— Ну, а теперь давай ты! — крикнула Ольга Петру.
— Я не умею.
— Не может быть?!
Ольга в одно мгновение сбросила платье. Петр тоже стал раздеваться, но медленно, с неохотой. Он знал, что его невозможно будет уговорить влезть в воду. Не хотелось еще и пасовать перед Ильей — плыть кое-как. А Ольга, то ли из упрямства, то ли из самого искреннего желания чем-нибудь отблагодарить за поездку, принялась уговаривать Петра войти в воду и попытаться проплыть до ближайших свай, на которых уже сидел и обсыхал Илья.
— А ты забудь о дне реки, не думай о нем, — сказала Ольга, — иначе никогда не научишься плавать. Ты доверься воде. Я тебе помогу. Делай руками вот так, вот так…
Петр смотрел, как легко и забавно перемещалось вправо, влево смуглое тело Ольги, и отказывался, смущенно улыбаясь.
— Эх ты, — бросила Ольга с досадой, будто он не захотел довериться ей самой, а не воде.
— Ты прыгай, Оля, прыгай, — попросил Петр, — хоть посмотрю.
И она плюхнулась с разбега в солнечную речку. Река держала ее на себе непринужденно и надежно, как непринужденно и надежно держала она лодки рыбаков.
Петр подумал, что хорошо бы развести костер, приготовить картошку с чесноком. А потом добавить туда тресковой печени с маслом. А потом сдобрить все это мелко нарезанным укропом, чтобы его зеленый запах смешался со стойким ольховым дымком. Но это все — вечером, попозже… Зажгутся первые звезды, начнется пиршество. Картошка, шелест прибрежной осоки, голоса рыбаков и туристов неподалеку — все будет подано к столу. «Я еще выиграю свое. Илья победил в воде, а я одержу победу на суше».
Ольга вышла из реки, в несколько прыжков оказалась около Петра, тряхнула волосами, обрызгала ему лицо, улыбнулась.
— Хорошо-то как… — пропела она. И вдруг рассердилась: — Хоть бы голову смочил, утюг!
Ольга оглядела голову Петра с усмешкой, взглядом мастера.
— Ну и нахалтурил тебе кто-то с прической, — искренне возмутилась она, — криво, косо, патлы торчат. Жаль, ножницы не взяла…
— Да ты что, забыла, что ли?! Сама же подстригала…
— Ой, господи боже мой, дура я дура, свое не признала! — И Ольга закачалась от смеха, как Цветок при сильном ветре. Смеялась она простодушно, звонко, смеялось лицо, смеялись плечи, спина, — так обычно заливаются от смеха только дети. Петр смотрел на Ольгу, улыбался и уже в который раз думал: «Как хорошо, что мы взяли ее с собой».
Она перестала смеяться неожиданно, будто запнулась за что-то. Это произошло в тот миг, когда она взглянула в глаза Петру. Смех погас, но не от обиды и не от огорчения — Ольга притихла напряженно, с опаской, как это случилось в лесу на брусничной поляне.
Петр отвернулся и сам внезапно почувствовал, что смущает Ольгу своим взглядом и что этот взгляд смущает его самого.
— Пойду хворосту пособираю на вечер, — сказал он.
— И я с тобой.
Ольга быстро оделась, Петр тоже натянул рубашку и брюки, чтобы не ободраться о сухие ветки.
— Мы скоро. За дровами! — крикнул он Илье, осторожно вылезающему из реки.
— Ладно, не спешите, — и махнул рукой: — Вон за теми кустами я видел кучу валежника!
Петр и Ольга пошли по жесткой осоке, еще влажной от росы, хотя уже была середина дня.
— Завтра тоже будет хорошая погода, — заметил Петр. Ольга промолчала. — А ночью, может, поднимется туман и похолодает. Надо бы сходить к скирде да побольше принести соломы под палатку, — снова заговорил Петр, догадываясь, что Ольга сейчас думает о чем-то другом, слишком печальны были ее глаза.
— У тебя в самом деле есть жена? — вдруг спросила она.
— С чего ты это взяла? Я же тебе сказал, нет и не было.
— Я еще тогда подумала, что ты меня разыгрываешь, — кивнула Ольга. — В парикмахерских у вас развязываются языки.
— А я нарочно согласился, — в тон сказал Петр.
— Зачем? — быстро спросила Ольга.
— Тебе так хотелось.
— А ты всем угождаешь?
— Почему всем, только хорошим девушкам, — улыбнулся Петр.
— И многим ты наугождал? — полушутя-полусерьезно поинтересовалась Ольга, подобрав на ходу сухую ветку.
Петр молчал, не зная, в какую сторону теперь повернуть разговор, — болтать попусту не хотелось, не то было состояние, он понимал, что и Ольга спрашивает не просто так.
Она первая не выдержала молчания:
— Вы с другом сегодня здесь, завтра там, всех вам разве запомнить…
Ольга теперь только делала вид, что ищет валежник, наклонялась, а сама напряженно ждала, что скажет Петр. Он ответил не сразу:
— Встречалось немало девушек… Но ты, Оля, напрасно думаешь о нас так… Ищем любимую, как все, — недолет, перелет… — Петр стал вспоминать, раскрываться, он сам себе пытался ответить, почему до сих пор не смог найти свою избранницу.
Валежника вокруг было много. Он лежал высокими кучами на краях раскорчеванного поля. Петр и Ольга старательно выдергивали ветку за веткой и складывали их одну с другой.
— Давай сначала сходим за соломой, сделаем волокушу и потащим все сразу, — предложил Петр. Ольга согласилась.
Надо было идти за дорогу, потом перепрыгивать через канаву и топать по колючему рыжему полю, ощетинившемуся стерней. Высоченная скирда была обдергана со всех сторон, тут, наверно, ночевали не раз шоферы дальних рейсов или туристы, которых теперь все больше в этих древних краях, названных «Золотым кольцом».
— Посидим?
Ольга опасливо покачала головой:
— А не заждется ли друг?
— Он знает, что ему делать. Захочет разжечь костер, там есть дрова на первое время. Да и сообразит, если что…
— Ой, хитер ты больно, — Ольга погрозила пальцем. — Зачем привел? Солому брать или рассиживаться тут?
Петр бросился возле скирды на солому и развалился на спине, разметав руки и ноги:
— А не перенести ли нам сюда штаб-квартиру?
— Да ты что! Приедет какой-нибудь тип на лошадке, перестреляет всех как зайцев. Я так испугалась за тебя, ужас.
— Я тоже за себя испугался. Только не сразу. Если бы он шлепнул меня наповал, я умер бы счастливым.
— Глупый. Разве можно умереть счастливым в таком возрасте…
— Подумаешь, никто обо мне не заплачет, только вон ты да Илья. Верно говорят, на миру и смерть красна… Ты да Илья на меня смотрели, да солнце, да яблоки… и ничего было не понять, кто кричит, зачем кричит, когда все так хорошо.
— Чудак. Вприпрыжку побежал в сад. Сколько тебе?
— Уж многовато… Четверть века.
— Сколько?! Да ты еще мальчишка по сравнению со мной, — сказала Ольга, опускаясь на солому и поправляя волосы.
Петр погладил ее по плечу. Он все еще лежал, развалясь на мягкой соломе, смотрел в небо, где высоко кружились, парили коршуны. Его задело слово «мальчишка», но виду он не подал.
— Да, мне двадцать пять, а ты, Оленька, выглядишь на восемнадцать.
Петр прижал ее к себе, ткнулся губами и носом в щеку.
— Не надо! — Ольга резко отстранилась. — Думаешь, взял на мотоцикл, так все можно? Знаю я таких мотоциклистов. Прикидываетесь, а самим только одного и надо… Ненавижу вас всех!
Ярость Ольги была такой внезапной и такой сильной, лицо ее покрылось красными пятнами, глаза сделались маленькими, злыми, обжигающими, так что Петр испуганно залепетал:
— Честное слово, не хотел. не подумал… прости…
Ольга опомнилась:
— Я уже старуха, вот и злюсь. Мне уже к тридцати, а еще не замужем… да и знать вас не хочу.
Теперь он разглядел возраст Ольги — в глазах, в коже, в уголках губ. О возрасте особенно отчетливо говорили ее пальцы и ладони, испещренные мелкими морщинами, отчетливо пересекаемые глубокими линиями.
— Ну-ка, дай мне твою руку… Я вижу треугольник счастья. Это редко бывает.
— Может, знаешь, в каком углу оно заблудилось? Ну да ладно, не повезло мне, — махнула рукой Ольга, Она сгребла солому в охапку и пошла по дороге. Петр тоже набрал побольше и нехотя поплелся вслед, вдыхая терпкий запах золотистых стеблей. Он видел спину Ольги, мелкие завитки ее волос, он хотел бы ей сказать что-нибудь особенное, обнадеживающее… Но не знал что, — он чувствовал себя мальчишкой.
Когда они вернулись к реке, Илья уже сидел на мотоцикле.
— Оставьте солому в кустах и поехали в Суздаль. Мы еще успеем тут насидеться, — крикнул он.
За мостом дорога пролегла между широкими полями, стала часто сворачивать вправо, влево, — наверно, для того она так петляла, чтобы еще издали можно было путнику увидеть город с разных сторон, его церкви на горизонте и, медленно приближаясь, вглядываться, влюбляться в древний Суздаль.
Купола и островерхие звонницы тянулись ввысь. Они сначала дрожали, колебались в лучах солнца, а потом все отчетливее, все тверже вырастали из земли. Суздаль выходил навстречу не из лесу, а из чиста поля. Наверно, еще давным-давно, во времена великого княжества Суздальского, вырубили тут могучие леса, чтобы пахать и сеять, а когда придет враг, увидеть его издали, кликнуть рать и потом сойтись на равнине, меч на меч, отважно побить ворога. Много крови впитала суздальская земля — вражьей и своей.
