– Хорошо, что вы в моем секторе. Больше, кажется, никто не видел, я смотрела… – она еще ближе подошла, хотя уже и подходить было некуда. От нее слабо пахло духами, и глаза мерцали у самого лица. Матвей и сам не понял, как это случилось, а уже жадно целовал ее полуоткрытые губы, глаза, холодноватые от морского ветра щеки.
– Ух! – она отодвинулась. – Долго же вы раскачивались.
– Но и ты… – он не выпускал ее из объятий. Мимо пробежал кто-то, чуть не задел, потом еще, и еще, но никто не обращал внимания: кого и чем удивишь на плавзаводе?
– Что я? – она заглянула в его глаза.
– Не подступись. Всех отшивала. Ну, я и подумал: кто я такой?
– Я и сама не знала. Случай. Вы, может, и не помните. Встретившись на трапе, вы уступили дорогу.
– Ну и что? – не понял он.
– Тут никто дорогу девушкам не уступает. С ног собьет, но лезет напролом. А вы…
– Говори мне «ты», – перебил ее Матвей, а сам подумал: от какой малости зависит женское чувство!
– И еще… – продолжала она, – ваши… твои глаза. Какие-то светлые, мудрые…
– Наверное, трезвый был, – он снова поцеловал ее – на этот раз нежно и долго. Она прижалась всем телом, и он вдруг понял, что держит в объятиях недоступную статуэтку. Отодвинулся, вглядываясь в нежное, изящное лицо, розовые губы. Оказалось, что глаза у нее не темные, а серые, темно-серые, опушенные густыми ресницами. И тут вспомнил… вырвалось:
– Львовянка!
– Откуда ты знаешь? – она удивленно отодвинулась.
– Интуиция. И опыт, – привычно сказал он. Ну как объяснить, что это действительно как наитие? Вот почему лицо ее казалось ему странно знакомым! Только во Львове он встречал таких изысканно вежливых и недоступных с виду женщин – с тонкими «шляхетскими» профилями, с пепельными вьющимися волосами.
Как-то он забрел на спектакль о Буратнно в детский театр – там должен был встретиться с важным бюрократом, который пришел с мальчиком, тихим и воспитанным. Мальчик смотрел спектакль, а они переговаривались шепотом, решали дела. Мальвина была прекрасна! В голубом воздушном платьице, кружевных панталончиках, она словно летала над сценой. Матвей косился огненным глазом, когда она появлялась: как такую схватить, стиснуть в объятиях, закогтить? Сломаешь все нежные хрящики… Вера была похожа на нее как две капли воды.
– Ты в театре не играла? Мальвину, например? – спросил он, жадно заглядывая в ее потемневшие глаза.
Она тихонько засмеялась и спрятала голову на груди счастливого Матвея.
– Хватит лизаться, – из тьмы вынырнул Валентин. – Груз на месте.
– Идем, – сказал Матвей Вере. – Эх, я и забыл: ты на дежурстве.
– Ничего, я сейчас подружку попрошу, она подменит. Куда прийти?
Она крутанулась на каблучках и исчезла.
– Тебе можно выдать шнобелевскую премию, – говорил на ходу Валентин. – Такую девку забарабать.
– Я тут ни при чем. Наверное, женский каприз…
Вдруг перед ними откуда-то появился штурман Иноземцев.
– Матвей Иванович, – он встал на колени – действительно встал! – Заберите меня к себе, не могу больше!
– Погоди, погоди, – Матвей поднял его. – Что я тебе, богородица? В чем дело?
– Тут жизнь, девки, приволье… – штурман чуть не плакал. – А там одна маета. Я ведь молодой мужик. За борт брошусь!
– Да заскочи в любую каюту – приголубят твою истерзанную душу. И размагнитишься. Ваши-то успевают! Занавески на втором ярусе задернул – влюбляйся. А другие девки в это время в каюте читают, вяжут – все спокойно.
– Я по-собачьи не могу. Я привязчивый, мне одна нужна. Матвею действительно требовался помощник: флотилий много, в сроки не укладывался. Кажется, он сказал об этом в каюте Бисалневу, когда выпивали, а этот усек.
– Ладно. А капитан согласен?
– Да он… да хоть сейчас! Он меня сразу невзлюбил. Тут бы Матвею и насторожиться, почему капитан невзлюбил своего штурмана, спуститься на траулер и поговорить. По он помнил Кулакова, тоже ведь невзлюбил его, и было некогда – внизу, наверное, уже ждала Вера.
– Собирай манатки, завтра дам эрдэ в управление. Вера действительно ждала около надписи: «Посторонним вход воспрещен!» Успела переодеться в бархатную мини-юбочку, тонкую обтягивающую кофточку из золотистой ткани. Едва вошли, она прыгнула на какой-то ящик и уселась, болтая изящными ногами. Закурила.
– Ловко устроились. А я думаю: зачем надпись? Когда я вижу такую надпись, мне всегда кажется, что я и есть в этой жизн» посторонняя.
Валентин не отрывал глаз от ее круглых розовых коленей.
– Дай поцелую, ягодка, – он церемонно приник губами. – Диво! И создает же всевышний! Одному все, другому кукиш в кармане.
Вера пила наравне, но это не разочаровало Матвея. Она была из тех редких женщин, у которых все естественно и ничто от нее оттолкнуть не может. И даже потом, в его каюте, когда она оказалась опытной и умелой в любовных делах, это тоже не вызвало разочарования, а лишь усилило чувство восхищения ею. Обняв его, она заливалась ласковым серебристым смехом, будто находилась в неведомой стране счастья, и такое же ощущение охватило его. Все забылось, ушло, осталось одно – счастье?
И оно не исчезало, а росло от встречи к встрече с этой волшебницей. Теперь уже все на судне знали, кого избрала Вера, она открыто приходила в его каюту после смены и оставалась там до утра. И это не считалось здесь аморальным: одна ходит, не вереница.
Морская жена. Почти законная, а на плавзаводе такая и считалась законной. У многих на плавзаводе, даже у женатых, были морские жены, причем иная связь продолжалась из путины в путину, годами. Пусть там, на берегу, ждет и кусает локти так называемая законная жена с паспортом, в котором все ее права указаны – качай! Но ей достается муж всего на четыре месяца, а морской – на восемь. Да и те четыре месяца большой радости законной жене не приносят – муж только и поглядывает в окошко: когда же весна, путина, когда он встретится со своей ненаглядной голубушкой – молодой, пригожей, без всяких претензий, которая не грызет его изо дня в день, как эта опостылевшая мымра, а заботится о нем тепло и нежно, моет после вахты его натруженные ноженьки.
Некоторые меняли жен каждую путину. А были мастаки, которые заводили сразу по две, по три – глаза-то разбегаются, богатейший выбор! Но на такое уже смотрели косо: между морскими женами начинались свары, волей-неволей приходилось разбираться судовому начальству, общественности – кому эта тягомотина нужна? Держи в узде!
Изменилось и отношение «кобылок» к Матвею. Раньше, бывало, то одна, то другая метнет призывный взгляд, пробегая, толкнет локтем, зацепит недвусмысленным словом. Теперь – как отрезало. Мимо него проходили как мимо пустого места – застолбила Вера. Но он не жалел: разве сравнится кто-нибудь из них с ее совершенством, с ее несравненным серебристым смехом!
Блаженство окончилось неожиданно и тяжко. С очередным перегрузчиком прибыло двое молодцов в штатском, но с выправкой, взяли Веру под белые локотки и увели с ее чемоданчиком. Подробности сообщил ему второй штурман, от него капитан-директор не скрывал своего торжества: «Повязали-таки зазнобу нашего суперспециалиста! Теперь он подожмет хвост…»
– За что?
– А из Львова! А там по-иному говорят. Раз по-иному говорят, значит и думают по-иному. Оказалась наводчицей, а тут хотела укрыться на время. Да разве от наших молодцов скроешься?
Матвей не успел даже попрощаться с ней. Выскочил на палубу, когда перегрузчик уже отходил. Она стояла у борта между двумя – даже лиц их не разобрать: серые, мутные пятна.
– Вера! – крикнул он отчаянно. – Да что же это?
– Судьба! – прозвучал ее серебристый голос. И уже издали сквозь шум заработавших винтов донеслось: – …не забуду!
Он пошел к судовому костоправу, рыжему прохиндею Загинайло, и сказал:
– Володя, выручай. Дай спиртяги.
– Рад бы, друже! – приложил тот руку к груди. – Все выжрал косоглазый Винни-Пух. И просит, и требует! Божья кара! Остался энзэ только на операции. Дам я тебе, а вдруг завтра у кого аппендицит? Ну не заставляй меня голову под топор класть, я ведь тебя люблю!
– А что есть?
– Только борный.
– Давай.
– Смотри, его больше пузырька пить нельзя, разные осложнения… отравиться можно.
– У меня и так жизнь отравлена. Лей полный стакан. Костоправ поставил перед ним пузырьки.
– Лей сам, я умываю руки, – он действительно отошел к умывальнику и стал мыть руки, потом спохватился: – Смотри!
Матвей ахнул стакан, и сразу отпустило. Сквозь дымную завесу перед ним качалось рыжее добродушное лицо, зудел голос:
– Действие борного спирта специфично. Он проникает сквозь заградительные системы организма быстрее пули… опасно… Матвей грохнул кулаком по столу:
– Ну почему нам с детства талдычили, вбивали в голову: нет у нас никаких пороков? Она – наркоманка? Да ни в жизнь не поверю! С самых высоких минаретов напевали: «Все спокойно в великом Хорезме!» А тут шайки, наркотики, наводчицы… теперь вот гангстеры объявились. Ветром нанесло, что ли?
