Евлампий Назарович обошел стороной любимый сыном родничок. Даже после долгого пути не манило его прильнуть к его кристальной освежающей струе. Будто бы опоганил сын чистоту этого родника.
Перейдя выгон, перелез Евлампий Назарович прясло своего огорода, огляделся и покачал головой: «До отцова огорода у девок руки еще не дошли».
А вот и родной двор. Без хозяйки запустел и давно зарос он бурьяном. Сквозь жухлые стебли бурьяна лезла настойчиво молодая сорная поросль. Распахнуты настежь двери в хлев и пустой амбар. Болтается оборвавшийся одним концом с навеса желоб. Разинул черный зев пустующий сеновал.
— Легко сказать — жить будешь! А как? — рассуждал сам с собой старик, стоя посреди нежилого двора.
На голос во дворе кинулись со всполошенные криком с улицы в подворотню длинноногий палевый кочет и растрепанная, хромоногая хохлушка. Во фрамуге сарая появился кот Васька и, обезумев от радости, прыгнул оттуда в бурьян и в два скачка оказался у ног хозяина. Драный и облысевший, он терся о его сапоги, пытаясь мяучить, но до Евлахи доходил только сиплый хрип. Петух с курицей, меж тем, рьяно изловчались проклюнуть котомку хозяина, брошенную на крыльцо.
— О! Гляжу я на вас, — проговорил сожалеюще Евлампий Назарович, присаживаясь на выщербленное крыльцо, — жили вы тут безо всякого излишества. Не то, что я: как сыр в масле катался, да вот ни при чем и остался. А, нет, погодите-ка... — развязал он котомку, — есть где-то тут от вашей бывшей хозяйки гостинцы городские.
Раскрыл Дарьин пакет и покрошил курице с петухом хлеба. Выклюнув из его рук по куску, они разбежались по двору, и при этом петух не выказал никакого желания уступить свой кусок подопечной хохлушке.
С Васькой Евлампий Назарович разделил оставшуюся половину батона и кусок столовой колбасы. Угрожающе урча и фыркая на кур, пытавшихся урвать кое-что и из его доли, кот сожрал все моментально.
Закурив цигарку, Евлаха погладил просяще взглядывавшего в его глаза кота и, сокрушенно вздохнув, проговорил:
— Вот так, Василий Катафеич, и произошел из твоего хозяина окончательный прототип!
Над селом, над полями все шире разгорался весенний трудовой день. Только он сегодня еще не звал в поля старого хлебороба. Кто бы перенес такое непереносимое горе, тот, наверное, не осудил бы его.
Евлаха еще потрудится на колхозных полях, вернется к своей, хотя и не очень завидной работе. Но никогда он не унизится до того, чтобы стать приживальщиком у сына и его пустоголовой женушки, не променяет родных Берестян на благоустроенный мещанский уют в городской квартире Герасима.
Горько и обидно отцу за сына: «...Какой пиявке дал присосаться к своему сердцу. Да и внучонку Егорушке затемнят трое-то мозги, всяк по-своему. А он ведь что? — дите на все восприимчивое».
Старик отомкнул немудрый запор и, постояв в раздумье перед распахнутой дверью, тяжело перешагнул порог осиротелой избы. Вбежавшие в избу вперед хозяина куры и кот бросились к своим привычным кормушкам: корытцу у шестка и плошке около рукомойника, но они были пусты. Поклевав осыпавшуюся с печи известку, петух разочарованно отошел на средину прихожей комнаты и остановился перед хозяином, в молчаливой задумчивости оглядывавшим запустелое свое жилье. Сбочив голову с лихо заломленным и окровавленным пунцовым гребнем — знаком совсем недавней уличном драки, петух испытующе глядел на хозяина рыжим огнистым глазом, всем своим видом недвусмысленно вопрошая: «До каких же пор у нас такое будет?»
Евлампий Назарович и сам думал о том же, глядя на окружающий его разор.
— Ну, что, жильцы, приуныли? — поглядел он на кур и кота. — Придется как-то жить, выходить из положения. Вон бывшая ваша хозяйка говорит: «Что я сдурела, что ли, в деревню обратно ехать? Вы там в Берестянах-то когда еще до коммунизма доедете, а я тут в городу-то запросто пешечком дойду». Дура ты и есть, Дарья Архиповна! Я по своему умишку так смекаю: не встать тебе, дуре, без моей подмоги и на приступочек к коммунизму. Вот и иди пешечком-то, а мы тут как-нибудь и без тебя справимся с нашей отсталостью. Вот так, жильцы, давайте как-нибудь выходить из этого положения.
Евлаха взял из-под порога голик, хозяйственно оценил его производственные возможности и в раскрытую дверь выкинул во двор.
— Чего-чего, а березовых-то веников у меня припасено, — оказал он, усмехнувшись, и, откинув творило, полез на вышку.
В Сосновский район я приехал впервые. Зашел в райком партии побеседовать, посоветоваться — где побывать, с кем стоило бы встретиться. Однако секретарь райкома, Анатолий Петрович Белкин, уклонился от совета.
— Выбирайте сами. В каждом нашем колхозе есть свои плюсы и свои минусы. И людей встретите разных, тоже с плюсами и минусами. Где намечается смена председателей? — Анатолий Петрович пробежал взглядом по списку под настольным стеклом и озабоченно вздохнул. — Неожиданные нынче с ними казусы происходят. Каждый председатель такой экзамен держит, что... — и выразительным жестом он показал, какой это экзамен. — Колхозники, знаете, словно ускоренный курс переподготовки прошли. Пленумы ЦК преобразили тут у нас неузнаваемо всю обстановку.
Маршрут мой определил возвращавшийся из районного центра газик Бежевской МТС. Он подъехал к райкому забрать тех, кому надо попасть в зону станции.
За сорок минут пути до усадьбы МТС словоохотливый шофер Федя Корзухин порассказал мне о примечательных событиях в жизни окружающих колхозов.
В стороне от нашего пути, едва приметное среди увалистых заснеженных полей, растянулось возле какой-то речушки село Долбняково. Кивнув на него, Федя сказал:
— Вот тоже с долбняковцами скандал намечается. Соревновались они уже сколько лет с Лежневским колхозом имени партизана Нечаева. Ну, и нынче нечаевцы звонят в Долбняково — приезжайте-де, дорогие соседи, с проверкой выполнения соцдоговора и пожалуйте на наше отчетное собрание. А председатель долбняковской артели «Крутой Яр», Гаврила Филипыч Косотуров, громогласный такой, как гукнет им в ответ: «Проверять не будем! Не приедем. И вы к нам не ездите!» Нечаевцы, конечно, оскорбились. Что, дескать, это еще за новости? Если загордились, так мы не гордые — приедем, поучимся. А ежели вы отстали — к нам милости просим перенять опыт. Но все равно никто из «Крутого Яра» к ним не приехал. Остались нечаевцы вроде как бы оплеванными. Расшумелись у себя на отчетном собрании: «От соревнования с крутоярцами ни в коем случае не отступаться. Правлению караулить, когда будет у них отчетное собрание». Вот ждем, чем эта заваруха кончится.
Описанная Федей «заваруха» обещала любопытное развитие, и я с учетчиком тракторной бригады, приезжавшим в МТС за автолом, добрался до села Лежневского. Оно открылось перед нами как на ладони с перевала, названного учетчиком «Точильной гривой». В отличие от Долбняково выглядело Лежневское каким-то уютным, собранным почти в квадрат, с несколькими перекрещивающимися улицами и ясно обозначенным центром. Село обступали с разных сторон новые скотные дворы, птичники, зерновые склады, висхомовские сушилки. Около одной из ферм то появлялся в лучах заходящего солнца, то исчезал, затененный облаками, серебристый ветродвигатель. В морозном воздухе где-то, казалось, совсем рядом — за березовой рёлкой — слышалось торопливое шушукание пилорамы, заглушаемое временами пронзительным визгом циркульной пилы.
— Строитесь? — заметили.
— Начинаем. Пора. Председателя добыли в масть.
Было непонятно — как это «добыли» и кому и в какую это масть? Но лошаденка, почуявшая близость конного двора, подталкиваемая к тому же под гору тяжелым грузом, безудержно понесла, угрожая вытряхнуть нас в каком-нибудь нырке или выкинуть на раскате. Сдерживая распалившегося конька, учетчик отвлекся от разговора и только у крыльца правления артели сказал на прощание:
— Поживете у нас — расскажут вам, как мы Семена Викторыча добывали.
В кабинете председателя шла обычная вечерняя разнарядка. Необычным был только ее какой-то новый характер, оставлявший впечатление доброй беседы, дружеского советования председателя артели со своими ближайшими помощниками.
Семен Викторович — моложавый шатен, лет, вероятно, сорока с небольшим, скромно, но хорошо одетый, располагал к себе ясным взглядом карих глаз под высоко вскинутыми бровями. Их взлет придавал его лицу одновременно и выражение глубокой внимательности и легкой добродушной улыбки.
Говорил он спокойно и немногословно, одинаково ко всем уважительно и, казалось, стремился не столько сам на чем-то настаивать, кого-то убеждать, сколько выслушать мнения и советы окружавших его колхозных командиров.
