— Вечером приду.
И опять начал торить тропку к ее крыльцу. И опять ему было хорошо. Иногда она выходила на крыльцо с гитарой и, медленно перебирая струны, пела задумчиво.
— Эх, далеко же мы, в глуши. В городе сейчас… Но что ты стоишь? Сядь рядом.
Он садился, с нескрываемой лаской глядел на нее.
— Скажи, Кузьма, без меня ты никого не приметил?
— Как же я могу, Галина Аркадьевна?..
— Кузьма, назови хоть раз меня по имени.
— Вас не могу. Может, потом. И вы не сомневайтесь ни в чем. Вы у меня одна.
— У тебя одна… — повторила она с каким-то значением. — Милый, милый Кузьма, светлая душа!.. Пожалуй, следующий раз мне не надо уезжать домой. Или уехать, то совсем.
— Почему совсем? Что вы, Галина Аркадьевна?
— Может, так лучше. Для тебя и для меня, — сказала она и, тронув струны, тихо продекламировала:
Таинственно шумит лесная тишина,
Незримо по лесам поет и бродит Осень…
Темнеет день за днем, — и вот опять слышна
Тоскующая песнь под звон угрюмых сосен…
Кузя слушал обеспокоенно. Что-то, думал, с ней произошло, что-то ее волнует. Чудная, непонятная все-таки: сидит рядом, вздыхает и вроде что-то держит на душе. Но что? Когда Кузя все, все узнает?
У него уже вертелся на языке вопрос: «А вы, Галина Аркадьевна, никого там, в городе, не приметили?» Но нет, ему не задать этот вопрос. Да и стоит ли? Ведь по-прежнему она ласкова. Еще отпугнешь. А без нее ему, Кузе, жизнь не в жизнь!
В один из вечеров Кузя не смог встретиться с Галиной. Повез отца в районную поликлинику, задержался там долго, домой вернулся лишь на другой день. До потемок пришлось копать картошку на усадьбе. Едва дождался, когда погасла короткая осенняя заря, когда темень окутала деревню.
Сегодня он долго-долго будет сидеть вместе с Галиной Аркадьевной. В деревне затихли все звуки, одни последние листья тополей где-то в вышине, как жестянки, надоедливо шаркали друг о друга. Низко спустились облака, повеявшие влагой. Должно быть, ночью соберется дождик. В сентябре всегда так: постоят недолго сухие дни, а потом и пойдут дожди, холодные, нудные.
Ну и пусть идут, пусть льет, только бы она, Галина Аркадьевна, была с ним. Он не ощущал усталости.
Как и всегда, он поднимался на крылечко с бьющимся сердцем. В темноте обнял ее, прижался головой к ее груди, слыша, как у нее стучит сердце.
— Наконец-то… — шептал он. — Едва дождался. Такие были долгие эти дни…
— Хватит, Кузьма. Мне сегодня нездоровится…
— Заболела? — испугался Кузя. — Но как же, надо бы врача. Съездить? Я быстро, а?
— Не надо. Иди, Кузьма.
Она провела рукой по его глазам, щеке, шее.
«Как прощается», — мелькнуло у Кузи.
— Может, съездить все же к врачу? — опять предложил он.
— Не надо. Все должно пройти… — снова отказалась она и, подумав, спросила: — Кузьма, я привезла антологию современных стихов. Пойдем, возьми почитать.
«Вот и с книгами — как на прощанье», — подумал он. И сказал:
— После возьму.
— Милый Кузьма!.. — произнесла она со вздохом и, поцеловав, пошла. Но на последней верхней ступеньке остановилась, наказала: — Завтра не вызывай меня.
Да, конечно, он мешать не будет. Пусть только скорее поправится.
А дома Кузю ждала телеграмма от брата. Тот ехал домой и просил встретить на станции. Кузя обрадовался: собрался-таки. Как раз кстати, с ним он и пробудет весь следующий вечер.
И утром он поехал на станцию. Дорога шла через Гуменки, и Кузя, поравнявшись с домом учительницы, придержал Гнедого. И хоть не увидел свою Галину Аркадьевну, но кивнул в окно. Поправляйся, мол, а я привезу брата. Ученого! Подожди, он понравится тебе. Гордость за брата распирала душу Кузи.
Леонида он не видел с зимы. И когда тот вышел на станции из вагона, высокий, широкоплечий, в модном плаще, с чемоданом, Кузя радостно заулыбался: вон какой важный мой брат! Он, раскинув руки, побежал к нему, обнял.
В дороге старший расспрашивал о матери, отце, о деревне. Кузя с охотой отвечал.
— Живем, живем. А ты надолго домой? — в свою очередь справился он.
— Долго не могу. У меня в кармане назначение: в родном городе буду работать, экономистом на заводе. Да теперь, наверное, и скучновато в деревне.
— Ну, это ты зря, — возразил Кузя. — Ты еще не знаешь, кто у нас живет.
— А кто? — повернулся к нему Леонид. — Ты хочешь сказать о Галине? Об учительнице?
— О Галине Аркадьевне, — подтвердил Кузя, недоумевая, откуда известно брату ее имя и почему он называет ее просто, без отчества. — Ты ее знаешь?
— Знаю.
— Она хорошая.
— Ох, братчик, ты, видать, понимаешь толк в девушках.
Кузя не уловил, то ли в шутку, то ли всерьез ответил брат, посмотрел на него и начал подхлестывать лошадь.
— Ты чего это?.. — спросил Леонид.
Кузя не ответил.
— Постой, я и забыл: купил тебе светильник-фонарь. На, возьми, — Леонид протянул ему маленький батарейный фонарик.
— Спасибо! — поблагодарил Кузя, принимая подарок.
Вечером, как и просила Галина, Кузя остался дома, не пошел к ней. Не надо ей мешать. Но Леонид, побрившись и накинув плащ, ушел, как он сказал, проветриться. Раньше, в прежние побывки, он приглашал с собой и Кузю: вместе «проветриваться» лучше. В этот раз не позвал.
Кузя до поздней ночи не мог сомкнуть глаз. Лежал за перегородкой на кровати и все ждал, когда раздастся стук в калитку. Никак не мог понять, где так долго задерживается брательник. Разве дружки из соседней деревни зазвали к себе? Может, и водки поднесли. Леонид не откажется от спиртного. А выпьет — разговорится, новостей сколько расскажет. Конечно, будет острить, кой-над кем подшучивать. Привыкли уже к нему. Знают: хоть и остер на язык, да не зол. Таким братом не грех и погордиться!
Кузя вздрогнул, когда услышал тихий стук в окно.
— Открой!
Он впустил Леонида.
Тот поспешно разделся и лег рядом с Кузей. Пахнуло знакомыми, донельзя знакомыми духами. Да это же, это… ее духи, Галины Аркадьевны. Значит, он был…
В окно глядела полная луна, обливая молочным светом голову и открытую грудь брата. Но этот свет был не для Кузи. Какая-то липкая пелена закрывала его глаза, так что кругом становилось темным-темно. Он лежал будто пораженный, вдруг ощутив такое одиночество, какого еще не знавал в своей короткой жизни.
А Леонид, сладко смежив глаза, наслаждался покоем. Дыханье его делалось ровнее и ровнее. Потом он потянулся, повернулся к Кузе и пробормотал:
— Ну, братишечка, до свиданья, до утра…
И сразу сладко-сладко засопел, как младенец.
Кузя дотронулся до его плеча. Рука дрожала, дрогнули и губы, но он все же спросил:
— Нет, ты скажи… у ней был, да?
— Ага… Давай спать, — с трудом ворочая языком, ответил в дремоте Леонид.
— Но как же… как ты мог?.. — не в силах унять предательскую дрожь, заикаясь, выдохнул Кузя.
— Да ты чего? — вдруг открыл глаза Леонид. — Ну был, а что из того?
— Откуда знаешь ее?
— Скрывать не буду. — Леонид повернулся к брату. — Я давно знаком с ней, но судьба все разделяла нас — жили-то в разных городах. Встречались редко. Она было и письма перестала писать. Но вот…
— Хватит! — перебил его Кузя и закусил губу, чтобы не заплакать. Все, все теперь рушилось. Никаких надежд! Не видеть ему больше Галины Аркадьевны, первой своей любви. Ушла. Но почему она молчала о брате? Вначале, правда, могла не знать, но после-то…
Все у него горело в груди.
А может, хотела забыть его, раз не писала ему? Но зачем тогда, назвалась больной? Стеснялась сказать правду? А может, может, она и не любила его, Кузю, и когда сидела рядом, то думала о Леониде?
Поток тревожных догадок захлестнул душу Кузи.
Вспомнил о словах матери: «Не ровня!»
Все теперь, все. Похмелье кончилось.
Но как можно без нее? Забыть, махнуть рукой? Что, мол, было, то быльем порастет?..
Он заворочался, завздыхал, затем отодвинулся от брата, прижался лбом к стене, к холодной штукатурке и все же не выдержал: уронил слезу.
Леонид прижался к нему.
— Кузя, успокойся. Если бы я знал…
— Но она-то знала…
— Ее ты тоже не вини. Ну, не хватило смелости сразу признаться, что любит… другого. Бывает.
— Видно, так.
— Да, так вот случилось. Прошу тебя — не терзайся. Не надо, браток. Ты еще такой молоденький, твое еще придет.
— Не уговаривай. Чужое счастье не возьму! — отрезал Кузя.
И замолчал. Сколько потом Леонид ни вызывал его на разговор, он не откликался.
В окно глядела луна, а в палисаднике, как в полусне, с шуршаньем вздрагивали ветки берез. Где-то еще время от времени брехала собака, и кто-то тихо-тихо пробирался по росной траве у стены. Наверное, кот Гусар. Затем и эти осторожные шаги пропали. Ночь плыла над деревней. Плыла, как всегда, спокойно, размеренно. Только Кузю эта тишина не могла успокоить.
