— Смотри, Галбацилав, не задуши его, — сказал чей‑то хриплый голос.
Абдулатип весь съежился… Так, значит, один из самых свирепых мюридов здесь и, того гляди, задушит его.
— Эй, Галбацилав, — слышался тот же хриплый бас, — что‑то этот свист мне знаком, но убей — не помню, где слышал?
Тяжелая рука мюрида схватила Абдулатипа за шиворот и подняла с земли.
— Что, щенок? Улизнуть хочешь? Не выйдет, — и мюрид грубо толкнул паренька в спину. — Не атаевский ли разведчик? Как думаешь, Узаир? Да и девчонка та на подозрения наводит.
— Мал больно. Куда ему в разведчики, — ответил хриплый голос. — Помнишь, Камиль из крепости говорил…
— Может, ты и прав, Галбацилав.
Абдулатип не видел лица Галбацилава, в темноте была видна лишь его огромная фигура. Папахой он касался макушки высокого дерева. «И зачем я только свистел? — с досадой на себя думал Абдулатип. И Париду, оказывается, они поймали. Но она, он уверен, ничего им не сказала. — Что же делать? Как передать то, что просил Кара–Караев? И надо предупредить Атаева, что у него в крепости сидит мюридский лазутчик по имени Камиль. Что делать? — лихорадочно думал Абдулатип. — Неужели в ауле среди мюридов окажутся и те, которых он встретил по дороге в Голотли? И какой же это Камиль? Камиль… Камиль. — Абдулатип напрягал память: — Не тот ли с рыжими усами, которого он видел в комнате Сааду? Кажется, Сааду называл его именно так».
Теперь хриплый голос прозвучал у самого уха Абдулатипа:
— Он не шевелится, Галбацилав.. Шив ли?
— Жив. Чего ему сделается. — Галбацилав так дернул мальчика за ухо, что он вскрикнул. — А ну, вставай! — и мюрид с силой тряхнул Абдулатипа.
— Ой, мои хурджины! Кукуруза вся высыплется, — заплакал Абдулатип.
— А он живуч, — засмеялся Галбацилав. — Возьми, Узаир, его хурджины, да проводи вон в ту ближнюю саклю к старухе Кавсарат. Там наши разберутся, кто он таков.
Когда Абдулатип в сопровождении двух мюридов вошел в саклю Кавсарат, посредине комнаты на ковре сидели по–турецки несколько мюридов. Посреди ковра стоял большой таз, из которого шел запах вареного мяса, и бутылка водки. Абдулатип быстро окинул взглядом сидевших, его беспокоило, нет ли среди них тех мюридов, которые остановили его по дороге в Голотли. Нет, лица были ему незнакомы, и это немного успокоило его.
— Вот! Еще лазутчика поймали! — Галбацилав толкнул вперед Абдулатипа, который едва не налетел на таз с мясом.
— Давай, давай его сюда! — Мюрид, державший в лоснящейся от жира руке баранью ногу, перестал жевать, уставившись пьяными глазами на Абдулатипа. — Лазутчик, говоришь? — Мюрид икнул.
— Так точно. — Галбацилав вытянулся. Видно, говоривший мюрид был здесь главным.
— Наше мясо едите, а меня еще обзываете, — сделав обиженный вид, захныкал Абдулатип. — Может, я тоже есть хочу, — и он протянул руку к мясу.
— Посмотрите‑ка на этого нахала, — удивился главный мюрид. — Уж не тебя ли мы поджидали в гости?
— Здесь моя бабушка живет, я в свой дом пришел. — Абдулатип понял, что нельзя показывать мюридам и тени растерянности, лучше смело нападать на них. И он сел на ковер поближе к тазу с мясом.
— Ха–ха! — засмеялся главный мюрид. — Вижу, парень стоящий. Эй, Кавсарат! Иди‑ка сюда.
«Что, если Кавсарат не признает меня, тогда все пропало», — в тревоге думал Абдулатип. Как только Кавсарат появилась на пороге, он бросился к ней.
— Бабушка, чего они меня обижают, есть не дают. Я голодный.
— Вернулся, дорогой! Ну и слава Аллаху, — закивала головой Кавсарат. — Ну как? Поменял ли яблоки на кукурузу? Вот и Парида уже по тебе плачет. — В эту минуту в комнату заглянула Парида.
— Ой, брат вернулся, — она бросилась было к Абдулатипу, но Галбацилав грубо оттолкнул ее к стене.
— Ну, чего раскричались! Еще посмотрим, какой он тебе брат, — он взглянул на главного, ища поддержки. Но тот был занят бараньей ногой и не обращал на него внимания.
— Ну‑ка, поди сюда! — Главный мюрид, уже изрядно захмелевший, поманил пальцем Абдулатипа.
— Выпей‑ка за здоровье своей любимой бабушки, — и он протянул Абдулатипу полный стакан самогона.
— Мусульманам грешно пить, и бабушка так говорила. — Абдулатип отстранил стакан.
— Вах! Посмотрите на этого петуха! Истинного мусульманина из себя строит, не пьет, не курит, только торгует. А теперь скажи: как тебя красные через готлинский мост пропустили. А? — Он исподлобья злобно посмотрел на мальчика.
— Пустили… Как бы не так. Они так набросились на меня, вот и гимнастерку разорвали. А один винтовкой ударил, и я даже сознание потерял, — Абдулатип всхлипнул.
— Гимнастерку, говоришь, порвали? А может, и правду говорит? — главный посмотрел на сидящих дружков. — А много там красных?
— На мосту пятеро было, а в ауле их полно, говорят, — шмыгнув носом, сказал Абдулатип.
— Это кто же тебе сказал?
— Мюриды в Заибе. В ауле, сказали, полно красных, смотри — береги свои яблоки. Я ни одного им не дал.
— Не дал, говоришь? Это хорошо, — главный протянул Абдулатипу объеденную баранью ногу. — На вот, ешь. — Он словно потерял интерес к Абдулатипу.
— Чего стоишь? Иди, — Галбацилав толкнул Абдулатипа к двери.
— Сдается мне — прикидывается этот паршивец, — сказал он тихо главному, но мальчик хорошо слышал его слова.
— Ты, Галбацилав, своей тени стал бояться. За каждым кустом тебе партизаны мерещатся. И чего ты их так боишься. А? Или трусишь? — прищурив левый глаз, главный ехидно взглянул на Галбацилава.
— Да я против их сотни готов один выступить. — Галбацилав обиженно засопел, маленькие злобные глазки сбежались к переносице.
— Зря не веришь мне, Булач, нюхом чую — мальчишка — красный лазутчик.
— Говорят, кто летом змею видел, зимой веревки боится, — усмехнулся главный.
— Вспомнишь мои слова, Булач, — Галбацилав махнул рукой. — Налей мне стаканчик. Хочу выпить за упокой души большевика Атаева. Завтра уж он от меня не уйдет.
— А здорово ты ему прислуживал во время войны с германцами. А? Небось дружком был? — съязвил главный.
— Никогда не был он мне дружком. Тогда еще я чуял — продался он красным. — Галбацилав залпом выпил стакан. — Еще в окопах я почувствовал, что он за птица, знал — царю изменит. Все о революции говорил. Ну, я с ним и сцепись, хоть и ниже чином был. — Галбацилав поджал губы. — А он меня плетью. Не забыл я про то. Ну да ничего. Разочтусь.
— Ха–ха, — смеялся главный. — Говоришь, плетью тебя? — Он уже окончательно опьянел. — Так, значит, старый у тебя должок, ну–ну.
— Будь уверен, Булач. Я в долгу у него не останусь.
— Ну–ну.
— Атаев в западне. Говорил же Камиль — в крепости жрать нечего. Долго они не продержатся. Да и боеприпасы, наверно, тю–тю. Боюсь, как бы Атаев руки на себя не наложил, сам хочу с ним расправиться.
— Нет, братец, дела Атаева не так уж безнадежны, как ты думаешь, — Булач нахмурился, пьяные глаза блеснули недобрым блеском. — Сегодня его двоюродный брат с отрядом партизан пришел в Обода ему на помощь. А завтра, того гляди, Караев в Голотли да Самурский в Карадахе выступят. Тогда плохи наши дела. Одним кулаком по нас ударят, сорвут нам наступление.
— А ты тут для чего?! — Галбацилав стукнул волосатым кулаком по полу. — У нас же есть свои люди в Обода.
— А, — махнул рукой Булач. — Люди… Ни на кого положиться нельзя.
— А Наху–Гаджи? Он подаст сигнал как договорено: зажжет костер на скале, как только красные уснут. Х–ха! Попляшут они у нас, проклятые гяуры. И опомниться им не дадим. Часть наших отрежет путь к крепости Караеву. А утречком мы и нагрянем к Атаеву. Камиль обещал испортить там пулеметы.
— Болтаешь много, — недовольно прервал его Булач, — говорят, и стены уши имеют. А тебя несет, как выпьешь.
— Вечно ты па меня цыкаешь. Слова не дашь сказать. Только себя умным считаешь, — Галбацилав недовольно засопел.
— Помолчи. Тут я командую. Так что изволь слушаться.
— В ауле женами своими командуй. Чем я хуже тебя? Я еще в царской армии не последним был.
— Ты моих жен не трогай. Они мне преданы и берегут свою честь. О своей лучше позаботься. Она, говорят, за болыневичком пошла? А?
— Не смей о Хандулай говорить! — Галбацилав аж зубами заскрипел. — А не то — голову, как арбуз, отрежу, — и он схватился за рукоятку кинжала.
— Может, я раньше продырявлю твое петушиное сердце. — Булач положил руку на кобуру.
За дверью Абдулатип и Парида внимательно прислушивались к тому, что говорили мюриды. Ребята волновались.
— Оказывается, Камиль — их разведчик, — шепнула Парида.
— Какой это?
— Рыжий такой.
— Что же делать? — Абдулатип тревожно посмотрел на девочку.
— Надо отсюда выбраться — и как можно скорей. — Парида решительно тряхнула головой. — Я пойду в крепость по скалам. Передам Атаеву, что завтра утром Кара–Караев придет им на помощь. И о Камиле скажу. Надо, чтобы пулеметы проверили. Вдруг он уже успел их испортить? А ты в Обода пойдешь, к двоюродному брату Атаева. Надо, чтобы они схватили этого Наху–Гаджи.
