За дверью Абдулатип и Парида внимательно прислушивались к тому, что говорили мюриды. Ребята волновались.
— Оказывается, Камиль — их разведчик, — шепнула Парида.
— Какой это?
— Рыжий такой.
— Что же делать? — Абдулатип тревожно посмотрел на девочку.
— Надо отсюда выбраться — и как можно скорей. — Парида решительно тряхнула головой. — Я пойду в крепость по скалам. Передам Атаеву, что завтра утром Кара–Караев придет им на помощь. И о Камиле скажу. Надо, чтобы пулеметы проверили. Вдруг он уже успел их испортить? А ты в Обода пойдешь, к двоюродному брату Атаева. Надо, чтобы они схватили этого Наху–Гаджи.
— А как мы отсюда выберемся?
Кавсарат, догадываясь, о чем шепчутся дети, бросила готовить чурек.
— Никуда я вас не выпущу. Малы еще воевать, — тихо сказала она.
— Бабушка, если мы будем здесь сидеть, там Сааду и его друзья погибнут, — тихо шепнула ей Парида. — Лучше помоги нам.
Кавсарат задумалась. Она тревожилась за ребят, но и не могла не думать о тех, кто ждал помощи в крепости.
А в комнате разгорался спор между Булачом и Галбацилавом. Казалось, они вот–вот начнут драться.
Кавсарат сняла с полки пустой кувшин.
— На‑ка вот, — подавая его Париде, сказала она, — пойдешь на хутор к Омару, а через его двор есть спуск к речке, а оттуда до Обода— рукой подать. А ты подожди пока, — сказала она Абдулатипу. — Надо что‑то придумать, а то мюриды не выпустят тебя со двора, — и она открыла дверь в комнату. — Ох, дети мои! Вышли на священную войну, не знаете, какая судьба кого ждет, а ругаетесь, — сказала она. — Лучше‑ка вот отдохните перед походом да поешьте получше, — и она положила перед ними горячий хлеб. — Э, Парида! — выглянула она в дверь. — Сходи‑ка к дяде Омару, пусть продаст бузы.
— Вот бабушка святые слова говорит, — сказал Булач. Видно, он не желал связываться с пьяным Галбацилавом. — Пусть его буянит, — он махнул рукой в сторону Галбацилава, — не будем обращать на него внимания. А вот поесть и выпить перед походом не мешает. А ты, Алилав, проводи девочку. Ночь темная, чего доброго — напугает кто, — п он многозначительно подмигнул сидевшему рядом с ним мюриду.
А Галбацилав выпил залпом еще стакан, с важным видом покрутил усы.
— Ежели меня кто иголкой кольнет, то я шилом могу. А ну‑ка друг Гулла, — он толкнул в бок соседа, — спой песню перед походом, порадуй Душу.
— Эй, сынок! — крикнула Кавсарат Абдулатипу, — Поди‑ка, станцуй гостям.
— Давай, давай танцуй! — стали кричать мюриды. Пьяный Гулла схватил таз, отбивая лезгинку.
Абдулатип вышел в круг. Мюриды сдвинули к стене тарелки, освобождая ему место.
— Арс! — Абдулатип стремительно сорвался с места. Вот он сделал круг, другой, потом вдруг на какую‑то секунду припал на колено, снова вскочил и пошел на цыпочках, медленно жестикулируя руками, с пола столбом поднялась пыль, но мюриды, не обращая на это внимания, увлеченно хлопали.
— Арс! — Абдулатип вновь стремительно закружился по кругу, а сам внимательно наблюдал за Галбацилавом. Он один смотрел на него и не хлопал. Абдулатип нарочно прошелся прямо перед его носом, и тут вдруг Галбацилав, сбросив с плеч бурку, вскочил и вошел в круг. Даже усы у него вздрагивали.
— Арс! — Он медленно развел руки и, ногой оттолкнув Абдулатипа к стене, один пошел по кругу. — Арс! Я вам покажу, как танцуют настоящие горцы! Эй, щенок, учись! — Он надменно взглянул на присевшего у стены Абдулатипа.
— Вах! А ну‑ка, быстрей, Галбацилав, — подзадоривал его Булач, вместе с остальными хлопая в ладоши. Гулла бил в таз. — Арс! Арс!
Мюриды так увлеклись пляской пьяного Галбацилава, что не заметили, как через открытое окно Абдулатип спустился на веранду. Рядом с ней к дереву была привязана лошадь Булача. В один момент Абдулатип развязал уздечку и вскочил на лошадь.
Мюриды опомнились, лишь услышав стук копыт. С криком «партизаны!» они вскочили и бросились к коням. Кто‑то выстрелил.
— Убежал, щенок! — Галбацилав выругался. — Что я говорил!
В это время во двор вбежал А лил а в, провожавший Париду до хутора Омара.
— Девчонка исчезла! Вошла во двор— и след простыл, — кричал он сквозь шум Булачу.
— Поймать их! — Булач бил себя кулаком по лбу. — Обманули. И кого? Меня, старого волка! Поймать их! — Он повернулся к Кавеарат: — А все ты, старая ведьма! Ты все подстроила, — и он с размаху ударил Кавеарат плетью. — Вот они какие, оказывается, твои «родненькие»!
— Пусть у тебя руки отсохнут! — Кавеарат поднялась. Но мюриды уже не обращали на нее внимания. Толкая сапогами тарелки с едой, опрокидывая бутылки, они бросились к коням. В ночной тьме слышны были их проклятия, выстрелы и топот коней.
— Спаси, Аллах, моих детей, — Кавеарат воздела руки к небу,
20
По каменистым тропам серый конь Булача нес Абдулатипа в сторону Обода. В ушах мальчугана свистел ветер. Казалось, конь летит по буграм и ущельям, ноги его едва касались земли. И хотя ночь была темная, конь мчался уверенно, не замедляя бега, словно понимал положение всадника. Крики мюридов, выстрелы и стук копыт постепенно отдалялись. А в ушах Абдулатипа еще стоял хриплый голос Булача. Главарь мюридов был вне себя от бешенства. «И надо же было этому щенку украсть именно моего коня, — кричал он, — ведь это не конь, а орел, я выбирал его в лучшем табуне ахвахцев! Разве его догонишь теперь! Улизнул мальчишка. Задушил бы его собственными руками!»
Абдулатип, прижавшись к гриве коня, все погонял его, все просил не замедлять бега. Со стороны Акаро–горы дул сырой ветер, похоже, оттуда шел дождь. Абдулатип был в одной рубашке, ветер надувал ее колоколом, но Абдулатип не чувствовал холода.
На перевале конь повернул было в Хундах, но Абдулатип успел направить его к пашням, в сторону Обода. Мальчик поглаживал взмыленную шею коня. «Скачи, дорогой, скачи, в Обода отдохнешь. Я сам накормлю тебя. Теперь будешь служить красным партизанам».
Вот и аул Обода. В домах кое–где виднелись огоньки. Здесь располагался отряд партизан, прибывших из Ботлиха.
Абдулатип позволил наконец коню перейти на шаг. Мальчику еще не верилось, что он у цели. «Скорее, скорее найти командира, двоюродного брата Атаева, и все ему передать. Главное, скорее сообщить, что среди его людей есть предатель. Его имя Наху–Гаджи, — это он запомнил хорошо. Наху–Гаджи. Он зажжет сегодня огонь на скале, когда партизаны уснут. Галбауллав хвалился, что они нападут тогда па Обод и всех перере–жут. Но вам это не удастся, проклятые мюриды. Он, Абдулатип, уже здесь в ауле. И Парида, наверно, уже дошла до крепости. Прошла ли она через скалы в такую ночь? Ей труднее, чем ему».
Из задумчивости вывел Абдулатипа окрик часовых. Двое партизан остановили его на краю аула.
— Кто такой?
— Я свой, партизан, мне к командиру скорей надо.
— Ха–ха! Партизан. Видали мы таких.
— Ведите меня к командиру! — Абдулатип ловко соскочил с коня.
— Смотри‑ка на него. Молоко на губах не обсохло, а ездит как настоящий джигит, — сказал вихрастый парень в заломленной на самый затылок папахе. — Ну‑ка, проверим — нет ли у тебя какого оружия за пазухой. — Убедившись, что оружия нет, партизан кивнул в сторону штаба. — Ну, пошли.
В небольшой, хорошо освещенной сакле, в которой расположился штаб, навстречу Абдулатипу поднялся высокий человек, лет двадцати пяти, с такими же, как у Атаева, темными, чуть лукавыми глазами.
— Вот товарищ командир, на коне прискакал, заявил, лично с вамп говорить желает, — сказал вихрастый парень.
— Хорошо, Сулейман. Выйди на минуту. Ну, докладывай, — командир кивнул Абдулатипу.
Абдулатип стал торопливо рассказывать.
— Так, так, — брат Атаева кивал головой, время от времени поглядывая на паренька.
— А где ж твоя лошадь? — спросил он.
— Да во дворе здесь стоит.
— Посмотрим. — Командир выглянул во двор.
— Да… Конь Булача. Я его знаю. Только все‑таки трудно поверить, как ты один мог обвести вокруг пальца целый отряд мюридов. Булача трудно провести, он — хитрая лиса.
Абдулатип недовольно сопел, ему было до слез досадно, что здесь еще не совсем поверили ему.
Вскоре привели Наху–Гаджи. Тот зашел боязливо, понурив голову.
— Когда ты должен был зажечь огонь на скале? — в лоб спросил его брат Атаева.
— Я? Огонь? — Наху–Гаджи попятился к двери. В глазах у него был страх.
— Нам все известно. Одно слово неправды — прикончу на месте. — Лицо командира стало суровым.
— А если правду скажу, не убьете меня? — голос у Наху–Гаджи дрожал.
— Не трону. Слово большевика.
Наху–Гаджи рассказал все. Слушал командир, широкими шагами ходил взад–вперед по комнате точно так, как его брат, Атаев.
— Иди, сынок, отдохни, — он кивнул Абдулатипу. — Спасибо тебе, и уж прости нас, что не сразу поверили. Да ты и сам понимаешь — иначе было нельзя. Теперь мы уж постараемся получше встретить бандитов Булача. С ним лично давно встречи жду. С ним у меня личные счеты. Хотел он для нас ров вырыть, да сам в него угодит. Ты, Наху–Гаджи, иди вместе с Сулейманом, зажги огонь на скале. Все делай так, как велел Булач. А об остальном мы позаботимся, — и он снял со стены шашку и маузер. Вооружившись, вышел.
