Мтвариса грустно улыбнулась, отвернулась от окна и, безмятежно напевая, исчезла в сумрачной глубине палаты.
Лука долго стоял перед темным окном, пораженный увиденным и услышанным. Мтвариса больше не появлялась, не подходила к зарешеченному окну.
Подавленный, с тяжелым сердцем, Лука вышел из больничного двора. К берегу реки он сворачивать не стал, отправился прямо домой.
На остановке троллейбуса он столкнулся с Мито и немного поболтал с ним. Выяснилось, что Мито шел в кино на утренний сеанс. Мито пригласил и Луку, обещал взять ему билет. Но Лука отказался и, когда Мито ушел, посмотрел ему вслед с чувством превосходства.
Потом Лука сорвался с места и пошел так быстро, как будто торопился по неотложному делу или спасался от преследователей. Эта поспешность не была невольной, он и в самом деле спешил, только не домой, а туда, где оставил открытыми ворота, и надеялся, что они все еще открыты. Он миновал здание своей бывшей школы и в мгновенье ока очутился у знакомых ворот. Тяжело дыша, осторожно толкнул одну створку. Она не поддалась. Тогда он изо всей силы стукнул кулаком, но ворота и на сей раз не двинулись с места, потому что они были так же прочно заперты, как прежде, как всегда, и не было никакой надежды, что они когда-нибудь отворятся.
Лука стал прохаживаться мимо ворот, попытался заглянуть во двор, но тщетно.
Разбитый и усталый, он спустился к Куре я остановился у края улочки, где начинались зеленый склон и узенькая крутая тропка. Отсюда он уныло поглядел на безлюдный, залитый солнцем берег.
Потом он рассказал обо всем Андукапару и вздохнул с некоторым облегчением, как будто тащил тяжелый груз и теперь половину этого груза переложил на плечи друга. Андукапар слушал его молча. Обросший, как обычно, трех-четырехдневной щетиной, он сидел, откинувшись на клеенчатую спинку кресла, и задумчиво разглядывал свои беспомощные, бесполезные ноги.
Лука не думал, что уже пережитое однажды во время пересказа вновь так взволнует его. Все струны его души были натянуты и напряжены до предела, а воспоминания об утреннем происшествии невидимыми пальцами касались этих струн и заставляли их вибрировать. В то же время он верил, что Андукапар объяснит, растолкует ему то, что для него оставалось необъяснимым, непонятным, окутанным мраком. Но Андукапар молчал, задумчиво катал он свое кресло на велосипедных колесах взад и вперед по балкону. Прислонясь спиной к деревянному барьеру, Лука следил за движениями узких и длинных рук. Эти ловкие руки, казалось, для того и были созданы, чтобы на протяжении всей жизни крутить велосипедные колеса и заменять ноги человеку, бессильно распластанному в кресле.
Некоторое время оба молчали. Андукапар подкатил свое кресло к крану. Наклонился и пустил воду. Порылся под сиденьем, выудил чашку и напился. Потом устремил на Луку свои глубоко посаженные черные глаза и спросил так тихо, как будто разговаривал сам с собой:
— Ворота, говоришь, были открыты?
— Да.
— А прежде никогда не бывали открытыми?
— Никогда.
— Ты уверен, что они были открыты?
— Я же говорю тебе, что я вошел во двор.
— А во дворе ты никого больше не видел?
— Никого.
Видимо, Андукапар кое в чем усомнился, но Лука не стал доказывать свою правоту, он повернулся и, перегнувшись через барьер, выглянул во двор. Во дворе Коротышка Рубен возился возле своей голубятни. В ней заключалось все богатство. Он разводил голубей и существовал за счет их купли-продажи, Рубен особенно любил город Самтредиа[9]. Он никогда там не бывал, но, по его представлению, этот маленький и красивый городок был заселен одними голубями.
— Так и сказала, что луна лопается и распадается на части? — услышал Лука голос, Андукапара.
— Да, говорит, распадается, — ответил он, взглядывая на своего собеседника.
— Именно так сказала, что каждая частица ее тела связана с распадающейся луной?
— Да, именно так.
— И что ее тело тоже на четырнадцать частей разрывается?
— Почему ты спрашиваешь? Ты что, мне не веришь?
— Верю… Так просто… Это очень интересно… — Андукапар покатил свое кресло в глубину балкона и так же быстро вернулся. — А что это за улица Верхарна?.. Хотя, возможно, она и вправду там живет. Если не ошибаюсь, в Тбилиси есть такая улица, где-то в Дидубе или в Нахаловке.
Лука слушал, затаив дыхание, — Андукапар разговорился и, наверно, теперь многое мое сказать, но Андукапар направил коляску к своей комнате и с порога бросил:
— Странный ты человек, Лука, вечно с тобой что-нибудь случается!
Через несколько дней Лука улучил время и убежал из дому. На протяжении всей этой недели он часто думал о Мтварисе; иногда она ему даже снилась. Несколько раз он принимал решение поделиться своей тревогой с Андукапаром, но когда наконец решился сказать, вдруг понял, что говорить ему не о чем, он и сам не знал, что тревожило его, почему он не находил покоя. Но какая-то загадочная сила влекла его к тому затемненному окну, откуда впервые засиял ему дотоле неведомый свет.
Он снова подошел к знакомой ограде, железные ворота были заперты. Он толкнул их рукой, налег плечом, все напрасно! Железные ворота были закрыты так же крепко, как и в прошлом и в позапрошлом году. Огорченный и разочарованный, он несколько раз обошел вокруг высокой кирпичной ограды и спустился вниз по переулку. Дойдя до конца улицы, он взглянул на берег Куры. Берег показался ему пустынным, но когда он присмотрелся повнимательней, над Верийским мостом заметил сидящего на отмели парня. «Кто-нибудь из наших», — решил про себя Лука и побежал вприпрыжку по крутому зеленому склону.
Мальчишка, наверно, почувствовал, что кто-то идет, и через плечо оглянулся на Луку.
Лука не знал этого мальчишку, впервые его видел. Он замедлил шаг и решил вернуться назад, но незнакомец приветливо ему улыбнулся и даже рукой помахал, дескать, иди присаживайся.
У незнакомца были рыжие кучерявые волосы и конопатое лицо. Живые светлые глаза затенялись удивительно короткими и густыми рыжими ресницами. Он был очень худой, но загар придавал ему здоровый вид.
Конопатый похлопал тощей рукой по песку и сказал Луке:
— Садись, куда спешишь?
Лука покорно присел.
— Плавать умеешь? — неожиданно спросил Конопатый.
— Умею, — ответил Лука.
— А я не умею, — быстро отозвался Конопатый таким тоном, как будто хвастался тем, что не умел плавать.
— Это же очень легко, научишься…
— Интересно, как я научусь, если я тону.
— Когда научишься, не утонешь.
— Что ты за человек! — засмеялся Конопатый. — Как же я научусь, если сразу тону…
Луке нечего было возразить, и он умолк, Конопатый тоже молчал. Помолчав, он добавил:
— Наверно, это потому, что я худой.
Лука ничего не ответил.
— Ты думаешь, я мало ем? Ем, но не жирею, — и вдруг: — А где ты живешь?
— В Чугуретах. — Лука протянул руку к мосту и указал на двухэтажный дом за крайним пролетом. Конопатый, конечно, не мог разглядеть дома Луки среди покосившихся стен, балконов, выкрашенных в разные цвета галереек и черепичных крыш.
— А что же ты тут делаешь, если там живешь? — снова неожиданно брякнул Конопатый.
— Здесь моя школа. — Лука еще хотел добавить, что его школу перевели в другое место, а в здании школы теперь военный госпиталь, но поленился. Вернее, поленился потому, что подумал, что этому мальчишке наверняка безразлично, куда перевели школу Луки.
— Значит, ты там живешь, а сюда в школу ходишь?
— Да.
— Ничего себе! А как тебя зовут?
— Лука.
— Что это за имя — Лука?! — от души расхохотался Конопатый. — Первый раз слышу!
— Не знаю, так меня назвали… — потом смущенно добавил: — Деда моего так звали.
— А меня зовут Альберт.
— Альберт?
— Красиво, правда?
— Правда, — согласился Лука.
— Да, ничего себе, — Альберт взял камень и швырнул в воду. Лука тоже бросил в реку камень.
— Давай-ка поплавай, а я погляжу, как ты плаваешь, — попросил Конопатый.
Лука сейчас был совсем не в настроении плавать, да и лень было выжимать потом мокрые трусы и ждать, когда они высохнут… Поэтому он просто объяснил Конопатому, как он плавает, и впоследствии был достаточно сурово наказан за хвастовство, и горечь еще долго оставалась в его душе.
— Я могу отсюда доплыть до своего дома, — гордо заявил Лука.
— Неужели?! — поразился Альберт. — А туфли, брюки, сорочка… Одетый поплывешь?
— Нет, — улыбнулся Лука, — после уроков все ребята спускаются сюда. Когда наплаваемся, я отдаю одежду товарищам, а сам плыву по течению.
— По течению? — Почему-то именно это слово выбрал Альберт, чтобы выразить свое удовольствие.
