— Ты человек с честью пограничной, ты, Антон, вполне можешь наши места понимать, — говорит сочувственно Степанида.
Он стоит, держит в руке стакан. В петлице толстовки — цветок, на поясе — наган.
Стол пышен. Настольная лампа под узорным колпаком уже зажжена.
Среди поросят, кур — свадебные подарки: патефон, мясорубка, семь пар калош, ружье. Гости пьют и едят. Вполголоса запевает Надя «Дальневосточную», и Степанида занавешивает окна. Ерофей, явно выпивший сверх своих сил, все порывается сказать слово и стукнуть кулаком по столу. Да только размахнется он, как хитрая Ксеня хватает его за руку и тычет руку то в тарелку с нарезанной колбасой, то, проказница, в миску со сметаной, то сует в руку калошу или букет цветов. Но Ерофей с громадным трудом отстраняется от Ксени.
— С посевной вас! — кричит он веселым голосом.
Ксенина рука тотчас закрывает ему рот.
— Да иди ты, Чапай! — недовольно отстраняет он ее. — Ну шо я, военнопленный, что ли? Шо я в плен к тебе попал, что ли?
— Говори, говори! — раздаются голоса.
— У меня уж такая примета есть: под свадьбу посеешь — всё твое, — со значением говорит Ерофей, — Ну, вас с урожаем и нас с урожаем! Детей, Варя, рожайте большого калибру, чтоб с того берега было видно, что казак.
Он опять старается стукнуть по столу. Ксеня подхватывает его локоть и мягко опускает руку на стол.
— Я детей рожать буду крепких, — говорит, смеясь, Варвара. — Отец у меня две войны прошел, мать какая, смотрите: на японцев ходила, на чехов ходила.
— Чорт его, кого я только не била! — смеется Степанида. — Я и еще драться буду, Варя, ей-богу!
— Я детей, товарищи, рожать буду крепких, веселых, чтобы всех вас завидки брали. Настя, тебя вызываю! Гарпина, бери Андрейку за руку, веди завтра в загс!
— От казаки! — с гордостью говорит Ерофей. — Да вы и меня б женили, Варя! Я же человек в полной силе!
— А и вправду, Гарпинка, давай по рукам ударим, — говорит Андрейка.
— Выпьем за советскую власть, шо она из нас сделала, — торжественно произносит Степанида. — Все выпьем, малые и старые.
— А в мороз кустам-то, небось, одним страшно, Коккинаки? — говорит Ксеня-Чапай на ухо Коккинаки, кивая в сторону стен и напоминая этим о кустах, ходящих на тропах.
— У нас в воздухе ешо страшней, — небрежно отзывается тот. — Дай-ка, Чапай, пирожка!
Ксеня сидит в папахе, небрежно надвинутой на ухо, Васька — в наушниках от радио, заменяющих ему шлем.
— Станцуем! — Антон степенно одергивает толстовку.
— Ворошиловского! — кричит Ерофей и бросается к Степаниде, опережая Антона с Варварой.
В цветной широкой юбке дородная, строгая Степанида очень хороша и нравится всем. Лихо откалывает она казачка. Стол дрожит от топота ног. Крышка чайника, заснувшего на самоваре, срывается вниз, и самовар подскакивает на подносе, будто ему отдавили ногу. На стенах машут уголками полуслетевшие с кнопок картинки.
— Стой, стой, мамо! — слышен голос Варвары.
— Як из пушки танцует, — восторженно говорит Ерофей, удивленно и растерянно оглядывается.
Гул недальнего взрыва, рокоча и откашливаясь, еще сидит в горнице. Вдруг еще! Один и другой!
— На четвертой заставе! — шепчет Васька, выскакивая из-за стола. — Взять высоту! Ходу!
Он, Опанас, Андрейка и девчата, похватав дробовики и винтовки, исчезают за дверью.
Со звоном разлетается окно. Ставня ходит вперед-назад, как по ветру, визжа под пулями, и кажется, что растерянная донельзя хата всплескивает дрожащими руками.
Ксеня бросается в сенцы, в угол, нанизывает на себя какое-то барахло.
Степанида, погасив свет, снимает со стены противогазы. Гремя ключами, достает из сундука ручные гранаты.
Антон говорит ей:
— Степанида Тарасовна, ложись в камыш! К мосту не суйтесь, напутаете там чего-нибудь. В ноль тридцать обход будет — скажешь ему, что мы на заставе.
— А ты, Варя, тоже сиди дома! Враз там мы разберемся.
Ему самому никак не хочется уходить, он медлит.
Фразу его заканчивает визг пса, приглушенный женский вопль. Отшвыривая ногой собаку, еще сжимающую челюсти на белой гетре, вбегают два японских диверсанта, за ними еще трое. Они запыхались и мокры с ног до головы. Видно, только что перешли реку. Офицер, вошедший первым, взглядывает на ходики: десять минут первого.
— Здраст! — корректно произносит он, прикладывая руку к шлему. — Господина Антона игде?
— Я.
— Христосу воскресу! — говорит японец, глядя на праздничный стол, куличи и колбасы и освещая хату электрическим фонарем. Держа винтовки наперевес, остальные японцы прижимают Антона с Варварой и Степаниду Тарасовну с Ерофеем к стене.
Вынув из обшлага кителя пакет, старший японец говорит тихо, сдержанно, но очень значительно:
— Моя ходить через мост. Пропуск надо!
С заставы доносится замирающий треск перестрелки, и офицер прислушивается к нему.
— Сичаза надо пропуск! — добавляет он. — Говори, пожалста, господин Антона!
Быстро взглянув на Варвару, Антон спокойно усаживается на лавку, к столу, небрежно отстраняя окружающих его японцев.
— Садись, офицер! — говорит он японцу. — Вот кончится стрельба эта, я схожу, снесу письмо. Чего вы стоите? Садитесь, раз в гости пришли!
— Моста, моста! — повторяет японец. — Шибко важно письмо. Сичаза надо!
Второй японец, обшарив горницу, всматривается в сторожа Ерофея, шепчет ему:
— Если деньги надо — наша много деньга есть. Христосу воскресу! Водка пить! Курица кушать!
Антон оглядывает своих.
— Старик у нас непродажный, — весело говорит он, — на племя его держим. А курицу, ежели желаете, это мы можем вам преподнести. Сколько угодно. Куры у нас есть. Ксения, — громко говорит он, — поди, детка, принеси пяток курей!
— Стоять! — шипит офицер, не зная, к кому относилось обращение Антона, и снова требует: — Пароль! Пароль!
Он знаками и мимикой показывает, что вот отнесет письмо, вернется, тогда и кур возьмет. За хатой слышен топот больших ксениных сапог.
— Наша жапанска водка хорошо есть, — говорит он, показывая на флягу. — Курица кушай, водка пей, деньга много, — и, как бы хвалясь или соблазняя, он бросает на стол пачку денег.
Антон, поглядывая на японцев, выщипывает изюм из начатого кулича.
— Добрый какой кулич, Варя! — говорит он, взглядывая мельком на часы: пятнадцать минут первого.
— Кулич?
— Угу, — отвечает Антон, набив рот изюмом. — Попробуй-ка! Да вы бы, гости, сняли, что ли, барахолишко, переоделись!
— Деньги брала? — спрашивает старший японец. — Нет? Пароля говорила? Нет?
— Да я тебе задаром письмо снесу, — говорит Антон. — Вот маленько рассветет — я и снесу.
Оставя всякую вежливость и выдержанность, старший японец быстро бьет Антона в подбородок, закидывает назад лицо, рвет на голове волосы, ломает зубы, бьет ногой в пах. Все это происходит мгновенно и меняет человека неузнаваемо. Волосы его вырваны, щеки ввалились, губы в крови, его сводит судорога от удара в пах, глаза призакрыты. Он старше себя лет на десять.
Ошеломленный и враз обессиленный, он, однако, еще сопротивляется. Он хватает японца за руку. Он готов бороться. В нем еще есть воля. Он делает вид, что пытка его не коснулась, и, улыбаясь окровавленной гримасой, глядит на своих, подмигивая. Но он уже едва сидит на лавке.
Варвара и все остальные вскрикивают, пытаясь придти Антону на помощь, но штыки японцев прижимают их к стене.
— Тихо, тихо надо, — говорит старший японец, а второй быстро надевает на себя куртку Антона, его сапоги, его шапку.
— Никто тебе ничего не скажет, — едва произносит Антон, шаря рукой по столу и не видя ни кулича, ни посуды. Рука его беспомощно обыскивает стол, роняя вещи на пол.
Молодежь бежит к заставе.
Опережая их, туда же несутся деревья и кустарники. Пни у дороги высовывают длинные глаза перископов. Большие камни поворачиваются на невидимых платформах, приоткрывая узкие амбразуры.
С вышки заставы видны река и берег за нею. Японцы переходят вброд реку. Начальник заставы только что положил телефонную трубку и выходит в ночь. Застава крохотна.
— Приказано отойти к месту до подхода ударной группы. Противника не упускать.
Человек пятнадцать пограничников, из них двое с букетами цветов за поясами, и столько же колхозников залегают на гребне берега.
— От колхоза имени Маркса, — шепчет кто-то, подползая.
— От Ворошилова, — говорит другой.
— От Сталина! — И могучий бородатый старик с люксом в руках залегает в канавке.
— Ужли ж так и отойдем, не ударим, товарищ командир?
— Отойти — не уйти, — говорит начальник заставы.
— Ударил и отошел, еще раз двинул да со стороны поглядел…
