Вадим опять почувствовал, что фраза вылетела помимо его желания. Он даже сделал резкое движение, стараясь поймать, вернуть ее, загнать обратно.
Ипполит откинулся и обхватил стиснутыми руками колено.
— Скажи, Дима, ты искал меня?
Взгляд голубых глаз Вадима скользнул по осциллографу, по стене, по рыжей фразе над окном, по черному телефону. Ирина? Он собирался ей звонить? Зачем?! Ведь главное, к чему он стремился, — это именно сюда, встретиться с Ипполитом. Даже тогда, когда он избегал этой встречи, когда он уговаривал себя, что хочет ее избежать, он в самом деле стремился к этой встрече. И это будет последняя встреча. Иначе надо уходить от Киреева, а этого Вадим не хотел. Не хотел! И боялся. Ипполит и Киреев — сейчас два несовместимых понятия. Господи, ну зачем так мучаться?!
Вадим погладил ладонью стену. Шершавая, теплая, словно спина огромного животного. И напряженная. Животное замерло перед прыжком…
— Куда гнет мой младший брат?
— Брось острить, Димка. Это у тебя дурно получается… Но, черт возьми, я не могу сказать, что хорошо тебя знаю. Ты задаешь загадки. Иногда. Иначе ты б мне давно опротивел… Например, я никак не могу объяснить твой жест на вечере в Доме. Когда выступал поэт Волков…
— Странно. Я этому придаю куда меньше значения, чем некоторые.
— Полагаю, у меня нет компаньонов в этом вопросе.
— Представь, есть.
— Кто?
— Савицкий. С определенного времени я для него стал объектом психологического исследования. Впрочем, как и для тебя.
Вадим старался вызвать в себе возмущение против Ипполита. Удачник! Баловень судьбы! Ученый, разъезжающий по заграницам… Ему хотелось наступать, а не обороняться. Не получалось!
Нужна была боль. Глубокая, незаслуженная боль. Но он не мог ее выдавить.
Хотя бы маленькая ранка, порез, затем вспышка, ослепление.
Здоровый, организм двадцативосьмилетней выдержки. Четкие удары сердца, равномерное дыхание, пульс — семьдесят пять, никаких отклонений. Полный комплекс…
— И Савицкий? — повторил Ипполит. — Что-то вроде обстрела одного объекта с разных позиций.
— Ну вас к черту! — Вадим посмотрел на площадку.
Оконное стекло искажало пейзаж. Точные линии радиотелескопа изгибались и дрожали. Небо падало нежно-голубым квадратом, обтекая далекие холмы.
— Послушай, Ипп, что вы от меня хотите?!
— Эти дни я вновь просматривал твою работу по Венере. И считаю, что ты не имеешь права оставлять тему…
— И все же, что вы от меня хотите?
— Разбудить тщеславие… Мне кажется, что ты не представляешь всей серьезности ситуации. Это не мелочь. И дело не только в том, что замазали твою тему, а в том, как это делается. Пользуясь твоей мягкотелостью.
— Я — либерал, Ипп, — улыбнулся Вадим.
— Ты дурак. Кому нужна твоя идиотская доброта?
Губы Вадима искривились, веки наплыли на глаза.
— Я не могу иначе, Ипп. И оставьте меня со своим презрением.
— Но почему тогда, на вечере, ты оказался таким непримиримым?
— Киреев во многом прав. Я никак не могу закончить тему. Расчеты нуждаются в уточнении… Он и так сделал для меня очень много. И я уважаю Киреева.
Ипполит зашагал по тесной аппаратной. Предметы поворачивались к нему своими углами. И он этого не замечал, натыкаясь на равнодушные бока…
— Привычная картина. Маститый ученый, профессор, понимает, что работа талантливого ученика опровергает его гипотезу. Вариант первый — растроганный профессор раскрывает отеческие объятья и аплодирует вместе со всеми… Вариант второй — талантливый ученик рвется в бой с профессором-старообрядцем. Вариант третий — профессор-либерал «съедает» талантливого ученика. Но профессор гуманен. Чтобы ученик не потерял чувства собственного достоинства, профессор предлагает ему заниматься проблемой, воплощению которой в жизнь профессор, повторяю — старенький профессор, отдал лучшие годы… А скромняга-ученик постригся в монахи и ведет скромную жизнь, полную соплей и умиления.
— Браво! — крикнул Вадим. — Если не ошибаюсь, и ты принимал участие в расчетах новой антенны?!
Ипполит резко повернулся и обрубил воздух рукой, словно сбивал термометр.
— Принимал! А теперь не хочу. В знак протеста объявляю голодовку. Как политический деятель.
— И против чего ты протестуешь? — серьезно спросил Вадим.
— Против того, с чем миришься ты! — выкрикнул Ипполит.
— Ив основном ради меня? — усмехнулся Вадим.
— Представь себе. Ты еще никогда не угадывал с такой точностью. Именно из-за тебя…
Вадим молчал. Он словно прислушивался к себе. Он летел в пропасть. Безудержно. Словно внезапно потерял опору. Бесформенным комом, сотканным из нервов. Множество нервных окончаний задевали за острые стены пропасти, нагнетая боль в мечущийся мозг. Почти ту самую боль. Толчки следовали один за другим. Будто насосом заполняли пустоту…
— А ради меня не надо! Я никого не уполномочивал, — прошептал Вадим, стискивая пальцы потяжелевших рук. Если он ослабит напряжение, он может ударить Ипполита. — Я верю Кирееву! Верю! Он столько лет терпел мои негативные результаты. Я пользовался его добротой.
— Врешь! — точно хлыстом полоснул Ипполит. — Киреев — хитрец! Он ходил в добряках, пока твоя работа казалась «черным ящиком». Если бы Киреев видел, что работа зашла в тупик, он бы дал тебе самому выдохнуться. Но Киреев понял, что ты добьешь его. И сделал вид, что спасает тебя от тебя же самого. Он обрубил канат, подсунув тебе новую тему…
Вадим еще крепче стиснул пальцы.
Секунда, еще секунда.
Нет, он не ударит Ипполита, он ему скажет что-нибудь обидное. Пусть несправедливо. Только бы обидное. Надо сдержаться. Обычно больней, если сказать спокойным тоном.
— Тебе надо переметнуться к Ковалевскому?! Ни к чему для этого затевать скандалы. Все это шито белыми нитками.
— Опять врешь! — произнес Ипполит. Он отлично разгадал маневр. — И кстати о Ковалевском. Он делает большое дело.
— Слушай, не присобачивай громкие слова, — перебил Вадим. — Это все равно, что удары пуховой подушкой.
— Любое слово, старик, может быть громким или тихим. Все зависит от ситуации, — процедил Ипполит, еле раздвигая губы. — Одно время ты разглагольствовал против местничества в науке. Помнишь? Тебя возмущали персональные телескопы. Вот это и были громкие слова. Несмотря на их дух. На деле ты оказался слабовольным слюнтяем с кукишем в кармане!
Вадим вскочил на ноги. И тоже зашагал по аппаратной. Навстречу Ипполиту. Они напоминали двух зверей, попавших в одну клетку. Им было тесно. Они задевали друг друга плечами, локтями. И тотчас же отдергивались, будто касались электрического провода.
Внезапно Вадим резко остановился. Они очутились лицом к лицу. Удивительно, они казались сейчас почти одного роста. Хотя Вадим был выше. В одинаковых синих халатах. Ровесники…
— Тебе, кандидат, рисковать нечем. Ты можешь и поссориться с Киреевым, не рискуя. Если что осложнится, ты отойдешь в сторону. А сглаживать углы придется мне, Родионову… И покровительство твое, кандидат, мне дорого обходится. В следующий раз будет неловко извиняться перед Киреевым за твое хамство!
Ипполит дернулся всем телом в сторону и уперся плечом в стену.
— Ты извинился за меня?!
— Я не нуждаюсь в адвокатах!
— Ничтожество! Подонок!.. Как ты не понял, что я не ради тебя… А ради твоей работы, ради всего, что стал подминать Киреев… А ты меня предал?! — Ипполит шагнул к двери. Остановился на пороге. — И все же в одном я тебе завидую. В таланте! Какая досада, что он в избытке достался ничтожеству.
2
Тетя Женя сдернула с кровати простыню. Матрац выпятил гусарскую грудь, рассеченную ржавыми ромбами.
— В Париже у нас стояли деревянные кровати.
— В деревянных водятся клопы.
Тетя Женя строго посмотрела на Вадима:
— Молодой человек. Впервые клопов я увидела здесь.
— Просто у вас улучшилось зрение. Клопы заброшены к нам из Франции Наполеоном. Исторически доказано в одной из актуальных диссертаций.
Тетя Женя выпрямилась:
— Я вижу, в этой комнате будет всегда весело. Даже если тут вообще никого не останется.
Вадим согласно промолчал.
Тетя Женя вытащила из-под кровати пустой посылочный ящик. Вадим вспомнил, как в обсерваторию приезжала мать Ипполита, строгая седая женщина. Она привезла чудесные, пахнущие дождем яблоки и пироги. Тоже яблочные.
Вечерами она осторожно выпытывала у Вадима, почему не женится Ипполит. Разве можно каждый вечер уходить? То наблюдать, то в библиотеку. Надо подумать и о личной жизни… Вадим дипломатически отвечал, грыз яблоки и думал — в какую «библиотеку» отправился Ипполит на этот раз. Это было беспокойное время!
