Вскоре в отделение, где работал Кондрашов, пришло письмо о его отце и брате. Начальник, внимательно выслушав Матвея, спросил:
— А почему вы ничего не сказали о встрече в Крыму с человеком, который опознал вас и рассказал вам все о родственниках? Вы не поверили ему?
Кондрашов заволновался, с испугом и радостью подумал, что начальнику ничего не известно о предложении незнакомца, и, утаивая это, ответил:
— Да, он говорил… Но я… я не верю.
— Не верите?.. А после Крыма вы не справлялись в архивах об отце и брате?
— Справлялся…
— Почему же вы об этом молчите? Ведь вы быстро доложили о встрече с братом в сорок девятом году. Почему же сейчас?..
Кондрашов вместо прямого ответа с надеждой и страхом сбивчиво заговорил о беспризорном детстве, о скитаниях и невзгодах. Потом — о войне. В его рассказе все было нерадостно и тяжело.
Внимательно выслушав его, начальник повторил свой вопрос:
— Почему скрываете?
Кондрашов долго молчал. Потом, осиливая себя, с трудом выговорил страшное слово:
— Испугался…
— Чего? — вздохнул начальник, явно понимая, что ответит Кондрашов.
И Кондрашов, видя, что обман невозможен, со злобой на самого себя, сказал:
— Увольнения из органов. Кто я тогда? Я подам рапорт об уходе!..
— Да-а, — вздохнул начальник. — Вообще говоря, Кондрашов, вы достойны увольнения и по самой простой причине: вы не верите в честность работников органов безопасности, а точнее: вы не верите самому себе! — начальник замолчал, ожидая, что предпримет Кондрашов. И если бы тот, хотя бы единым движением дал понять, что просит о снисхождении — его участь была бы решена, и как раз так, как он хотел. Но Кондрашов сидел с каменным лицом, у него не дрогнул ни один мускул на лице, и от этой железной выдержки что-то заныло в душе начальника и он поверил, что испуг Кондрашова был минутной слабостью человека, еще неопытного в таких делах. Начальник спокойно сказал:
— Обо всем я доложу в центр. Попрошу оставить на работе… Для вас это сейчас очень важно. Я верю вам…
Кондрашов с глубоко спрятанной тревогой смотрел на начальника. Хотелось спросить: «Почему ему, Кондрашову, верят? Почему он должен остаться в органах?» И не спросил, сердце сковало страшной догадкой: «Будут выяснять связь с братом? Я писал ему письма! Что я писал?.. Не помню!.. Нет, уйти. Немедленно уйти!.. Но просить сейчас об этом опасно — будет подозрительно!»
…Через два месяца лейтенант Кондрашов один в двухместном купе ехал в приволжский город на новое место службы. На вид он был так же бодр и спокоен, как прежде, но внутренне это был уже разбитый человек. Назначение в родной город доконало его. Мысль, что его посылают служить в родные места только затем, чтобы легче было проверить его честность, не давала ему покоя.
За окном лежали ровные без горизонта степи: желтые, раскаленные и безлюдные. Казалось, поезд никогда не преодолеет этих безмерных пространств.
Матвея Кондрашова угнетало одиночество, давила догадка: «Это ссылка… Меня ссылают…»
Наконец-то в купе сел попутчик. Веселый, возбужденный, он рассказал как вчера отстал от поезда, застрял в этой пустыне, а сегодня по телефону через Саратов еле сумел заказать себе место в мягком вагоне. Он шумно выложил на столик у окна продукты и хлебосольно пригласил Кондрашова совместно перекусить, как он сказал, чем бог послал. Потом с беззаботной улыбкой толковал о жаре и верблюдах, о вкусных дынях и соленой воде в колодцах, удивлялся, как живут в таких краях люди, и говорил, что он не согласился бы здесь добровольно прожить даже неделю.
— Прямо ссылочные места, — вздохнул он и впервые серьезно посмотрел на Кондрашова.
Тот вздрогнул. Попутчик подошел к двери, щелкнул запором и, сунув руку в карман, спокойно сказал:
— Вы Матвей Кондрашов. Ваш брат Андрей, с которым вы встречались перед Железногорском, — агент иностранной разведки.
Матвей Кондрашов растерялся, а попутчик с холодной жестокостью говорил о том, что он, Матвей Кондрашов, помог Андрею проникнуть в Железногорске на оборонный завод и совершить диверсию. Он выложил записку, в которой Матвей просил начальника завода помочь Андрею Кондрашову… быстрее справиться с заданием!..
Да, Матвей писал эту записку… Писал, думая только о задании по командировке из Москвы. Да, теперь он вспомнил, что в Железногорске была совершена диверсия, да, именно в то время, когда там был Андрей… Матвей Кондрашов не видел выхода — все было против него. Он понимал, чем закончится этот разговор, и все же не мог найти в себе сил, чтобы не сдаться.
Попутчик достал письма Матвея, отправленные на московский адрес брата.
Да, он писал их, да, он приглашал Андрея к себе… Да! Обещал ему любую помощь…
Раздавленный хитросплетениями врагов, испугавшись ареста и обвинения в соучастии в диверсии и связях с агентом иностранной разведки, Матвей Кондрашов сдался. Он принял задание… Ему обещали после выполнения задания переправить его за границу и оставить навсегда в покое.
…С тех пор Матвей Кондрашов жил трудно. Пугая самого себя арестом и тюрьмой на родине, он мечтал о свободе за границей. Он с нетерпением ждал осени. Тогда он будет свободен!..
В кабине «ПО-2» Матвей Кондрашов яро подогревал в себе ненависть ко всему, что он видел сейчас, мысленно представлял, как через две недели ночной самолет перебросит его через границу. Навсегда!.. И никто не будет интересоваться его запиской к брату, его жизнью!.. Он хотел быть один…
По пути с аэродрома Кондрашова вдруг обожгла яростная мысль: «Еще не поздно! Скажи о диверсии!» Он резко остановился. Холодный пот разом покрыл все тело, но зато вдруг стало легко и где-то глубоко в душе затеплилась радость. Потом из какой-то мрачной тьмы пополз мертвящий, сминающий мысли, волчьей хваткой вгрызающийся в сердце крик: «Не поверят!» — и тяжелый, обморочный страх задавил сознание, спутал мысли.
Кондрашов побледнел, до крови прикусил губу. Постояв, уверил себя, что задание пустяковое и ему ничего не грозит, что через две недели он будет недосягаем.
Сперва медленно, а потом все быстрее зашагал Кондрашов в Бугровой.
* * *
…Когда Дубов, познакомив Кондрашова с обстановкой, сказал ему, что он должен выехать в степь, на Черные Земли, тот еле заметно прикрыл глаза. Потом все время спокойно следил за рукой Дубова, который указывал на карте пункты, где лейтенант должен был побывать.
— Степь стоит сухая. Проверить, как опаханы скирды, подсказать чабанам, что дело это очень важное. Надо сделать так, чтобы случайный степной пожар не пробился через пахоту к стогам. Поговорите с зимовщиками, — Дубов назвал несколько фамилий. — Этим скажите, чтобы присматривались к новым людям. Кто первый раз пришел на зимовку, познакомьтесь поближе. Присмотритесь к мастеровым. Выезжайте на мотоцикле.
— По-моему, — спокойно возразил Кондрашов, — надо бы организовать вторую поисковую группу во главе со мной и начать искать диверсантов и… Черненко в зарослях.
«Вот и этот сюда рвется. А они не будут там ждать, пока их начнут искать. Они уже орудуют в степи», — подумал Дубов и тихо сказал:
— Выезжайте в степь.
У Кондрашова чуть вздрогнули худые, с длинными пальцами руки, вытянутые по швам.
— Слушаюсь! — ответил он и быстро спросил: — Разрешите с дороги умыться?
— Да.
Кондрашов четко повернулся и вышел. Дубов встал, задержал взгляд на стекле. Ясно видя свое измученное лицо, подумал: «Сказываются года. Бывало, стоило час уснуть и снова на сутки в своей колее. Года», — он вздохнул и пошел домой обедать.
За столом восьмилетний Павлик еле сдерживал себя. У него сияли глаза, а лицо, казалось, так и говорило: а ты, папа, не знаешь того, что я знаю! Но отец сегодня не обращал на него внимания, и он не вытерпел, громко сказал:
— А Ленька Зуек с дедушкой Михеем едут дядю Антона искать!
Отец ласково усмехнулся. Посмотрел на сынишку.
— Ленька говорит… все равно они найдут дядю Антона. Мы, говорит, с дедушкой все по камышинке переберем, а отыщем. По следам. Папа, можно найти по следам? Можно?
— Если они есть… можно. Охотники любого зверя так находят.
— Папка, и я буду охотником. Буду?
— Подрасти немного, — рассмеялся отец.
— Я зимой уже ходил с Ленькой за зайцами. В степь. Их мало было. Мороз, холодно, вот они в камыши все и ушли.
— Обожди, Павлик, — остановила мать сына и, обращаясь к мужу, сказала: — Афанасий, ляг отдохни немного.
Дубов снял сапоги, расстегнул воротник, распустил поясной ремень и прилег на диван.
«Откуда унесло лодку?» — мелькнула последняя мысль.
* * *
Кондрашов вышел во двор, остановился, подумал: «Почему же лодка оказалась в море?» — потом махнул рукой и облегченно рассмеялся. Все шло хорошо, даже лучше, чем он ожидал. «Раньше двух недель вряд ли разберутся с лодкой, а меня уже не будет! Я буду „там“… Свободен!.. Все хорошо!.. Очень!.. Теперь можно смело идти и спросить Прохора Зуйкова, куда они выбыли». Тревожные мысли о возможности провала еще здесь, в Бугровом, разом отошли в прошлое. Прохор Зуйков не выдаст!
