Македон был человек спокойный, рукам воли не давал, да и Ганка на него не засматривалась. Во-первых, потому что сама себя считала молодицей в летах, а во-вторых, у Македона и своя семейка такая, что удивительно, как это они до сих пор не пообъедали ему уши. Ну, не пообъедали — и то хорошо, а перво-наперво самому Македону, конечно, не плохо. Жена его слабенькая, тихая. Что ни делается в селе, что ни творится на белом свете — про все она говорит, что так и нужно. Родился ли человек или прибрал кого-то бог — Ликора говорит, что с горы виднее. Подвернет корова ногу или сломает рог — так судилось. Выпал град или дождя долго нет — нельзя роптать, все равно не поможет. Сколько жила в селе, никто не помнит, чтобы она с кем-нибудь поссорилась. Есть же такие люди, без которых не обходится ни село, ни земля.
Видно, Македон тоже кое-что перенял у нее. Случается, подерутся люди, а потом собираются мириться, так Македона первым на перемирие зовут. А сам он в драку не любил вмешиваться. Бывало, схватятся двое, ломают ребра один другому — и Македон тут же стоит. Кажется, разнял бы, растащил скудоумных петухов, ан нет. Стоит и цигарку курит. И если бы насмехался или злорадствовал, — нет же. Только смотрит — спокойно, рассудительно. Однако говорили, будто до женитьбы другим он был.
Ганка и не удивилась, когда однажды увидела у себя во дворе Ликору. Хоть и не на одном краю живут, хоть и не знаются семьями, каждому к ней дорога свободна. Может, какая необходимость привела молодицу к ней.
Как была Ликора несмелой, так и сейчас смелее не стала. Остановилась у ворот, а дальше идти не решается, только озирается по сторонам. Ганка позвала:
— Заходи, Ликора, собак у меня нет, а сама я на людей не кидаюсь.
Были у Ликоры тихонькие глаза, словно заводи в пруду, окруженные со всех сторон лепехо́й так, что и ветерок волны не нагонит. И светилось в них ясное тепло, придававшее ее взгляду детскую целомудренность.
— Видать, нет собак, — согласилась и шагнула во двор. Руки держала сложенными на животе, словно боялась упустить что-то спрятанное у нее под кофточкой. Прошла еще немного — и снова остановилась.
— Да заходи, Ликора, у меня земля во дворе не провалится.
— Эге ж…
— Да и индюков у меня нет, чтоб на твой красный платок кинулись.
Ликора совсем растерялась, затеребила уголок платка. Износился весь, стерся, красного цвета и не видно, только местами чуть-чуть горит.
— Пусть на девчат кидаются, а я уже… — и не договорила.
— Как живешь-поживаешь? — принялась расспрашивать Ганка, в диковинку ей было, что живут на свете такие нескладные люди. Тяжело, наверно, таким, каждый им на голову сядет даже без особой надобности. Удивительным казалось это Ганке, но в то же время и сочувствие к Ликоре проснулось в ней.
— Да так. Каждый день — надежда на завтрашний.
— Без надежды не выкрутишься, — согласилась Ганка. — Бывает, слепнешь от усталости, а подумаешь про отдых — и словно силы набралась свежей.
— Эге ж, — молвила Ликора и глаза опустила.
«Ей-богу, как девочка, — подумала Ганка. — Ходит так, будто ступать по этой земле боится. Говорит так, будто остерегается, что кому-то не угодит. Ей, наверно, и кусок хлеба в рот не лезет, — ведь это может кому-то и не понравиться». Но жалость к Ликоре не стыла, и Ганка сказала:
— Кто без детей, тому и без надежды можно, легче, а нам… Тебя доля тоже не обошла, правда?
— Правда, — ответила тихонько. — Пусть растут.
— Пусть. Без детей жить — небо коптить.
— Без детей — будто слепая. Ни за тобой, ни перед тобой. А бывает иногда на душе — лучше бы самой не родиться да и их не иметь.
Упросила все-таки Ганка Ликору в хату войти. Ликора переступила порог, оперлась о дверной косяк, пришлось взять ее за руку и усадить на лавку.
— Если б я такая милостивая была, — тараторила Ганка, — то давно бы уже руки и ноги сложила, ей-ей! И чего ты, Ликора, всех боишься?
— Да я не боюсь, — возразила гостья, — только как-то оно неудобно.
— Что неудобно?
Ликора пожимала плечами, молчала. — Так что же, а? — настаивала Ганка.
— Неудобно, что и живу… — наконец прошептала Ликора.
— Овва! — только руками всплеснула Ганка. — Это почему же?
— Разве я знаю? Как-то оно так…
— А зачем пришла? Может, нужно что-то? Помочь тебе или занять?
— Да так, ничего, — вздохнула.
— Ты немного посиди в хате, а я по хозяйству крутнусь.
Пока бегала за тем да за сем, из головы вылетело, что оставила Ликору одну. Сначала думала — посидит молодица и уйдет, потому что у Ганки на разговоры времени нет. А вернулась через какой-то час — сидит гостья, как и сидела. И тихая печаль дрожит в ее взгляде.
— Ты, Ликора, часом не захворала? А может, Македон выгнал? Мужики, они бывают такими, ты признайся, может, полегчает.
При напоминании о Македоне переменилась в лице Ликора. Набрала глубоко воздух, что-то хотела сказать, но перехватило у нее дыхание — из глаз брызнули слезы.
— Выгнал? Может, болезнь у него какая?
Плачет Ликора, ничего не рассказывает. Правда, что глупому плохо живется на свете, но такому, как Ликора, — еще хуже. Дала ей выплакаться. Наконец Ликора собралась с силами, сказала:
— Отступись ты от него.
— От кого? — не поняла сначала Ганка.
— Да от моего, от Македона…
Ну как гром с ясного неба! Хотела Ганка засмеяться, хотела от удивления ладонями об полы шлепнуть — сдержалась. Что-то тяжелое навалилось ей на грудь, а губы невольно задрожали.
— Сама ведь видела, — говорила почти шепотом Ликора, глаз не поднимая. — И люди рассказывают… Если б хоть не болтали, не сплетничали, еще бы ничего, тогда бы и я не пришла, а так…
Ганка, ошеломленная, словом не могла ответить. Сплетен она, кажется, никогда не боялась, но теперь, когда эти сплетни ее задели… И хоть не виновата была ни в чем ни перед кем, но чувствовала себя сейчас так, будто виновата перед Ликорой. Если б знать,
