Наконец, в один самый холодный ветреный вечер он предложил пойти к нему в гости. Клара Дмитриевна давно ждала этой минуты и сразу улыбнулась, взяла его под руку, но он быстро отвел глаза и опять стал глухо покашливать. Она услышала это покашливанье, и в ней все разом оборвалось, как от горя, предчувствия, и она вдруг поняла, что он зовет ее к себе не как друга, не как любимую женщину, а просто как особь женского пола, которая обязана развлечь его в этот холод и стынь. Но все равно она еще на что-то надеялась и потому шла покорно, не отпуская руки Сергея Ивановича. Он молчал и жадно-жадно курил. Так и вышло, как полагала, даже еще хуже, печальней. Далее сейчас у нее нестерпимо забилось сердце, и она не могла без стыда вспомнить об унижении, пережитом в его пустой и постылой квартире. Больше Сергей Иванович на ее пути не вставал. И опять потянулись совсем унылые, однообразные дни...
И сейчас, сидя в привычном стареньком кресле, оглядывая до желтой тоски надоевшие стены, она с горечью думала о том, за что ей выпала такая судьба. Почему господь бог или кто-то там из всевышних выбрал ее, именно ее, для своих истязаний? Почему судьба к ней так зла и безжалостна? Словно мстит, преследует за какие-то чужие грехи,.. Сразу разболелась голова. Клара Дмитриевна прилегла на кровать. Глаза увидели маленький транзистор в изящном коричневом футляре. Она взяла его и нажала на рычажок. И сразу наткнулась на то, что очень, очень любила. Оркестр Поля Мориа играл свою волшебную и протяжную музыку. Звуки рыдали, плакали, то собираясь стаями, то разлетаясь. Эти звуки всегда напоминали ей каких-то белых, пугливых птиц. Однажды ночью, включив телевизор, Клара Дмитриевна увидела своего любимого музыканта. Высокий, худенький человек, лицом похожий на писателя Бунина, неистово взмахивал дирижерской палочкой, и весь оркестр, как могучая лодка, скользил за ним, а музыкант нервно щурился и встряхивал головой. Вот и сейчас она представляла его снова и снова и как наяву видела строгий прекрасный профиль, и вся музыка, как счастливая сказка, слилась сразу с ее дыханием, у нее стало щемить под сердцем, и Клара Дмитриевна заплакала. «Боже, мой, опять плачу. Ну почему в последнее время все плачу и плачу...» — подумала она с состраданием к себе и убавила звук. Но слабые аккорды стали еще пронзительней, и глаза у ней опять повлажнели, и задрожали ресницы. «Какой он, наверное, счастливый... Такие люди всегда счастливые, — подумала она о музыканте и закрыла глаза. — У таких людей есть смысл в жизни, есть призвание, а какой у меня смысл, какое призвание? Вон Люся Кондратьева, та хоть без удержу любит литературу, а я и этим не могу похвалиться. Кажется, у меня есть все и даже больше, чем все. Самые лучшие книги, пластинки, и самые дорогие наряды и украшения, и эта высокая комната тоже моя, и здесь я — хозяйка. У меня еще живы родители, для других это было бы радостью. О господи, радость. А мне они давно надоели и надоели, и сама я живу, как последняя сирота, точно я давно уже всех схоронила — и самых близких друзей, и знакомых, и еще нерожденных детей своих, и отца с родной матерью, и сама я уже не живу — умираю. Почему я такая?.. Я даже учеников своих порой ненавижу...»
В коридоре щелкнули выключателем. Мать так и не дождалась к себе своей Кларочки и пошла отдыхать. Клара Дмитриевна поставила на столик транзистор и постаралась заснуть. Но сон не шел. Она стала считать до тысячи, но и это не помогло. Тогда она стала думать, куда поедет летом.
Каждое лето судьба гнала ее на новые земли. Она объездила почти всю страну, была почти во всех литературных музеях и галереях, была и на Севере, и на Юге, и на Дальнем Востоке. Она ездила порой без всяких желаний, а просто так — по привычке. Иногда, в минуты сильного душевного подъема, ей хотелось наперекор всему встретить где-нибудь в поездах, в самолетах того единственного, самого дорогого, о котором мечтала ночами. Но этот человек, видимо, обходил ее стороной. И в школьном коллективе друзей она не нажила, потому и стала искать утешение в поездах, в дороге. Вот и сейчас начала мысленно составлять свой маршрут на лето. Под эти думы и забылась беспокойным и чутким сном.
Утро наступило такое светлое, что ей показалось, будто на улице лето. Солнце затопило всю комнату, даже на потолке плясали быстрые и веселые блики. Тонкие шторы вздувались парусом от теплого ветра. Он врывался в форточку, а потом носился по комнате, как хозяин. Клара Дмитриевна вздохнула полной грудью и радостно улыбнулась от прихлынувших чувств. Хорошая погода всегда возвышала, приподнимала у нее настроение, и она часто шутила, что кусочек теплого солнца может сделать ее почти счастливой. Вот и теперь все ночные горькие мысли показались сразу далекими, странными и почти что забылись. Она еще раз глубоко вздохнула и легко поднялась с постели. Закинула кровать мягким ворсистым пледом и, не торопясь, отправилась на кухню.
А потом они с матерью пили чай. Отца уже в доме не было, он ушел по своим общественным поручениям. Она сидела близко от матери и улыбалась ей своей тихой притягивающей улыбкой, точно извинялась за недавнюю грубость. Потом стала рассказывать о вчерашних разговорах в учительской. Дуры, мол, бабы, напропалую ревнуют мужей, а чего за них хвататься, переживать — сколько ходит по улице такого добра. И она расхохоталась над своими словами, словно торжествуя, что ей-то эти беды совсем не грозят. И уж она-то не будет чужого дядю обстирывать и у плиты все утро стоять. Она-то уж совершенно свободна и ни перед кем не будет отчитываться, и свобода для нее дороже всего. Мать дочери угодливо подхихикивала, но глаза у ней все равно были тяжелые, грустные, как будто всю ночь не спала. Клара Дмитриевна не заметила ее настроения и с веселой облегченной душой пошла на дневные уроки.
В учительской тоже было по-весеннему празднично и светло. На перемене громко играла музыка. И, по странному совпадению, играл все тот же французский оркестр, но сейчас эта волшебная музыка вызывала не грусть и отчаяние, а радость, легкую радость, и Клара Дмитриевна несла ее в себе, как награду за тяжелую, почти бессонную ночь. Прозвенел звонок. Учителя взяли классные журналы и бесшумно ушли из учительской. И сразу по всей школе разлилась большая чуткая тишина, только техничка Поля Тарасова, старая, но бойкая женщина с узким личиком девочки осторожно звенела ключами и что-то ворчала. Учителя боялись Поли больше директора. И она знала это, гордилась и часто напускала на свое узкое личико очень грозный, свирепый вид. Наконец успокоилась Поля и водрузила ключи на гвоздики. А Клара Дмитриевна в эти минуты уже делала свою обычную перекличку. Она была в легком зеленом платье с красивым бантом на груди. И этот изящный бант, и легкое платье, и сама она, вся радостная, благоухающая первоклассной косметикой, были проникнуты той весной, которая царила за окнами. Ученики любовались своей учительницей, перешептывались. Она стала рассказывать историю создания «Вишневого сада». Говорила о том, что Чехов был огромный, не похожий ни на кого человек. Он имел много друзей, был хлебосольным хозяином, любил шумные застолья и вечеринки и все же был бесконечно одинок и печален. Он был одинок и всю жизнь безудержно мечтал. О любви, о прекрасном будущем, о новом счастливом человеке, у которого не будет в жизни пустых и бесцветных дней. И «Вишневый сад» — это тоже мечта... А потом они читали отрывки из пьесы, она ломала свой голос и говорила то за Раневскую, то за Гаева, и сама не заметила, как по-настоящему увлеклась. С ней уже редко было такое, но сейчас, видно, повлияла весна. Клара Дмитриевна улыбнулась и поправила волосы. Звонок прозвенел, как наказание.
Еще не остывшая от урока, взволнованная, она столкнулась в коридоре с Люсей Кондратьевой. И сразу увидела ее глаза и вдруг догадалась, что та ничего не забыла. «Тем лучше. А мы не заплачем...» Подумала это с глухим равнодушием, и на лице ее появилось обычное неприступное выражение. Но настроение все же испортилось, и стал подрагивать подбородок. Это было как злое предчувствие, и это вывело совсем из себя. «Ну куда лезет с доморощенными поэтами?! Три стишка сочинят — сразу в гении. А вот бы в школу этого гения. Ему бы и урок простейший не дать». Клара Дмитриевна усмехнулась и приказала себе успокоиться. И когда дошла, не торопясь, до учительской, то уже во всем себя контролировала, хоть и нервы были натянуты.
Нервничала и Люся Кондратьева. Ей даже не хотелось смотреть в сторону Клары Дмитриевны, но глаза все время натыкались на ее огромный зеленый бант. В другое время она бы улыбнулась этой смешной старомодности, но теперь было не до улыбок. Да и расстроила завуч Надежда Сергеевна. Она подошла к Люсе совсем незаметно и мягко дотронулась до плеча.
— Людмила Александровна, я к вам на урок. Даже и не возражайте — у меня все точно по плану. — Очки у нее блестели строго и выжидающе, а рука вертела желтый блокнотик.
