калитки. Ярко освещенный двор с резкими тенями от берез, сарайчиков и всяких столбиков был уютным, тихим и наполненным тайной ночной жизнью. Вот беззвучно проскользнула кошка, завозилась, хрюкнула в сарайчике свинья, в копне соломы зашуршали мыши, где-то на насесте сонно забормотали куры. Пахло поленницей, сеном.
Маша подошла к калитке, но, услыхав голоса Галины и Валерия, на миг остановилась, держась за ручку калитки.
— Как это страшно, Валерка! — от всей души вырвалось у Гали. — Ее уже знает вся Журавка. Я тебе не хотела говорить, чтобы ты не расстраивался. Но лучше уж — знай. Вчера я после работы иду домой, а она стоит, за плетень держится, боится упасть. А тут бабушка Анисья вышла из избы. Смотрела она, смотрела на твою маму и вдруг перекрестилась да и запричитала: «Господи! Да помоги ты ей, рабе твоей слабой и неразумной. Избавь ее от этой окаянной болезни». Ну, мы с бабушкой помогли ей, довели ее до дому. Пока ее вели, мама твоя все бормотала: «Ты не Валеркина ли девчонка? Ты люби его».
Маша уже хотела войти во двор, но при этих словах отступила от калитки.
— Что ты хочешь с ней делать?
— Не знаю. Не могу же я ее выгнать. Она — мать. Говорил я с ней, просил ее взять себя в руки. Но она уже ничего не может поделать с собой.
Стебель нервничал, голос его вздрагивал.
— Бросать ее, конечно, нельзя, Валера, — заволновалась Галя, — а то она совсем пропадет. Ей бы в больницу. А? Давай уговорим ее лечь в больницу? Я затем и пришла к тебе.
— Да она уже два раза лечилась, и ничего ей не помогло. Тому ученому, который, придумает, как излечивать алкоголиков, люди памятник поставят из чистого золота. Ведь не сосчитать, сколько у человечества умов и талантов погибло из-за этой проклятой водки.
Галя ласково взяла Стебля за локоть и принялась убеждать его:
— А ты все-таки не вешай нос. Духом не падай. Не падай духом! Нет безвыходных положений. Тебе, конечно, сейчас не сладко. Но вас теперь двое, и вы что-нибудь с Машей придумаете. А мы все поможем вам.
Неожиданно калитка распахнулась, появилась Маша и громко спросила:
— А чем это вы поможете?
Галя испуганно отдернула руку, сжимавшую локоть Стебля, и отшатнулась от Валерки. И получилось так, будто она выдала какое-то свое особое отношение к Стеблю и теперь, застигнутая на этом, испугалась.
— Слушай, добрая! — разозлилась Маша. — Ты его толкаешь в объятия алкоголички! Она же ему всю жизнь отравит!
— Но ведь… Она ведь мать, — возразила Галя.
— Пьяница она. Может, ты к себе ее заберешь? И вы вместе будете ее нянчить? Что же, совет да любовь!
Маша, хлопнув калиткой, выбежала со двора.
Галя растерялась, а Стебель испуганно закричал:
— Что с тобой, Маша?! Погоди, Маша! — и побежал за ней.
Они остановились в глухом уголке у полусгнившей бревенчатой стены осевшего амбара. На его земляной крыше росла лебеда и лежали ветхие сани.
— Скажите, какие телячьи нежности, прямо беда! — ехидно заговорила Маша. Чувствовалось, что в ней кипела ярость. — За локоток его, видите ли, цапают — ахах! — сочувствуют ему; жалеют его, бедненького, помогать собираются… К тебе ее кожа приросла — сроднились. «Ты не Валеркина ли девчонка? Ты люби его!» — передразнив не то Галю, не то мать Стебля, Маша деланно засмеялась. — Видите ли, с ней в больнице советовался: говорить мне о любви или нет… Витька оставил ее с носом, вот она и… и вешается.
— Ну, Маша, перестань, — забубнил Стебель, не зная, что делать. — Ты что — с ума сошла? Галя просто хороший товарищ. И у нас ничего с ней нет. И ты это знаешь.
И он притянул ее к себе, но она вырвалась из его рук.
— Не смей трогать! Если бы у вас что-то было, я бы с вами не так разговаривала. А с такой матерью я жить не буду. Так что выбирай: или — я, или — она. Понял? — глаза Маши стали холодными и властными.
Стебель вдруг увидел иную, ему неведомую Машу, и эта новая Маша испугала, и он как бы душевно отодвинулся от нее.
— Чего ты мной командуешь? — рассердился Стебель. — Ты лучше посоветуй — что мне делать. Все-таки действительно она мать.
— Не давай заедать свою жизнь, не будь тряпкой. Ты перед ней чист, с тебя высчитывают деньги для нее. Ну и все! Отправь ее в город. Там у нее комната есть, чего ей еще нужно? А у тебя, кстати, и угла своего нет, — отчитывала его Маша.
«Если она сейчас такая, то что же будет, когда мы поженимся?» — подумал Стебель, чувствуя, как душу его наполняло раздражение.
Он понимал, что и Маша, и другие правы, советуя избавиться от такой матери, но что-то мешало ему это сделать. Неужели сломалась его жизнь? Неужели ему придется смириться и все потерять ради пьющей матери?
Перед его глазами возникло участливое лицо Гали, а в ушах вновь прозвучал ее голос: «Не вешай нос, не падай духом». И какая-то надежда, какой-то пока еще неведомый выход почудился ему от этого голоса. И захотелось снова встретиться с Галей, с ее теплотой и душевностью, которые так успокаивали его.
24
Эта стычка с Машей и ее ревность как бы соединила Стебля с Галей. Машина ревность не отпугнула его, не оттолкнула от Гали. С этого вечера он в мыслях все возвращался и возвращался к Гале, и наконец он понял, что ему хочется встретиться с ней наедине. И он пришел к ней.
Легкие сумерки наполняли дом. Галя была одна. Кузьма Петрович с тетей Настей ушли в гости, а Тамара еще работала.
Застелив стол простыней, Галя гладила на нем.
— Здравствуй, — сказал Стебель, входя. — Одна сумерничаешь?
— Как видишь. Проходи. Садись.
Галя плавно водила утюгом по клетчатому платью, и от него поднимался легонький парок.
Долговязый Стебель, принарядившийся в новый серый костюм, сел на деревянный диванчик и закурил.
— Как твои дела? — спросила Галя.
