— Оставьте, пожалуйста, чертежи у меня, — еле проговорила она, — я посмотрю и сделаю, что в моих силах.
— Да для вас тут сущий пустяк! — с радостной уверенностью сказал Алексей, горячо пожимая Валину руку.
Валя закрыла глаза, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Он верит в нее, в беспомощного человека, в инженера-пустышку!
— Я принесу вам это завтра, Алеша, — назвала она Алексея по имени и ужаснулась своему неожиданному нахальству.
…Валя до полуночи просидела над чертежами и записями Алексея. Она перерыла конспекты, перелистала учебники и не сделала ровно ничего. От нудной стучащей боли разламывалась голова. Валя снова без конца листала учебники, не находя ничего нужного и ничего не видя перед собой, кроме лица Алексея.
— Вот тебе и «сущий пустяк»! — упрекала себя Валя, и слезы бежали по ее щекам. Она бросилась на кровать и уткнулась лицом в подушку.
Наплакавшись вдоволь, Валя поднялась, сгребла в чемодан бесполезные учебники и конспекты. Бережно свернула в трубку чертежи и долго держала их в руках, как будто прощалась.
Легла она не раздеваясь. Слышно было, как за стеной храпел Егор Михайлович.
Пять лет почти подневольного учения, страхи перед экзаменами, «везение» на счастливые билеты, которому так завидовали многие подруги, позорный провал, пересдача и милостивая тройка под конец — все это обернулось сегодня такой непоправимой горечью.
Валя вспомнила слова профессора на студенческом вечере. О, эти слова! Они жгли, стучали в висках.
«Не забывайте, друзья мои, — говорил тогда профессор, — иные из вас, вступая в жизнь, склонны рассчитывать на „счастливый билет“. Их ждут горькие разочарования. Нет у жизни таких билетов! Но нет и более строгого экзаменатора, нежели она сама. Один билет ждет вас — творческий труд! Ему вы должны отдать все три ваших богатства: голову, руки, сердце, сто процентов себя! Но не забывайте, к этим ста процентам нужно приложить мечту! А человек плюс мечта — это тысяча процентов. Такими должны вы быть!»
— А сколько же процентов я? — спрашивала себя Валя. — Что я могу и чего я стою? До чего же мало. А моя мечта? О! Это тысяча недоступных процентов, которых я не достойна. Разве полюбит он, Алеша, такого жалкого человечишку, как я? Нет! Никогда! Слышишь ты, Валька?
Это Валя уже крикнула, да так, что за стенкой проснулся Егор Михайлович.
— Кто там? — сонно спросил он, помолчал и повторил вопрос: — Кто, говорю?
Валя не ответила.
На другой день после смены она возвратила чертежи Алексею:
— Не смогла я, Алеша… Алексей Иванович… Вы извините меня…
— Мне прощения надо просить, Валя, — необыкновенно ласково и с нотками сожаления ответил Алексей. — Это я не вовремя вчера сунулся к вам с этой чепухой. Если бы знал, что стряслось с вами, я бы… Но вы не огорчайтесь, со всяким может случиться…
Вале хотелось сказать, что все ее неприятности ни при чем, что просто сама она такой инженеришко, что не справилась с пустяком.
Но Алексей неожиданно предложил:
— Сегодня картина хорошая, пойдемте в кино. Забудетесь хоть немного.
В кино Валя чувствовала себя на седьмом небе. Серый, неуютный барак, который временно, пока строился клуб, занимали под кинопередвижку, показался ей едва ли не лучшим кинотеатром мира. Они сидели рядом, ее локоть касался руки Алексея, и от этого было так хорошо!
После они бродили по поселку. Алексей взял Валю под руку. Он рассказывал о себе, о том, что заполнило его жизнь, — о любимом труде. О том, как тяжело все дается ему и как хотелось бы сделаться инженером, чтобы работать у станка «на все сто!», чтобы уметь не только придумывать, но и осуществлять до конца всё.
— Алеша, а в чем, по-вашему, счастье? — неожиданно осмелев, спросила Валя.
Алексей ответил не сразу. Они стояли на углу в потоке яркого света, падавшего из окна обшитого тесом домика. Алексей видел, как блестят у Вали глаза.
— Я не знаю, как лучше объяснить, — ответил он. — Ну, понимаете… — Они медленно пошли дальше. Алексей долго собирался с мыслями. Наконец, он сказал: — Это когда человек свое место в жизни нашел, так я думаю… Нужно, чтобы… ну как это лучше сказать… чтобы человек врезался в жизнь, как сверло в твердый металл, и чтобы нагревался так же, и чтобы и трудно ему было, и радостно, и больно, и все это враз, понимаете? И всем чтобы от него горячо делалось… Может, и неладно и объяснил, только это я вам говорю, каким сам хотел бы быть хоть когда-нибудь, пусть за час до смерти!
— А любовь? — осторожно и едва слышно спросила Валя.
— Это само собой.
— А если места не нашлось человеку?
— Место для каждого есть.
— Ну, а не нашел если… не смог найти места, как тогда? Имеет он право любить?
— Кого? — спросил Алексей. — Кого такой любить будет? Самого себя только?
Проводив Валю до калитки, Алексей пожал ее руку. Он чувствовал, как впились в его ладонь ее пальцы.
«Славная она, — думал Алексей, засыпая в эту ночь, — только потерянная какая-то. Впрочем, возможно, это от неудач».
Валя долго не могла заснуть. Сон пришел тревожный, непрочный. Она все время просыпалась и всякий раз задавала себе один и тот же вопрос:
— Неужели я люблю только себя?
Засыпая, видела путаные сны. Под утро, когда сон пропал окончательно, она вновь задала себе тот же вопрос и ответила вслух, шепотом:
— Нет, себя я, кажется, ненавижу! — и расплакалась.
7
Сменным мастером Валя не проработала и месяца. Попав под начало Костылева, она фактически была предоставлена сама себе. Мебель она знала из рук вон плохо, в деталях не разбиралась, а обращаться к начальнику цеха не решалась, потому что не знала, куда деваться от его презрительной усмешки. Однажды она задала ему какой-то вопрос.
— И ничего-то вы не знаете, ничего-то вам впрок не идет, — Ответил Костылев, позевывая и безнадежно махнув рукой.
В следующий раз он так же спокойно обозвал ее грошовым специалистом, заявив, что на Валином месте со стыда сгорел бы задавать такие вопросы.
Каждый день всё больше выматывал силы. На работе Валя крепилась. Дома по вечерам плакала.
— Не к рукам тебе, Валя, эта инженерия, — стараясь успокоить ее, говорил Егор Михайлович. — Ну зачем ты в это дело сунулась? Видишь, какой компот получается?
— Не такой уж я бросовый человек, Егор Михайлович, — вытирая слезы, оправдывалась Валя. — Если бы помог мне кто! А то одни упреки слышу.
С Алексеем Валя встречалась редко: они работали в разных сменах. Да по правде сказать, она боялась встречаться с ним. Было стыдно за свои бесконечные неудачи. «Что он думает обо мне? — постоянно спрашивала себя Валя. — Вот тебе и место в жизни!»
Вскоре разразилась новая беда. Валя спутала схожие заготовки, пустив их в обработку совсем для другого шкафа. Костылев на этот раз был немногословен:
— Ну-с! На этот раз всё, девушка. Будет с меня.
Он повел Валю к главному инженеру.
— Место этой вот девицы на кухне — картошку чистить, Александр Степанович, — заявил он. — Забирайте от меня куда угодно.
Узнав в чем дело, Гречаник только покачал головой:
— Ну что мне делать с вами? — спросил он. — Я понимаю: вам везде тяжело, трудно, но как помочь?.. Эх, девчата, девчата! Ну зачем вы беретесь за это хлопотливое дело?
Вместе пошли к директору. Гололедов выслушал хмуро. Просверлив Валю маленькими и холодными, словно проковырянными на мясистом лице глазками, он произнес:
— Никчемные людишки!
Валя не выдержала.
— Вы не смеете! — крикнула она, чувствуя, как пересыхает у нее в горле. — Я никчемный инженер, я сама знаю! Без вас, слышите? А никчемным человеком называть меня кто дал вам право? Кто?.. Вам бы только давить… душу по ниточке выматывать! Вам бы только… только…
Горло перехлестнул какой-то липкий жгут. Слов и воздуха не хватило. Валя бросилась на стул и разрыдалась громко, не сдерживаясь.
Она смутно помнила, как ее увели, как пролежала она дома весь остаток дня. Утром ее снова вызвал Гололедов.
— Выбирайте: в цех к станку или в библиотеку, — сухо сказал он.
— В библиотеку, — не задумываясь, сказала Валя. «Только не к станку, — подумала она. — Это такой позор!» Что подумает про нее Алексей, все остальные? Быть у всех на глазах со своим стыдом, со своей неудавшейся жизнью!
Через день она уже принимала библиотеку.
Началась сравнительно спокойная и совершенно бесцветная жизнь. Никто не упрекал, не колол, не дергал… Изредка приходил Алексей. Она подбирала ему книги, журналы, и только это казалось настоящим делом, А он каждый раз тепло благодарил ее.
Однажды Алексей спросил:
— Ну как, Валя, теперь спокойнее?
— Да, — тихо ответила она.
— А к станку идти побоялась?
