— Его обидел твой смех. — Елена присела на край стула.
— Мой смех. А разве не смешно, Леночка? Обыкновенный человеческий поступок превратили в подвиг греческого героя. И что это за люди, если им в пример надо ставить обычные человеческие отношения? Что человек не оставил другого человека в тяжелом положении… Ты вот, Сергачев, удивляешься: почему я, ас, первоклассный таксист, ушел из парка? Стал возить хлеб. В какой-то момент своей жизни, Олег, я, Костенецкий Яков, понял, что я — человек! Что меня унижают мятые рублишки, ради которых мы стараемся. Крутим динамо… Конечно, ты можешь сказать: никто тебя не заставляет, работай честно, как трамвай, да? Но не могу, Олег. И ты это прекрасно знаешь — парк заставит крутить и ловчить. Сам таксопарк… И я ушел… Не знаю, понял ты что-нибудь из моего выступления? Спокойней мне стало жить, Сергачев. А в конце концов это и есть главное…
Костенецкий хотел еще что-то сказать, но промолчал достал из кармана пятерку, бросил на стол и, не простившись, вышел.
2
Шоссе, точно след трассирующего снаряда, вонзалось в далекое здание аэровокзала. Красная полоска на спидометре растянулась до цифры сто двадцать. Стоящая на обочине лошадь испуганно скакнула к багровому кусту. Миг, и куст с лошадью уже были далеко позади…
— Послушай, малый, я на тот свет еще успею. — Голос сидящего на заднем сиденье пассажира звучал тревожно и настойчиво.
Слава нехотя сбросил газ.
Долго провозился в городе у центральной кассы, ловил пассажира, не хотелось гнать в аэропорт порожняком. Всегда так: если надо — никого, а не надо — от пассажиров хоть отбивайся.
В эти дни езда в аэропорт для таксиста была невыгодна: график движения самолетов был нарушен по метеоусловиям, и в аэропорту скапливалось много таксомоторов. Можно не один час потерять, пока выберешься с пассажиром…
Но Славу сейчас это мало интересовало. Круто зарулив к камере хранения, он высадил пассажира и, не сбрасывая показания счетчика, выключил зажигание, вылез, запер дверь и бегом направился к главному зданию.
Часы под высоким потолком центрального зала показывали три минуты одиннадцатого. Гигантское помещение было набито людьми, слоняющимися в томительном ожидании. Широкая винтовая лестница вела на второй этаж. И здесь было много людей, особенно у буфета.
Слава шел вдоль разбросанных грибков-столиков. Нет, так Ярцева искать бесполезно. Надо занять какое-нибудь заметное место и ждать. Он отошел к перилам, нависшим над первым этажом…
Вообще-то день с утра складывался удачно. Он почти не простаивал. Сразу при выезде из ворот парка таксомотор заняла женщина, которую Слава повез в далекий Новый поселок. По дороге в разных местах он прихватил еще троих пассажиров. И всем в Новый поселок. Удача. В утренние часы из Нового поселка пассажиров всегда хватало — люди спешили в город, на работу. В переполненные автобусы не втиснуться.
А когда идет удача, главное — ее не спугнуть. Спугнешь — все пропало. И час и два будешь загорать или в лучшем случае свезешь в какое-нибудь глухое место группу озабоченных строителей, которые расплачиваются талонами и строго по счетчику.
Но удача сегодня шла. И Слава все утро с тоской поглядывал на часы — свидание с Ярцевым было совсем некстати. Впрочем, неизвестно, что надумал Ярцев, не из-за пустяка же он выманил Славу в аэропорт…
Невидимые динамики оповестили о прибытии самолета из Магадана. И что вылет на Алма-Ату задерживается по метеоусловиям в Алма-Ате…
Три летчика в синей красивой форме пересекали зал, о чем-то весело переговариваясь.
— В войну-то в любую погоду летали. — Мужчина в шляпе, с усталым худым лицом, коснулся Славы плечом и показал глазами на летчиков. — И главное, экономически выгодней поставить аппаратуру специальную для слепой посадки, чем задерживать рейс. А им на все плевать.
Слава вспомнил студентку, которую катал по городу в порыве великодушия, Свету Михайлову с четвертого курса мединститута. Может быть, среди этих троих прохаживается ее муж? Только почему она живет в общежитии?
Тут Слава увидел Ярцева.
Маленький, сухонький, в шикарной куртке, он ловко шел сквозь толпу к лестнице.
— А ведь обязаны и неустойку выплачивать. — Гражданин с усталым лицом все не унимался. — Вторые сутки тут околачиваюсь. На скамье сплю.
Слава упустил Ярцева из поля зрения. Неожиданно, будто тот растворился. Хорошенькое дело: убить столько времени, а главное, так удачно складывался день.
— Послушай, отец. Что я тебе, министр авиации? — разозлился Слава. — Ступай пешком. По лугам, по лесам…
В это мгновение Слава вновь увидел Ярцева. Тот стоял у колонны и, поймав взгляд Славы, кивнул.
— Делом займись, отец, делом. В ресторане посиди, — бросил Слава через плечо и оттолкнулся от перил.
Со стороны казалось, что они встретились случайно.
— Вовремя успел, молодец, — произнес Ярцев.
— С полдесятого торчу, — набивал себе цену Слава.
— Врешь. С трех минут одиннадцатого. Не ври по пустякам, береги репутацию, — проговорил Ярцев. — Так вот, к тебе подсядет мужик, ты его узнаешь…
Инструкции были лаконичны и ясны. Во всем слушаться пассажира. Если даже тот прикажет остановить автомобиль посреди дороги, Слава должен мгновенно выполнить. И если после смены они разминутся в парке, то пусть Слава позвонит Ярцеву домой, телефон простой, записывать не надо, так можно запомнить…
Слава подумал: не оставить ли ему эту затею? Явно какая-то авантюра. Он и от Ярцева отошел с этой мыслью. Податься в город и работать, как работал.
Он вернулся к машине. Но едва сел, еще окончательно для себя не решив, что предпринять, как рядом выросла фигура диспетчёра-контролера Фаины.
У Фаины были хитрые, глубоко упрятанные глаза.
— Ваш путевой лист!
— А что я сделал? — насторожился Слава.
Фаина выжидательно молчала. По инструкции водитель обязан предъявить путевой лист по первому требованию контролера. И это хотя и робкое, но непослушание Славы уже давало право контролеру отметить в листе нарушение должностной инструкции.
— Я, между прочим, пассажира жду, — упредил Слава возможные претензии
