— А ты, Андрей Романыч, сам ответь, — сказал Ярцев, — как быть, если больной отказывается глотать горькое лекарство? Лечить бросать?
— Зачем это? Уговорить надо, растолковать…
— Ну вот, оказывается, сам понимаешь?
— Выходит, еще собирать придется, — потирая лоб, сказал Тернин.
Токарев поднялся из-за стола, энергично потирая руки. Нахмуренные брови его разошлись, на лице показалась улыбка.
— Давайте, где особенно туго идет, проведем цеховые производственные совещания, — сказал он и добавил: — А вообще, должен вам сказать, все развивается очень правильно.
— Что вы имеете в виду? — спросил Гречаник. Он стоял в стороне с хмурым лицом, засунув руки в карманы.
— Я имею в виду, что болезнь начинается всерьез!
— Что же в этом хорошего? План в августе, мне думается, мы завалим тоже всерьез.
— Пускай! Восполним в сентябре. — В голосе Токарева прозвучала спокойная уверенность. — Но никаких скидок, никаких послаблений, если по-настоящему хотим возродить славу уральских мебельщиков!
Тяжело вздохнув, Гречаник покачал головой.
— Та слава, о которой говорите вы, Михаил Сергеевич, — сказал он, — это слава отдельных кустарей, художников. Это ж совсем другое дело! Таких художников сейчас единицы, а остальные… Да что там говорить! Скажите, какого искусства можно ждать от людей, которые ежедневно делают сотни одних и тех же вещей, даже ре целых, а только частей их? Искусство же требует проникновения в красоту вещи. Художество, искусство идет от красоты вещи.
— Не согласен! — вмешался Ярцев. — Путь к красоте вещи идет от красоты труда, от внутренней красоты, понимаете? А красота эта начинается с бережного, любовного отношения ко всему, что делают твои руки, что дает тебе материальные блага. Прежде всего!
— Допустим! — взволнованно ответил Гречаник. — Но воспитать это можно только тем, что отвергает все вы, — строгим контролем извне. Делать хорошо! Это в производстве вырабатывается только привычкой…
— Разве мы возражаем, Александр Степанович? — сказал Токарев, выходя из-за стола и останавливаясь посреди кабинета. — Все дело в том, как воспитать привычку. Я считаю, что сегодня, на тридцать восьмом году революции, говорить о караульном при совести рабочего человека — дело нестоящее… Совести надо помогать. Простите за образность, но сегодня мы с вами полководцы славы, только славы не кустарей, а коллектива в несколько сот человек! Прошу вас: душой, душой давайте на эту славу работать!
«Душой работать!» Эти слова не шли у Гречаника из головы. А где сегодня его душа? С теми, кто участвует в этой перестройке, или нет? Что делает он? Руководит подготовкой, требует, строгость его поддерживают. Значит, он участвует в том новом, что началось на фабрике, только, выходит, участвует не искренне, лишь в меру долга. Но разве долг может быть помимо души?
2
Большая работа Гречаника, которой он отдавал все свободное время, жертвуя отдыхом, здоровьем, подходила к концу. Идея была интересная и новая. Если осуществить ее, фабрика сможет без всякой перестройки изготовлять любую мебель. Для этого нужно наладить выпуск узлов такой мебели — деревянных щитов, оклеенных фанерой из ценного дерева, из которых можно собирать разные вещи. Гречаник назвал свою работу проектом наборов мебели из унифицированных узлов, Он пришел к Токареву, положил перед ним пачку чертежей и сказал:
— Вот, закончил, — и стал излагать свою идею.
Токарев слушал внимательно. Потом еще раз пересмотрел чертежи и сказал:
— Идею я лично одобряю, но конструкция мебели бедна. Это же простые прямоугольные коробки.
— Это мебель с большим будущим, — возразил Гречаник. — Можно будет строить фабрики узкоспециализированные, для производства таких унифицированных щитов отдельно, для сборки мебели отдельно. Можно будет перевозить мебель в разобранном виде, в узлах, в деталях, наконец.
— Но мебель-то бедна! Ее нужно как-то облагородить, — покачал головой Токарев.
— Мы применим художественную фанеровку, — доказывал Гречаник, — будем делать инкрустацию из цветной фанеры. Плоскость обогатим орнаментом. Все это в наших руках!..
— Хорошо, — сказал, наконец, Токарев, — допустим, я согласился, жертвуя личным вкусом, но такой крупный переворот в деле специализации без министерства решать нельзя…
— Ну да, — начиная раздражаться, проговорил Гречаник, — упразднить бракеров и перевернуть всю систему контроля — это без министерства можно! Это ваша идея! — Гречаник нервно начал собирать чертежи. — Хорошо, я пошлю это в техническое управление министерства, но вопрос вначале поставлю на партийном собрании!
Через час он уже говорил с Ярцевым, волнуясь и перескакивая с одного на другое:
— Где логика, где последовательность? Я подчинился партийному собранию, потому что я коммунист. Почему же мне не дают осуществить мою идею? Может, она много лучше, свежее идеи директора? Мирон Кондратьевич, где же логика, повторяю я!
— Не волнуйтесь, Александр Степанович, — успокаивал Ярцев. — Я разделяю ваши намерения — решать смело. Но что, если мы наводним рынок мебелью, которую будут покупать еще хуже, чем сегодняшнюю? Мне, кстати, она тоже не нравится, бедна. Таким образом, осторожность Токарева я не считаю капризом. Впрочем, давайте обсудим это вместе.
Спор решился несколько неожиданно. В очередном номере технического журнала Гречаник наткнулся на статью. Она называлась: «Мебель из унифицированных узлов и деталей». Прочитав заглавие, он даже остолбенел на миг.
В статье излагалась его, его идея! А в конце говорилось, что на днях технический совет министерства одобрил новые типы мебели и что центральному конструкторскому бюро поручено разработать чертежи и технологию в нескольких вариантах. Значит, Гречаник опоздал! Его опередил кто-то! Но разве это было сейчас важно? Разве дело в том, чья идея, а не в том, что она дает? Бурный прилив радости охватил Гречаника. Он сразу отнес журнал Токареву и попросил прочитать статью при нем.
— Ну, Михаил Сергеевич, теперь вы убедились, что фабрику я пытаюсь ориентировать правильно?
— Конечно, надобность в согласовании отпадает, — согласился Токарев, — но мое-то мнение не изменилось: мебель бедна. Впрочем, можете обсуждать на техническом совете, попробуем сделать образцы, посмотрим, что получится.
Пользуясь правами председателя технического совета, Гречаник собрал заседание в тот же день. Большинство членов совета к новшеству отнеслось осторожно. Илья Тимофеевич Сысоев морщился и с сомнением качал головой:
— Больно уж просто что-то.
Однако совет решил изготовить первую партию мебели по чертежам Гречаника, но обязательно с художественной фанеровкой; на этом Илья Тимофеевич настаивал энергичнее всех.
— Коли уж новое, так до последу новое, — говорил он.
3
После того как Таня окончательно поняла, в чем причины ее неудач, первым ее желанием было сразу пойти к Гречанику или даже к Токареву и просить их немедленно вмешаться. Но она представила себе, как будет жаловаться на Костылева, а Токарев, конечно, уж опять обязательно подумает, что она ищет способа избавиться от лишних трудностей, Гречаник же, думала она, тот давно уверен в том, что новый мастер не справляется по неопытности… И Таня не пошла ни к директору, ни к главному инженеру. Однако посоветоваться с кем-нибудь обязательно было нужно, и она решила поговорить с Ярцевым.
Из всех, кого Таня уже знала на фабрике, он казался ей наиболее простым и доступным человеком. Может быть, потому, что видела его в непринужденной домашней обстановке, когда он затащил ее к себе слушать музыку, А может быть… может быть, повлияло и то, что услышала его такой теплый, взволнованный рассказ о ней самой. Все это располагало, и Таня пошла к Ярцеву.
Теперь она работала во вторую смену, с пяти вечера, поэтому к Ярцеву пришла пораньше, за час до вечернего гудка. В кабинете она увидела Алексея. Он стоял у стола вполоборота к двери, очевидно, уже собираясь уходить.
— А-а, Татьяна Григорьевна, — сказал Ярцев, когда Таня отворила дверь, — заходите, заходите!
Алексей, закончив разговор и сказав свое обычное «Ясен вопрос!», пошел Тане навстречу. Взгляды их встретились. В глазах Алексея было что-то необычное: радостное и теплое. Таня уступила ему дорогу, а он остановился возле нее, как будто хотел что-то сказать, но не сказал — только улыбнулся и вышел.
Ярцев усадил Таню и, довольно потирая руки, сказал:
— Итак, разрешите обрадовать вас, Татьяна Григорьевна. Вы, конечно, догадываетесь, чем именно.
— Я ничего не знаю, — удивленно и растерянно ответила Таня.
— Это обычная вещь — вы не знаете, а вся фабрика говорит!
— Но о чем?
