— Хорхой, собери свой ум в тугой комок и напиши мое имя, — сказал вдруг Пиапон.
Хорхой послушно взял карандаш, придвинул бумагу и надолго задумался. Потом погрыз кончик карандаша, опять подумал. Наконец карандаш уткнулся в бумагу и отправился в длинную и неведомую дорогу.
— По буквам, медленно прочти, — потребовал председатель, когда грамотей разогнул спину.
— Пи-а-пон, — прочитал Хорхой, хотя написал «Пеяпом».
— Хорошо! Какой он молодец! — обрадовался Холгитон. — Надо его отправить в район, в Болонь, пусть немного подучат. Будет он твоим помощником, сумеет.
Хорхой полтора месяца прожил в Болони, подучился на краткосрочных курсах и стал секретарем Пиапона. За три года, с 1927 по 1929, он выдал только два свидетельства о рождении и четырнадцать о смерти, потому что умирали новорожденные прямо в шалашах для рожениц — чоро — и он не успевал выдавать свидетельства о рождении. Пиапон в таких случаях вытаскивал из кармана лист бумаги, разглаживал и на свидетельствах в точности повторял буквы, которые вывел когда-то Хорхой, и у него тоже, конечно, выходило «Пеяпом».
Каждый раз, когда Пиапон выдавал свидетельство, в конторе собиралось почти все стойбище. Опоздавшие толпились у дверей и на улице.
— Кончил писать, — передавали счастливцы, находившиеся в закутке, тем, которые толпились на улице.
— На печать дышит! Дует! Хлопнул!
Потом документ, с таким трудом и старанием подписанный Пиапоном, переходил из рук в руки. Охотники разглядывали свидетельство, подписи.
— Бумага хорошая, толстая и ласковая.
— Эта бумага, как деньги, хрустливая.
— Эй, Пиапон, ты правильно написал имя сына?
— Ты спроси Хорхоя, он писал.
— Правильно, правильно. «Бочка» я написал.
— Верно, я так и говорил.
«Кто его знает, так или не так, — думал Пиапон. — Хоть бы кто грамотный приехал в Нярги».
Эндури, видно, услышал эту мольбу Пиапона и в начале лета 1930 года прислал в Нярги черноглазую миловидную девушку.
— Меня к вам направили, — сказала она. — Школу у вас открывать буду.
Пиапон так обрадовался, что голова у него кругом пошла. Он не стал больше ни о чем ее расспрашивать, привел домой, накормил и только потом спросил:
— Хорошо по-нашему говоришь. Ты нанайка?
— Я ульчанка. Приехала к вам детей учить.
— Понятно, понятно. Раз приехала школу открывать, то, выходит, приехала детей учить. А помогать мне будешь? Я председатель, а совсем неграмотный.
— Так всюду, во всех стойбищах. И у нас так же.
— Помогай мне, работы немного, бумаги будешь писать. Без тебя мне никак не обойтись.
— Хорошо, я согласна.
— Ну вот и хорошо, нэку.
— Я сейчас еду домой, а заехала к вам, чтобы обговорить, когда и как открыть школу.
— Что говорить? Раз школа требуется — откроем. Но ты лучше не уезжай…
— Я всю зиму не видела родителей, соскучилась.
— Родителей… Тогда надо съездить. Ты где училась?
— В Хабаровске, окончила техникум народов Севера.
— А почему к своим не направили? К ульчам?
— Сказали, я здесь нужна.
— А нанай много там, где ты училась?
— Много. Со мной вместе закончили техникум несколько человек.
— Хорошо! Как хорошо! Ты сама не знаешь, не понимаешь этого. — Пиапон хлопнул по коленям и быстро поднялся с табурета. — Грамотные люди появляются, первые грамотные нанай. Ты меня выучишь, нэку, я буду стараться. Мне никак нельзя без грамоты, я это только сейчас, к старости, понял.
— Жизнь изменяется.
— Правильно, нэку. А дальше еще больше будет меняться. Слышала, колхозы будут организовывать. Мы нынче организуем, в это лето. Может, ты останешься, поможешь, грамотный человек нам понадобится. А кто у нас будет писать? Некому. Останься, а?
— Не могу, отца с матерью хочу повидать.
— Может, повидаешься и обратно к нам?
Девушка опустила голову. Что же ей думать, надо помочь, так и сказали на выпускном вечере, что надо помогать председателям сельских Советов. Но как хочется лето пожить с родителями!
— Хорошо, я вернусь, — сказала она.
— Вот и ладно! Как тебя зовут?
— Лена Дяксул.
Возле фанзы Холгитона развернулось строительство. От берега к фундаменту будущего дома строители подкатывали лес. Юноши и мальчишки повзрослев разбирали в воде плот, подводили бревна к колее и катили к стройке. Им было это новой игрой. Охотники, кто умел держать в руке топор, кантовали эти бревна. Стук топоров перемежался с шутками и смехом.
— Отберите топор у Ойты, бревно испортил!
— Кто испортил?
— Отметку видишь? Черную полосу видишь? По этой полосе кантовать нужно, а у тебя…
— Он сильный, пусть бревна подтаскивает.
— Нипо, старайся, твой ведь дом…
Нипо, старший сын Холгитона, старался и без подстегивания. Он с братом Почо и Годо, который до сих пор считался их работником, зимой заготовляли лес на Черном мысу. С помощью мужа Мимы они к весне заготовили бревна. После ледохода сделали плот и трое суток гребли попеременно, а когда дул попутный ветер, ставили парус и все же приволокли плот.
— Не мой дом, наш дом, — улыбался в ответ Нипо.
Дом рассчитан на всю семью, а семья Холгитона теперь большая. Все молодые годы мечтал он о детях, но они не появлялись. Взял он в работники Годо — маньчжура — и пошли дети, в него как вылитые. Знает Холгитон, как смеются над ним; пусть смеются, будто их жены честны, спят только с ними. Пусть смеются, Холгитон все перетерпит, потому что у него дети есть, мечта его сердечная! Вон они какие красавцы. Нипо женат, наделал ему внуков. Почо тоже не отстает от брата; Мима удачно вышла замуж, внучку принесла. Всю жизнь мечтал разбогатеть, а теперь прикидывает и так и эдак — богаче его нет человека, а все его богатство — это дети и внуки. Неважно, что дети от Годо пошли, а родила-то их его жена Супчуки.
Давно задумал Холгитон построить большой деревянный дом, чтобы в нем разместились все: и Нипо с семьей, и Почо, и Мима, если захочет войти в его дом ее муж. Обязательно в доме место будет и для Годо.
«Большой дом, — думал Холгитон, — совсем как у Баосы».
От этой мысли теплело в груди у Холгитона: к старости у него появилось столько детей и внуков, что получился настоящий большой дом. А как в свое время он завидовал Баосе, его большому дому! Кто об этом теперь знает… Да и тогда знал только один Ганга, его лучший друг.
— Эй, давай соревноваться, кто больше накантует! — кричит Хорхой, стараясь пересилить смех, шутки и стук топоров.
— Ногу отхватишь, чего расхвастался, — отвечает ему Гара, брат Ойты.
— Ну что, ага, соревнуемся?
— Давай! Только, чтобы чисто работать, от черты не отступать, чтобы после твоего топора оставалось гладенько-прегладенько, как зад твоей жены.
— А зад-то выпуклый! — расхохотался Кирка.
— У его жены зад гладкий, — засмеялся Гара. — Отец Нипо, ты будешь смотреть, кто по прямой линии идет, кто глаже обтешет бревно.
Холгитон кивнул головой, и Хорхой с Гарой приступили к кантовке. Старик смотрел на них и опять вспомнил Баосу.
«Половина стойбища его потомство, — думал он. — Гара сын Полокто, Хорхой сын Дяпы, Кирка сын Калпе, и у всех уже есть дети, кроме Кирки. Скоро в Нярги одни Заксоры будут жить. Из большого дома Баосы получилось целое стойбище».
Гара сильными ударами сделал несколько зарубок, потом удар за ударом откалывал от бревна крупные куски и тут же обтесывал.
«Умеет работать, — подумал Холгитон. — В семье Полокто все умеют топором махать, пилу свою продольную имеют… Даст Полокто мне досок или нет?»
— Ага, сдаюсь! — объявил Хорхой, когда Гара обтесал второе бревно, а он закончил только первое.
— Шероховато, — взглянув на работу Хорхоя, сказал Гара. — Неужто у твоей жены такой зад?
Смущенный Хорхой отмалчивался.
— Ничего-то ты не умеешь делать, даже помощником отца Миры не смог быть.
— Хоть ты помолчал бы, — огрызнулся Хорхой. — Сам ни одной буквы не знаешь.
— Без буквы твоей проживу. Ружье, топор умею в руках держать, рыбу умею ловить — проживу.
— Ты победил, — сказал Холгитон, чтобы прекратить спор, который угрожал перейти в перепалку. — Не говори так, Гара, новая жизнь пришла, может, она потребует, чтобы и я, старик, грамоту знал. Кто знает. А ты молодой, потому не зарекайся.
Подошел Пиапон, сел рядом с Холгитоном и закурил.
— Вот твой дядя, он разве думал о грамоте, — продолжал Холгитон. — Отец Миры, ты думал когда научиться читать, писать?
Пиапон помотал головой.
— Не думал. А теперь тебе надо читать и писать. Вот и выходит, надо учиться. А ты говоришь — проживу. Новая жизнь пришла, как это вы не понимаете? Молодые — и не понимаете. Я старик и то все понимаю…
