С охоты мы с дедушкой возвращались поздно вечером. Был сентябрь. И хотя солнце днем светило ярко, жары не было. На свежем осеннем воздухе дышать приятно и шагать легко. Сколько верст прошагали — не сосчитать. Если бы по прямой шли — не одна, а целых десять верст получилось бы.
Пройдя частый темно-зеленый ельник, мы вступили в лиственный лес. Шумят высокие стройные осины, липы. Радуют глаз белоствольные березовые рощицы.
Все они стали разноцветными — всяких-разных тонов, как будто их кто-то нарочно разукрасил. Посмотришь на такой лес — глаз не оторвешь: до чего красиво!..
У небольшой лесной поляны дедушка присел отдохнуть на широком пеньке. Я примостился рядом.
Дед набил свою трубку самосадом, не спеша закурил и показал на виднеющийся сосновый бор.
— Это место, внучек, исстари называют Бортевым лесом. Пасекой по-теперешнему.
Я удивленно оглянулся вокруг, но никакой пасеки не увидел.
— А где… пасека? — недоуменно спросил я.
— А вон, видишь? — дед поднял указательный палец в сторону одинокой сосны на краю поляны — Приглядись к ней получше.
Сосна была высокая-превысокая, ну прямо в облачко упиралась, а в ширину — вдвоем не обхватишь. Я присмотрелся, но кроме качающейся на ветру ветхой веревки никакой пасеки не заметил.
— А зачем веревка здесь висит, дедушка? — снова озадаченно спросил я.
— А вот это уже и есть бортевой пасеки веревка. Вон повыше, видишь, дупло темнеет. Там жили, а может, и сейчас живут пчелы. В старину наши деды и прадеды в таких дуплах пчел находили и, свалив дерево, распиливали его, а колоду с дуплом приносили домой и ставили на огороде. У кого же огорода своего не было, те держали такие пасеки в лесу.
— Как огорода не было? У всех есть сады, огороды…
— Э-э, внучек. Это — теперь. А раньше у нашего брата марийца не то что огородов, гроша за душой не водилось. Это Советская власть нам землю дала.
— А зачем веревка? — не унимался я.
— А вот зачем. Ты знаешь, что Мишка-медведь очень любит сладкий медок. Найдет он дуплистое дерево и тут же проверит — есть ли там пчелы. А как найдет — разорит семью своей когтистой лапой. Покусают его бедные пчелки, а косолапому что от того? Окунется в речушку — и всю боль как рукой снимает…
Дед выбил трубку, положил в карман и продолжил:
— Зачем веревка, говоришь? Держит, значит, хозяин лесную пасеку, но чтоб медведь не мог разорить ее, привешивает повыше борти на веревке бревно. И вот взберется медведь по стволу дерева, а у дупла бревно висит, мешает ему. Откинет он бревно, а оно обратно на веревке возвращается. Дальше откинет косолапый — бревно сильнее бьет по нему. Да тут еще пчелы обнаружат незваного гостя и всей гурьбой набросятся, начнут жалить его. Выйдет из себя медведь, изо всей силы отбросит бревно, а оно опять же со всего маху ка-ак ухнет разбойника, так тот срывается с дерева и падает на острые пеньки да колья, вбитые вокруг.
Вот и борть цела, и добыча хозяину.
— Да-а! — протянул я.
— Это еще что! Другие и не такое придумывали… К бортевой летке прикрепят тоненькой веревочкой люльку, а большой веревкой она подвешена к толстому суку повыше дупла на расстоянии от ствола дерева. Залезет медведь на дерево, усядется в люльку этак по-барски и только запустит лапу в дупло, а люлька-то и оторвется от летки. И Топтыгин повисает между небом и землей. Зажалят его пчелы насмерть. Очумеет медведь да и вывернется из люльки. Упадет — тут ему и конец на пнях да на кольях…
— Ну-у, это не по-человечески. Так губить зверей…
— Правильно, внучек. Теперь лесных зверей мы такими дедовскими способами не губим. Не бьем мы их и из ружья…
Перевод А. Смоликова
Много путей-дорог по окрестным лесам и болотам исходили мы с дедушкой на охоте, по грибы да по ягоды, но на тетеревином току после той памятной заячьей свадьбы еще не бывали. Я часто приставал к дедушке с просьбой посетить наш весенний шалашик. Наконец он согласился:
— Знаю, что ты упрям до невозмоги. Вот поспеет брусника — пойдем, так сказать, в засаду…
Как только покраснели несколько брусничек вблизи нашей деревенской околицы, я тут же оторвал их аккуратно от крупных бело-зеленых гроздей и заявился к деду.
— Э-э, внучек, — протянул дедушка, — этой зеленью только оскомину набивать. Нет, не приспело времечко…
Но однажды он сам приносит мне крупную ярко-красную гроздь брусники и говорит:
— Готовься, завтра рано пойдем навещать наших знакомых по весенним свадьбам.
Я мигом собрался — и скорее спать. Опасаясь, что мы проспим и не расслышим звон будильника, я попросил маму поставить его на тумбочку у самой моей подушки. Почему-то я долго не мог уснуть — все изводила меня тревога: «Не проспать! Не проспать!»
И чудо! Я проснулся как раз перед тем, как зазвенеть будильнику. Растолкал дедушку, и пока он вставал, охая, с полатей, я уже был одет.
— Молодец, внучек! Хороший охотник из тебя получится, — похвалил меня дедушка и отключил звонок будильника. — Теперь мы уйдем в лес, не разбудив, так сказать, даже кошку. Настоящие охотники сами к нужной поре просыпаются…
Когда мы прибыли на знакомую гарь, у опушки которой притулился наш обветшалый шалашик, дед первым делом прикрепил чучело тетерева-черныша к тонкому шесту. Потом приставил шест к стройному стволу белой березы и привязал его веревкой. Снизу мне казалось, что на шесте не чучело, а птица, похожая на нашего серого петуха, сидит. Только хвост не торчит вверх, а разветвляется в стороны двумя завитушками. Даже глаза петушиные — горят две блестящие черные бусинки.
— Все, как говорится, по науке, — смеется дедушка. — Теперь войдем в шалаш и притаимся в засаде…
Небо потихоньку начало сереть. Мы сидим в шалаше на сухих еловых ветках. Дедушка подремывает, а я с нетерпением гляжу в щель — жду не дождусь прилета гостей…
Вдруг какая-то птица шумно пролетела мимо над шалашом и с ходу вцепилась в дедушкино чучело.
— Пзэ-эх! Пзэ-эх! — издавала она непонятные звуки и громко колотила крыльями по чучелу.
Я разбудил дедушку, он выглянул из шалаша и ругнулся:
