— Я могу отсюда доплыть до своего дома, — гордо заявил Лука.
— Неужели?! — поразился Альберт. — А туфли, брюки, сорочка… Одетый поплывешь?
— Нет, — улыбнулся Лука, — после уроков все ребята спускаются сюда. Когда наплаваемся, я отдаю одежду товарищам, а сам плыву по течению.
— По течению? — Почему-то именно это слово выбрал Альберт, чтобы выразить свое удовольствие.
— Да, по течению.
— А ну, покажи!
Лука с улыбкой покачал головой: в другой раз.
— Покажи, прошу, как ты плаваешь. Твое барахло я сам понесу. Ты плыви, а я бегом побегу… Честное слово!..
— Сейчас мне неохота. Настроения нет. И потом, еще рано, вода холодная.
— При чем здесь настроение? Если бы я умел плавать, все время бы в воде сидел. Раздевайся, давай… Покажи хоть разок, как ты плаваешь.
Лука поднялся и стал снимать ботинки, потом снял брюки и накрахмаленную, нынче утром тщательно выутюженную белую сорочку. Следом за ней снял и майку. Все это аккуратно сложил и передал Альберту.
— Знаешь, куда нести?
— Откуда же мне знать?
— Слышал о Речной улице?
— Это Пески, да?
— Точно.
— Пески-то я знаю, а номер какой?
— Семнадцать. Войдешь во двор и подождешь меня под липой. Только поторапливайся.
— Ва, могу даже на троллейбусе поехать! — Альберт протянул руку по направлению к склону и сказал: — Я оттуда посмотрю на тебя, а потом побегу… Если ты опередишь меня, я подарю тебе этот нож. — Он достал из кармана перочинный ножик с несколькими лезвиями и показал Луке. — А если я приду раньше, ты мне что-нибудь подаришь.
— Ладно, — согласился Лука.
Альберт побежал по отмели и в несколько прыжков очутился на самом верху. Оттуда он крикнул Луке:
— Давай быстрей, а то я уже ухожу.
Зеленоватая вода оказалась на диво теплой и прозрачной. Подняв руки вверх, словно сдаваясь в плен, Лука медленно входил в воду. Неожиданно он подпрыгнул и нырнул. Несколько метров проплыл под водой и под водой же перекувырнулся. Потом спокойно высунул голову из воды и левой рукой стряхнул воду с лица и протер глаза.
Альберт стоял на склоне. Радостно смеялся и скакал, махая ему рукой. Некоторое время он наблюдал за Лукой. И Лука тоже не сводил с него глаз, улыбался: знай, мол, наших! И тоже махал ему рукой.
Конопатый еще раз издал победный клич. Потом подпрыгнул, резво затрусил и исчез внезапно, как во сне.
Лука не спешил, он доверился течению, вынесшему его на середину реки. Чего ему было спешить? Если бы даже Конопатый лопнул на бегу, он бы все равно никогда не опередил Луку, ибо Лука здесь, на Куре, доказал, что прямая линия есть кратчайшее расстояние между двумя точками.
«Неужели он думает, что я возьму его ножик?» — думал Лука, спокойно, размеренно двигая руками и ногами. Ножик, судя по всему, был в порядке, и именно поэтому Лука не хотел его отбирать, не хотел огорчать Конопатого. «Видно, неплохой парень. Веселый, но чересчур простоват».
Вдоль Куры до самого Мухранского моста справа тянулась высокая бетонная стена. На пологом левом берегу набережной еще не было. Когда Лука плыл к дому, он всегда глядел на левый берег. Любил смотреть на маленькие домики и пестрые галереи и балконы. Все это было для него чужим и в то же время родным, близким и далеким. Наблюдая за городом с середины реки, он всегда обнаруживал между двумя домами и какой-нибудь домишко, которого не видел или не замечал прежде. Иногда останавливал взгляд на каком-нибудь ажурном балконе, казалось, и этот нарядный резной балкон он видел впервые. А иногда он находил совсем незнакомое окно. Окно и впрямь дивно сверкало на солнце своими разноцветными стеклами.
Проплывая под мостом, Лука уже был совершенно спокоен. Отсюда начинался его район — Чугурети, его владения.
Сразу за мостом реку рассекал надвое маленький песчаный островок. Слева прямо из реки поднималась белая стена высокого здания. Только не подумайте, что она крашеная, это она от муки такая белая. Из окон здания всегда вытряхивали мешки из-под муки или бесцеремонно высыпали сверху прямо в Куру отруби.
Потом показывались барабан и купол бездействующей церкви. Во дворе этой бездействующей церкви жила Маико, одноклассница Луки. Худенькая, бледная, как цветок, выросший без солнца… Когда Лука думал о Маико, то почему-то представлял себе, что она сидит, забившись в какой-нибудь темный угол, и грызет орешки.
Ниже церкви снова начиналась отмель, она врезалась в реку и от гаража автошколы до «Бабушкиной стены» тянулась вдоль нескольких дворов. Лука огибал островок и как раз там, где рукав соединялся с главным руслом реки, начинал подумывать о выходе на берег.
Отсюда уже хорошо был виден двор Луки, двухэтажный дом и раскидистая липа. Лука тотчас взглянул на липу — не опередил ли его Конопатый Альберт. Двор был пуст. И под липой никто не стоял.
Лука подплыл к берегу и уцепился за борт лодки. Только выйдя на берег, он почувствовал усталость, тело его словно отяжелело, но эта тяжесть не была ему внове; с ним всегда так случалось, когда он возвращался из школы вплавь.
По балкону второго этажа разъезжал на своем клеенчатом кресле с велосипедными колесами Андукапар. Тетушки, как обычно, сидели, запершись в комнате.
Лука стоял на солнце и обсыхал. Ему холодновато, тело посинело и покрылось пупырышками. Он на себе отжимал мокрые трусы. Потом пересек отмель и, укрывшись за стеной, снял трусы, чтобы выжать их получше — когда еще они высохнут! Натянув выжатые трусы, он вышел на солнце. «Если Конопатый шел пешком, — думал Лука, — то он еще не скоро появится». Да и на троллейбусе получается ненамного быстрее, троллейбус ходил редко и едва плелся, делая остановки на каждом шагу.
Ножик с разными лезвиями он уже выиграл, заработал: считай, что он у него в кармане! Дело в том, что по дороге Лука передумал. Во-первых, Конопатый, пожалуй, был не из тех, чтобы пожалеть для Луки ножик, а во-вторых, чем больше проходило времени, тем сильнее нравился Луке маленький хорошенький ножик с перламутровым черенком…
Капли воды на коже уже обсохли, синева прошла. Лука согрелся и перестал дрожать. Мокрыми оставались только трусы и волосы. Хотя волосы даже нельзя было назвать мокрыми, они были скорее влажными, как бы покрытыми росой.
На кирпичной стене показался дядя Ладо — в холщовых штанах и куртке. Засунув руки в карманы, взглянул на берег.
— Поднимайся, чего стоишь? — сказал он Луке.
— Товарища жду.
— Здесь жди. — Дядя Ладо сел на скамейку и принялся мастерить из газеты самокрутку.
Луке не хотелось торчать в одних трусах в пустом дворе. Теперь же, когда появился дядя Ладо, он подскочил к стене и с кошачьей быстротой и ловкостью взобрался наверх. Очутившись во дворе, он отряхнул пыльные руки и сел на ту же скамью, вернее, на длинную дощатую перекладину рядом с дядей Ладо, спиной к Куре. Так он сел для того, чтобы видеть ворота, ведущие с улицы во двор. «Конопатый вот-вот появится», — думал Лука.
Но Конопатый запаздывал.
Дядя Ладо задымил вонючим самосадом, потом вытянулся и прислонился спиной к стволу липы. Эту скамью, на которой они сейчас сидели, сколотил дядя Ладо. Мужчины со всего двора по вечерам собирались под липой, а сидеть было не на чем. Дядя Ладо распилил бревно, которое выловил в Куре, обтесал, заострил концы, врыл в землю поодаль друг от друга, сверху настелил обструганную доску и прибил ее гвоздями. Потом к этой скамье приладил стол. Одной скамьи, разумеется, соседям не хватало, тому, кто запаздывал, приходилось стоять. Поэтому дядя Ладо поставил такую же скамью и по другую сторону стола.
А Конопатого Альберта все не было видно.
— Чего же ты ждешь, — спросил дядя Ладо. — Почему не идешь домой?
— Да так, жду одного Конопатого, Альберт его зовут.
— А чего ему от тебя надо?
— Ничего. Он должен мою одежду принести.
— Откуда?
— Я от Верийского моста сюда приплыл, а вещи ему оставил.
— А ты его знаешь?
— Нет. Сегодня познакомился.
— Ну, ты отличился, брат! — Дядя Ладо вдруг разволновался и, как показалось Луке, даже рассердился. — Незнакомому парню вещи оставил?!
— Да так получилось…
— Как это получилось?!
— С виду он вроде хороший парень.
— Хороший! — Дядя Ладо сплюнул со двора на берег и выбросил дымящийся окурок. — Какой он хоть из себя?
— Конопатый, худой… Волосы рыжие, как огонь.
— Ну и растяпа же ты!.. Идем со мной.
— Нет, дядя Ладо, он парень такой, что не обманет. — Лука все еще верил, что Конопатый придет и принесет вещи. Дядя Ладо зря волновался.
— Идем, я сказал. — Старый лодочник схватил его за руку повыше локтя, перешагнул через скамью и перетащил Луку за собой.
Они вышли на улицу.
Волнение и гнев дяди Ладо показались Луке совершенно неоправданными. Дядя Ладо вдруг стал на себя не похож, лицо его напряглось и вытянулось. Узкие, погасшие глаза вспыхнули и расширились. Он, наверное, и сам не чувствовал, как крепко сжимал руку. Лука морщился от боли и думал: «Только бы отпустил, и черт с ними, с вещами».
