— Привет, — сказал он весело и грубовато, он всегда так говорил, когда хотел подбодрить человека. — А что без машины, а? Или деньги дома забыли?
— Ой, и не говори лучше, — махнула Настя рукой и заплакала.
Василий недоуменно посмотрел на нее — первый раз видел ее плачущей, первый раз за шесть лет после войны.
— Да погоди ты слезы лить, — рассердился он. — Расскажи толком.
Настя, пытаясь удержать слезы, стала рассказывать, как утром она сбегала в магазин и там, на ее и Ванино счастье, привезли новые велосипеды, но еще не сгрузили их с машины, и ей посоветовали прийти часа через два…
Тут Василия окликнула его жена, Варвара. Она шла на кухню с тазом белья стирать, увидела, что муж ее о чем-то заговорился с хорошенькой соседкой, и ей это не понравилось.
— Ты еще не ушел? — спросила она издали.
Василий раздраженно оглянулся на нее через плечо.
— А иди ты… — пробормотал он и опять повернулся к Насте. — Дальше…
— Ну, пришли мы. Других покупателей нет, две продавщицы без дела маются, третья с помощником ящики вскрывают и тапки на полки выкладывают. Я им говорю: мол, помогите велосипед выбрать, я-то в машинах не разбираюсь, да там еще и привернуть что-то надо. Мне женщина отвечает: «Погодите, видите — мы заняты. Вот Федотыч освободится…» Я ничего, жду, да гляжу — время уходит, а мне после обеда на смену заступать. Я говорю им: «Может, оставите тапочки-то? И так их столько навалили, за год не раскупят…» Женщина на меня осердилась, говорит: «А это, милочка, не вам судить. И вообще, не обязаны мы выбирать для покупателей, привинчивать и прочее. Платите деньги и забирайте, который на вас глядит», Я ей: мол, не разбираюсь, куплю, да с каким-нито изъяном. А она мне поддакивает: «Знамо дело, не разбираешься. Вот и надо бы с мужем приходить, он бы и выбрал, и все сделал…»
У Насти опять слезы навернулись на глаза и задрожал голос.
— Тут меня и проняло. Так обидно стало, так больно! Был бы мой-то жив, разве бы я без него пошла? Да они бы вдвоем с Ваней пошли, а я и заботы бы не знала…
— Га…ды, — сказал Василий, задыхаясь и темнея лицом. — Скоро они забыли. Но я им напомню. Я им крепко напомню…
Василий машинально достал из нагрудного кармана спецовки часы на цепочке, глянул на них и убрал.
— Жаль, бежать надо, печь разгружать. Ладно, Настя, до завтра. Завтра я с тобой пойду.
Он взял Настю за плечо большой тяжелой пятерней и легонько встряхнул.
— Ты успокойся. Завтра мы все поправим, слово. Иди спокойно, спокойно работай и жди завтра…
Он свел взгляд с Насти на Ваню и его тряхнул за плечо.
— Не дрейфь, паря. Будешь завтра кататься на велосипеде.
В этот день многие на кирпичном заводе заметили, что полдня был Василий Седёлкин шумливый, деятельный, благодушный, а с обеда вернулся мрачнее тучи, и все было не по нему.
— Видать, со своей поцапался…
А у Василия в душе точилась и точилась потаенная, отравная горечь, переполняла сердце, теснила его. Он то жалел Настю и Ваню, то ожесточенно представлял, как завтра будет казнить продавцов за обиду вдове-солдатке, за то, что лишили праздника мальчонку-полусироту. А еще он вспомнил соседа своего, молодого помощника мастера Володю Гирина. Парень был на все руки — что примус починить, что батарейный радиоприемник, что фотоаппарат. И скромняга — сам себе, наверно, цены не знал. Четыре года был он Василию соседом и другом, хотя и моложе был летами, и дружба эта завязалась без всяких усилий с их стороны, вроде бы сама собой, с той скромной свадебной вечеринки, когда Володя из какого-то частного угла, где жил он холостяком, переселился в восьмую казарму на правах мужа. К слову, на вечеринке Василий, выпив изрядно и захмелев, сказал жениху:
— Верно ты Настю выбрал. Надежа-девка. И красивая. Я вот, убей, не понимаю, чего на Варьке женился. В Фотеиху за ней бегал, а соседку обходил. А может, оттого и обходил, что хороша больно.
— А нас фабрика свела, — ответил Володя. — Настя в моей бригаде работает, на шестерке.
— Ну-ну. Не обижай ее. А обидишь — я с Варькой расскочусь, а твою подберу.
— Не, — сказал Володя, — и не надейся. Злыднем надо быть, чтобы Настю обидеть, а я не злыдень…
И первенца ихнего, вот этого самого Ваню, он ходил встречать, и нес его вот на этих своих руках от роддома до самой их двери. Родители шли за ним под ручку — ну, точно молодые в день свадьбы. Правда, Володя несколько раз порывался:
— Вась, устал, чай? Дай, понесу…
Василий, оглядываясь, посмеивался:
— Успеешь еще. Самое малое — пять лет тебе его носить.
Не угадал он тогда. До трех лет укоротила война этот срок.
На войну ехали они вместе в переполненном товарном вагоне. Василий разжился у знакомых парней самогонкой, хватил добрый стакан.
— На друга еще плесните, — попросил он, протягивая кружку. — Друг у меня нынче невеселый.
Ребята не пожалели — плеснули. Бережно сжимая кружку в ладонях, Василий протолкался в угол вагона, где стоял Володя, такой же внешне, как все, но еще отдельный от всех, как бы отсутствующий в этом вагоне, поспешавшем навстречу войне.
— Прими, браток, полегчает…
Володя взмахнул ресницами, точно от сна очнулся, покачал головой: не надо. Василий посмотрел на самогон в кружке, на друга и вспомнил, как по субботам ходил с ним в баню, в парилку, как на стадионе болел с ним за фабричных футболистов, как семьями, вчетвером, бывали в кинотеатре. Он вспомнил все это и подумал: «Кончилась одна жизнь, и лучше ее не было. А какая будет теперь у нас никто еще не знает…»
— Будь здоров, — сказал он другу и выпил залпом.
Володя кивнул и опять задумался, опять как бы излетел душой туда, назад, к фабрике, Насте и маленькому сыну. Потом вдруг спросил:
— Ты не знаешь, дети в три года уже запоминают все, или как?
Василию вопрос его показался несерьезным, он и ответил несерьезно, не задумываясь:
— А шут их знает. Должны вроде бы…
Лишь вернувшись с войны с дыркой под правой лопаткой и грубым шрамом на бедре, лишь узнав, что Володи уже два года нет среди живых, Василий разгадал, что совсем не о пустячном думал его друг по дороге на фронт. О войне думал, о смерти, о том, что немногим суждено уцелеть. Он хотел, чтобы трехлетний Ваня его запомнил. Неужто так знал он, так провидел судьбу свою?..
3
На заводе Василий отпросился на полдня — была у него заработанная, сверхурочная смена. Поздно вечером, когда Настя вернулась с фабрики, он зашел к ней. Настя и Ваня сидели за столом. На столе были картошка, лук, яички, соевые конфеты в розовой стеклянной вазочке, тарелка с ломтиками конской колбасы, бутылка красного вина.
— Вот, — кивнула Настя на бутылку, — пируем. Все-таки праздник. Присаживайся.
Она подвинула свой стул Василию, предварительно обмахнув его фартуком, себе принесла табуретку, села, взяла граненый стаканчик и налила в него вина.
— А себе, — напомнил Василий.
— Да я уж выпила… Ну, ладно, за компанию, — и налила вина в свой стаканчик. — За тебя, Ваня.
Василий, хмурясь, отчего грубое, с крупными чертами, суровое лицо его сделалось еще суровей, кивнул Ване, Тот старательно, тихо, бережно выедал кружок колбасы. Кружок постепенно обращался в серпик.
— Ну, за тебя. Расти большой… И за велосипед.
Ваня встревоженно и внимательно взглянул на соседа Володиными, ясными глазами и опустил голову. Василия давно уж подмывало спросить, помнит ли он отца — ну, хоть запах или голос, но прежде он не решался на это, не решился и теперь. «Не надо напоминать сегодня», — подумал он и твердо сказал:
— Завтра купим.
Он выпил вино, поморщился — сладенькое, как морс, и, поискав на столе, чем закусить, взял конфету.
— Да я уж успокоилась, — сконфуженно заверила Настя. — Сама не знаю, что это на меня нашло. Нервы, не иначе. Перетерлись все…
— Брось, — повернулся к ней Василий, — брось прибедняться. Правда на твоей стороне. А их надо приструнить. Сколько у нас таких, как ты. Это всех они и будут обижать? Не позволим. Они не только тебя — меня, всех нас обидели.
— Да нет, — не совсем уверенно возразила Настя. — Какие там обиды. Тут все просто. Наверно, надо было этому, Федотычу, дать. А я и заплатила бы, после, я так и думала сделать…
— Еще чего, — проворчал Василий. — Довольно с них, что им государство платит, а то больно жирно будет.
Утром он встал как обычно, но к своей рабочей одежде не притронулся, а снял с гвоздя выходной костюм, висевший на плечиках и бережно обернутый в марлю.
— Ты это куда налаживаешься? — поразилась его жена Варвара.
— Надо, — буркнул Василий и пояснил, встряхивая в руках брюки и прикидывая, стоит их гладить или и так сойдет. — С Настей дойду в одно место.
Варвара помолчала, и в самом ее молчании Василий услышал настороженность, неодобрение. Она вдруг сорвалась на кошку: «Наелась? Иди гуляй!..» Захлопнув дверь, осторожно заметила:
