— Леле — узел, Ванятке — кастрюлю, Петьке — одеяло, — приговаривал Прокопий, раздавая ребятам вещи с воза. Жене подал старый помятый самовар, сам ухватился за сундук с одежкой.
— А мне? — плаксиво спросил самый младший, увязанный теплым платком.
— Ахти, наказание какое! — воскликнул Прокопий. — Семена забыл. Цепляйся за мамкин подол, помогай самовар тащить.
За отцовской спиной куда смелее вступили в холодный мрачный подъезд. Из коридора тянуло душной прелью, неслись голоса. Гулко стучали опорки по цементному полу.
— Вот сюда, сюда, — суетливо направлял Прокопий.
А на улице к оставленной без присмотра лошади подошли подростки — Егор Дерин и Васька Работнов, многозначительно переглянулись.
— Пойдет?
— Не, Егор, из такого хвоста тягучей лески не выйдет.
Васька намотал на палец тонкую прядку, выдернул.
Лошадь дрогнула выпертыми ребрами, опустила голову, словно стыдясь, что ее хвост не годится даже на лески.
— Ну и брось. В базарный день на Широкой надергаем.
Из подъезда вышел Прокопий, увидел в Васькиных руках волос, прикрикнул:
— Я вам, сорванцы!..
— А, это вы, дяденька, — не испугавшись, обрадованно сказал Егорка. — Это ваш конь? Хороший!..
— Конь добрый, не жалуюсь, — поддался на лесть хозяин. — Цены ему не было, когда помоложе был.
Лошадь слушала, посматривая на хозяина печальными глазами. «Полно, мол, чего уж там выхваляться».
Подростки отошли, посмеиваясь, а Прокопий вскинул вожжи.
— Трогай, милая, темнеть начинает. Вот он, день-то как скоро ушел.
Шагал вровень с лошадью и все приговаривал:
— Сама посуди, зачем ты мне здесь. Фабричные мы теперь… Эхма!.. Это еще горе — ничто, лишь бы вдвое не было. Оно рассудить — и здесь жить можно: дождь ли, камни с неба, — а дачку подай. Сыт не будешь, оно конечно. Без своего хозяйства к тому же… Да ладно, пооглядимся, а там бог даст, свой домишко поставим… Хозяйка работать начнет, Лелька с Ваняткой подрастают. Вон сколько работников! Еще и дело свое заведем… Допустим, тогда и ты к месту была бы. А теперь кормить тебя нечем и ставить негде. Эхма!.. А к мужику веду справному, плохо у него не будет…
Накануне он продал ее вместе с упряжью и санями в деревню Творогово.
Когда Прокопий вернулся, в каморке был почти полный порядок. Федор доколачивал топчан справа у стены — общий для всех ребят. Тетка Александра и Марфуша прилаживали на окно свежие занавески. Евдокия шумно бегала на кухню — готовила угощенье — и все спрашивала:
— Чай, надоела я вам?
Ребят, чтобы не мешались, выпроводили в коридор. Они жались около Артемки, который строго приглядывался к ним.
— Водиться будем? — спросил он.
— Ага, — ответила за всех Лелька, синеглазая, с веснушками по всему лицу.
— А драться хотите? — вопрос, собственно, был задан Ваньке; Леля — девочка, Петька и Семка — клопы.
— Не, — опять ответила Лелька. — У нас только Семка дерется.
Карапуз, выставив круглый живот, серьезно смотрел на Артемку и сосал палец.
Уж и дерется, — не поверил Артем.
— Он кусается у нас.
— A-а!.. А я вот ему по зубам, чтобы не кусался.
Семка захлопал ресницами, сморщился и дал реву.
— Ладно, не буду, — успокоил его Артемка. — Гулять пошли. К фабрике проберемся за катушками, я знаю, где лежат. Самокаты сделаем.
Вся команда разом посмотрела себе под ноги.
— Не, не пойдем, — ответила Лелька. — Обувки нет.
Взглянула с завистью на Артемкины латаные-перелатанные валенки — еще Марфушка в них бегала, — сказала, плутовато блеснув синими глазами:
— Давай лучше в чугунку играть. Ты в валенцах — будешь паровоз. Встань вперед, топай и гуди.
Мальчик послушно затопал, загудел. Пошел потихоньку, набирая скорость. За ним уцепились по порядку Лелька, Ванятка, Петька и Семка.
Протопали вдоль коридора до окна. Артемка развернулся и, не сбавляя шага, потопал в другой конец. Лелька запротестовала:
— Сменить паровоз надо. Запыхался. Теперь я… Давай валенцы.
Артемка снял валенки и пристроился в хвосте за Семкой. Снова поехали. Откуда ему было знать, что задумала коварная девчонка. Перед дверью Лелька рванулась к выходу, заскакала по железной лестнице через две ступеньки. Выскочившему за ней на лестничную площадку Артемке обидно крикнула:
— Обманули дурака на четыре кулака.
Братья ее глупо ухмылялись, словно знали заранее, что она для того и затеяла игру в чугунку.
Артем, потемнев от досады, рванулся за девчонкой. Но длинноногая Лелька оказалась куда проворнее: выскочила на улицу и скрылась за углом. Бежать по снегу босиком — да еще неизвестно, догонишь ли — Артемка не решился. Только пригрозил в темноту:
— Погоди, вернешься, я тебя за волосья оттаскаю.
В коридоре, куда он вернулся, показались неразлучные Егор Дерин и Васька Работнов, оба в обувке. Артем загорелся:
— Егор, давай играть в чугунку.
— Не хочется, — сказал Егор, разглядывая малышей. — Чьи это?
— Прокопьевы… Сегодня приехали… А то поиграем, а?
— Говорю: не хочется. Вон Ваську возьмите, а я посмотрю.
— Мне тоже не хочется, — отказался Васька.
Казалось бы, все пропало, но Егор упрекнул приятеля:
— Лень, что ли? Поиграй, раз просят. А я посмотрю.
Васька встал впереди ребят. Опять прошли до окна, где в углу висела икона с зажженной лампадкой. Толстый Васька старательно топал и гудел — огонь лампадки вздрагивал. Когда повернули назад, Артемка потребовал смены паровоза. Делать нечего: Васька неохотно разулся. Дрожа от нетерпения, Артемка натянул валенки и рванулся к двери — знал, что не угнаться за ним неповоротливому Ваське.
На улице нашел Лельку, засмеялся обрадованно, — побежали к фабрике, окна которой светились огнями.
А в коридоре разутый, обманутый Васька Работнов, посоветовавшись с Егором, пошел к Федору жаловаться на Артемку.
— Ну вот, Прокопий Григорьевич, все в сборе. Теперь бы в мире да без ссор.
— Святая правда, Федор Степанович, — торжественно отвечал Прокопий, горделиво сидя за столом.
Перед ним пахучая дымящаяся чашка щей. В большом блюде дразнили запахом соленые грузди, облитые постным маслом, густо приправленные кружочками сладкого романовского лука. Евдокия выкладывала на стол пироги. Поставила на середину ковш холодной воды.
Тетка Александра, Марфуша и Федор, сидевшие за столом, с любопытством следили за ее движениями.
— Верши последний раз проверил. Отпробуйте рыбки-то.
Прокопий разломил пирог, вынул целиком запеченную рыбу, стал есть, запивать из ковша. Кислое несоленое тесто, сочная рыба и холодная вода — все это было необычно и очень вкусно.
— Тем деревня и хороша, что все свое, — немножко хвастливо продолжал Прокопий. — Тут ни грибков, ни пирогов не купишь.
— Свое-то оно свое, да тоже не всегда бывает, — скромно заметила Евдокия и все продолжала потчевать — Угощайтесь, Федор Степанович… Ты, Марфуша, что по сторонам зеваешь. Пирожка возьми, грибков поддевай, тех, что помельче, — они ядренее.
— Мы так со старухой решили, — опять заговорил Прокопий. — Оглядимся да дом начнем ставить. Ссуду с фабрики думаю взять. А там, глядишь, какое ни то дельце заведем. Мастерскую, к примеру. — Вполне серьезно предложил Федору: — Входи в пай. Сами мастера. Развернем дело. Пойдешь?
— С меня и фабрики хватает.
— Что фабрика! Чудак ты человек. Дело собственное, говорю, заведем, в купцы выйдем, Карзинкин узнает — от зависти лопнет. Я и вывеску подглядел: «Слесарная мастерская. Федор и П», Прокопьевы чада то есть. К тому времени подрастут, думаю.
С приездом жены Прокопий заметно ожил, развеселился. Все так и приняли его слова за шутку, не догадываясь, что мечтой его было нечто похожее на то, о чем он говорил. Выросшего в деревне, среди полей, его, пожалуй, больше чем кого-либо угнетала фабрика с ее едкой хлопковой пылью, забивающей уши, нос, глаза. Он с трудом переносил вечный грохот ткацких станков. Несмотря на это, фабричные смотрители работой его были довольны.
— К тому времени, — посмеиваясь, подтвердил Федор, — обязательно вырастут твои чада. Своих деток заимеют.
— А я о чем, как не об этом же… Вот тогда жизнь пойдет. Вечерком вытащим самовар на волю, за чайком и будем вспоминать, как жили здесь. Для полного порядка не хватает тебе Акулины.
— Акулина с нами. Вот она, — осмелился Федор, указав на Марфушу. — Не грех молодца напоить, накормить, спать с собой уложить…
— За тебя бы я с радостью, — вызывающе ответила Марфуша, заливаясь краской.
— Вот девка! Смела, — восхищенно заявил Прокопий и смолк, меняясь в лице: Марфуша с шумом поднялась из-за стола и, закрыв лицо, убежала из каморки.
