— Матильда Вячеславовна…
Думала, что показалось ей это, да и обернулась ненароком. А там белый кто-то из пучины подземелья так и поплыл к ней…
— А-а-а-а-а-а-и-и!! — без памяти реванула Анна.
Не чуя ног и перекладин лестничных, вылетела наверх, будто тягой в трубу ее вынесло. Распустила врозь руки — махотка вдребезги.
Из горницы, перепуганные криком, выскочили Виктор Иванович и бабка Матильда.
— Христос с тобой, Аннушка, да что ты? — Матильда Вячеславовна обняла невестку, глядя в округленные глаза ее.
По щекам Анны, трясущимся и густо выбеленным, пробежали слезинки, оставляя мокрый след.
— Т-там… т-там!.. — заикалась она и тыкала рукой в творило подпола, опасливо пятясь от него. — Белый!.. Сюда шел!..
— Да что ты, матушка! Успокойся! Показалось тебе это. Какой там еще белый?
Дождавшись, пока Анна малость утихла, Матильда взялась мед собирать в крынку.
— Витя, Вичка, — обратилась она к сыну, — полезь туда, погляди, кто там у нас объявился.
«Витечка» она всегда произносила скороговоркой, оттого выходило у нее «Вичка».
Виктор Иванович не спеша опустился в подпол и через короткое время возгласил оттуда:
— Х-хе, волк тебя задави, Аннушка! Да кому же тут быть! Хоть слезь сюда да сама при мне погляди — никого нету.
— Что ты, что ты, Вичка! — зачастила Матильда и, пониже наклонясь над черепками от махотки, собирая их, едва заметно ухмыльнулась. — Пусть она успокоится, в себя придет, а потом мы с ней там побываем. Сегодня-то уж не надо этого делать.
Заморозивший Анну страх отнял у нее силы — присела на краешек лавки, к столу.
А Виктор Иванович, выбравшись из подпола, бросил на проем крышку, придавил тяжелым сапогом и, ни слова не говоря, вышел во двор. Минут через пять вернулся.
— А ведь я знаю, откуда испуг твой образовался, — лукаво прищурил он глаз и потянул себя за шнурок правого уса. — Мучку-то, волк тебя задави, приняла у мужиков?.. Приняла, да боялась — вот мешок белый тебе и померещился в темноте. Не бери в другой раз. — И, подойдя вплотную к жене, обнял ее одной рукой, другой погладил по голове, как ребенка. — Ну, прошли, что ль, все твои страхи?
— Ой, прошли, знать! Нечистый попутал — сроду ни у кого не возьму…
— Ну, вот и славно, — проговорил Виктор Иванович, отходя от Анны и раскуривая толстенную самокрутку. Курил он беспрерывно. — А теперь пойди на улицу да разыщи Ромашку… Где он запропастился. Нужен он мне. — И закашлялся громко, с перехватами. — Да сама-то не совестись на людях, не болтай, как испугалась.
— Витя, Вичка, — усмехнулась Матильда, когда захлопнулась дверь за невесткой, — эт зачем же ты ее вниз-то звал? А ежели б она не побоялась туда спуститься?
— Х-хе! — засмеялся Виктор Иванович. — Да где ж ей столько смелости взять! Слаба она против нечистой силы. — И круто пошел в горницу к столу, где у него была разложена бумага.
— Влетишь ты когда-нибудь со своими шалостями, — погрозила вслед сыну Матильда Вячеславовна и, чуть-чуть приподняв западню, спросила негромко:
— Пить, что ль, захотел, родной?
— Пи-ить, — слабо послышалось оттуда.
Бабка налила полный кувшин квасу, опять приподняла повыше западню, позвала:
— Возьми вот. До вечера, чай, хватит.
В сенях послышались шаги — кувшин, словно живой, нырнул в подземелье. Матильда, захлопнув крышку, ступила на нее и как ни в чем не бывало сунулась к шестку, раздвигая горшки, потянулась к заслонке.
— Где папашка? — запыхавшись, выдохнул Ромка с порога.
— А ты не шуми, — одернула его Матильда. — Раз позвал домой, — значит, дома.
— Покорми его, бабушка, — послышался голос Виктора Ивановича. — Сейчас я закончу.
— Теперь весь выигрыш Ваньке достанется. Все свои бабки ему я отдал, — сокрушался Ромка, влезая за стол.
Пока Матильда кормила внука, плеснув ему щей в деревянную чашку, Виктор Иванович пошел во двор, вывел из конюшни своего Рыжку, на котором всегда ездил, бросил на спину коню потник и закрепил его самодельной подпругой. А по верху потника перекинул короткую веревку с петлями на концах, получилось некое подобие стремян.
— Ромашка, — спросил Виктор Иванович, вернувшись в избу, — ты хочешь быть гусаром?
— Хочу, — выпалил сын, облизывая почерневшую, обглоданную по краям деревянную ложку.
— А кто такой гусар, знаешь?
— Это такой, с усами. В высокой шапке… Я у бабушки в книжке на картинке видел.
— К-хе, волк тебя задави, с усами! Да и без усов можно скакать на коне. Еще как! Поди-ка сюда… Наелся, что ль?
— Наелся, — бодро ответил Ромка и по-солдатски вытянулся перед отцом.
— Вот чего, Ромашка, — сказал Виктор Иванович, присаживаясь на лавку и поставив сына между своих колен. — До города дорогу найдешь? Не собьешься?
— Найду, — подхватил на лету Ромка.
— А на Болотной улице избенку помнишь, куда мы с тобой заезжали на прошлой неделе? — по голубым глазам Виктора Ивановича пробежала ненастная тень, однако тут же запрыгали в них веселые лукавинки. — Ну, тетку Зою помнишь, какая тебя сусальным петушком угостила?
— Да помню, что я, маленький, что ль? Мы ж тама уж сколь разков с тобой бывали!
— Ну, смотри не пролети! Вот тебе пакет, — Виктор Иванович, достав из бокового кармана запечатанный конверт, велел Ромке подобрать рубаху в штаны, подвязал их потуже шнурком и только после этого засунул пакет за пазуху сыну.
— Теперь лети, взвивайся, никому в руки не давайся! — Виктор Иванович тяжело опустил обе руки на плечи сына. — Пойдем, провожу.
Во дворе Виктор Иванович взнуздал коня, подсадил на него Ромку и, отворяя скрипучие, шаткие во всех стыках воротца, наказал:
— Увидишь встречных или догонять станешь кого — сворачивай в степь. В разговоры ни с кем не ввязывайся. Про пакет никто не должен знать. Отдашь в руки тетке Зое или ее мужу, дяде Авдею, понял?
— Понял, — поморщился от длинных, и, как ему казалось, ненужных наказов Ромка, разбирая повод. — А ежели мамашка вон тама у лога встренется, чего я ей скажу?
Ромка догадывался, что дело, порученное отцом, делается втайне от матери, и потому опасался ее более, чем кого-либо. «Чужому-то хоть чего соври, — думал он, — а ей ведь надо сказать, чтобы на правду походило».
— Скажешь, что я послал тебя в город за бумагой для писем.
Виктор Иванович заботливо подправил веревочные стремена, отломил от нового плетня вицу, подал.
— Возьми вот хворостинку, может, где подогнать придется Рыжку. Да не загони его, слышишь?.. Ну, — хлопнул по крупу коня ладонью, — скачи!
От тряски руки у Ромки запрыгали, как крылышки у неоперившегося цыпленка. Под копытами коня запылила дорога.
Матильда так и простояла возле шестка с цигаркой, пока не вернулся сын.
— Рано, Витек, послал ты мальчишку в такую дорогу, — сердито сказала она. — Либо шею себе сломит, либо нас под монастырь подведет.
— Когда-то же надо связного заводить…
— Рано! Не спорь.
— Чего ты волнуешься, мама. Ромка шустрый, смекалистый. — Виктор Иванович снова присел на лавку и, бросив кепку рядом с собой, принялся скручивать из газеты новую цигарку, хотя окурок от прежней закрутки еще дымился под усами. — Ничего ни с ним, ни с нами не случится в любом разе: написал я так, что никто, кроме Авдея, не разберет.
6
Пропеченные за день горячим солнышком и вконец измученные тяжкой работой, Рословы ушли с назьмов позднее всех, когда солнце совсем уж затерялось в курганистой, скрашенной перелесками степи. По хутору проклубилась пыль от возвратившихся с пастбищ табунов. Между дворами витал дух парного молока, перемешанный с запахами полыни, только что улегшейся пыли, свежего навоза. А от степи, тоже уставшей от дневного зноя, потянуло теперь ласковой прохладой и терпким медвяным ароматом разнотравья.
Усталый, осунувшийся Тихон, зябко поводя потными плечами, сидел на облучке водовозной телеги и, опустив вожжи, ни одним движением не понуждал Сивуху, понуро шагавшую по дороге домой. Сзади тянулись привязанные к телеге кони. А за ними, блаженно ступая босыми, в кровь изодранными ногами в теплую дорожную пыль, шли бабы с Мироном. Каждая за день тысячи по две кизяков сделала и перетаскала по колючим будыльям на сушку. Бегали как угорелые, друг перед дружкой старались — кто больше.
Митька уехал вперед — ему нынче коней в ночное гнать. Макар, Васька и Степка не удержались от соблазна искупаться в речке. Они прошли к берегу против кестеровской усадьбы. Спускаясь по зеленому косогору, Степка на ходу снял штаны и рубаху и, размахивая ими, побежал к воде.
Ксюшка с Нюркой, увязавшиеся за ребятами, поплевались вслед Степке, бесстыжим каторжным нахалюгой повеличали его и подались за кусты ракитника вверх по течению.
Бросив у самого берега свое немудрящее одеяние, Степка залетел в воду повыше колен и опешил:
