а время уйдет, не воротишь. Ты лучше возьми да уроки хорошенько выучи, чем… глаза-то свиньям вышибать. Чем выбил-то, камнем, что ли?
Витька водил пальцем по синим клеточкам клеенки. На вопрос только неопределенно поморщился и пожал плечами.
Дядя помолчал и спросил совсем другим тоном – мирно, несколько удивленно:
– Так что, здесь тоже свиней держут?
– Держут, – откликнулась мать. – А чего? Мужик-то в доме, так и держут. Зато всю зиму без горюшка – с мясом. Мужик-то есть, чего не держать?
– Витька, – повернулся дядя к Витьке, – иди учи уроки в ту комнату, мне надо с матерью поговорить.
Витька незаметно с облегчением вздохнул и ушел в другую комнату. Накачка кончилась.
– Я вот о чем с тобой, – заговорил Николай негромко. И посмотрел на часы. – Помнишь, я тебе говорил про мужика-то?..
– Ну, помню.
– Это… видал я его в пятницу, говорил с ним…
Груша насторожилась. Заинтересовалась.
– Ну?
– Он придет сегодня… – Николай опять глянул на часы. – Через десять минут.
– Батюшки! – испугалась Груша. – Чего же ты молчишь-то сидишь? Надо же хоть маленько прибраться, что ли?..
– А что у тебя?.. Нормально и так.
Груша вскочила было, но, оглянувшись, села опять.
– Так ты расскажи про него… Что хоть за человек-то? Ты откуда его знаешь-то?
– Учился с ним на курсах бухгалтеров вместе…
– Так это когда было-то!
– Давненько. А тут встретил его – я в банк приехал, и он туда же пришел. Ну, разговорились… Ну как, мол, живешь?.. То, се… Одинокий он счас – разошлись тоже, двое детей было…
– А чего разошлись-то?
– Пил тоже…
– Вот те на! Так это, что же мне, шило на мыло менять?
– Да погоди ты! Пил, счас не пьет – лечился, что ли, или так бросил, не спрашивал. Но твердо знаю, что счас не пьет. Хороший мужик. Я рассказал про тебя: вот, есть, мол, сестра – одинокая тоже, парнишка в пятом классе… Приду, говорит. Посмотри, может, что и выйдет у вас. Чего же одна будешь с этих лет…
Через приоткрытую дверь в горницу Витька слышал весь разговор. Навострил уши.
– Страшно, Коля, – говорила мать. – С одним всадилась до ушей… Но тогда хоть молодая была – простительно, а теперь-то – это уж глупость будет несусветная. Сама себя исклянешь…
– А не торопись, никто тебя силком не гонит, – отвечал на это Николай. – Присмотрись сперва… Да и он, думаю, тоже не кинется сломя голову. Алименты только с него здоровые дерут…
– Да это-то… черт бы его бей, с алиментами, они все нынче с алиментами. И я-то ведь не девка. Был бы человек хороший. Не зряшный какой…
– Да нет, он так-то ничего вроде. Вон он идет! Особо не суетись – тоже не в поле обсевок. Но и… это… не строй из себя… Нормально, как всегда…
– Да уж как-нибудь сумею. А семья-то его где, здесь живет?
Николай не успел ответить. В дверь снаружи постучали.
– Ну? – кивком показал на дверь Николай – откликнись, мол.
Груша чего-то растерялась…
Помолчали и вместе сказали:
– Да!
– Войдите!
Вошел носатый, серьезный, преуспевающий на вид человек лет этак сорока трех – сорока пяти. В добром, сталистого цвета плаще, при шляпе и при большом желтом портфеле. Маленькими глазами сразу с любопытством воткнулся в женщину… Но смотрел ровно столько, сколько позволило первое приличие.
– Ну вот, не заблудился, – сказал он. – Здравствуйте.
Николай поднялся ему навстречу.
Поздоровались за руку.
– Сестра моя… Груша – знакомьтесь, – представил Николай.
Груша, по-молодому еще стройная, ладная, тоже поднялась, подала руку.
– Владимир Николаевич, – назвался гость.
– Груша.
– Груша – это… Графена?
– Агриппина, – сказал Николай. – Это родители наши верующие были, ну, крестили, конечно… Хорошо, я под Миколу-Угодника угодил, а то был бы тоже какой-нибудь… Евлампий. – Николай мелко, насильственно посмеялся. – У нас был в деревне один Евлампий…
– Он потом переменил имя, – сказала Груша.
– Да, потом, правда, променял на… забыл, кто он стал-то?
– Владимир?
– Тезки, значит. – Владимир Николаевич тоже искусственно посмеялся.
– Садитесь, – пригласила Груша.
– Спасибо. Я бы разделся…
– О господи! – спохватилась Груша. И покраснела. – Раздевайтесь, пожалуйста!
Она была еще хороша, Груша. Особенно заметно стало это, когда она суетилась и на тугие скулки ее набежал румянец и глаза, широко расставленные, простодушно, искренне засмеялись.
Владимир Николаевич опять ненароком прицелился к ней мелким, острым взглядом.
– Витька! – громко позвал дядя Коля. – Иди-ка сюда.
Вошел Витька.
– Познакомься с… дядей Володей, – сказал дядя Коля.
Витька стоял и смотрел на носатого дядю Володю.
– Ну, герой!.. – добренько сказал дядя Володя. И поискал в карманах у себя… – На-ка – пиратом будешь. – Подал простенький пистолетишко, который даже и без пистонов был, а просто чакал.
Витька не смог сдержать снисходительную ухмылку. Чакнул пару раз…
– Это для первачей только.
Матери стало неловко, что сын у нее такой неблагодарный. Она опять покраснела.
– Ну, Витька!.. – сказала она. И засмеялась, и опять доверчиво и ясно засмеялись ее глаза.
– Ну, дядя Володя тебя еще не видел, не знал, что ты такой большой, – пришел на выручку дядя Коля. – В следующий раз принесет… А что тебе, пушку, что ли, надо?! Какой!
– Садитесь, Владимир Николаевич, – пригласила мать.
Владимир Николаевич прихватил портфель и прошел с ним к столу. Присел, портфель поставил возле ног.
– Тепло как на улице-то, – сказал он. – Все же – сентябрь месяц, должно уже чувствоваться…
– Ну что, Витька? – спросил дядя Коля. – Небось на улицу лыжи навострил? Ну, иди, иди, а то там дружки твои заждались.
Витька вопросительно глянул на мать.
– Иди поиграй, – разрешила мать. Витька ушел.
Дружков у Витьки было несколько. Но самый задушевный, самый верный и умный, кому Витька подражал во всем почти, был Юрка, девятиклассник, квартирант старика Наума Евстигнеича, что жил по той же улице, через три дома.
У Юрки нелегкое положение. Отца у него нет, погиб на лесоповале, одна мать, а у матери кроме Юрки еще трое на руках – мал мала меньше. Мать живет в небольшой деревне, в сорока километрах отсюда, там вот нет десятилетки. Мать бьется из последних сил: хочет, чтоб Юрка окончил десятилетку. Юрка и сам хочет окончить школу. Больше того, он мечтает потом поступить в институт. В медицинский. Единственный, перед кем Витьке совестно, что он плохо учится, – перед Юркой.
Огромный старик Наум Евстигнеич хворал с похмелья. Лежал на печке, стонал.
Раз в месяц – с пенсии – старик аккуратно напивался. И после этого дня по два лежал в лежку.
– Как черти копытьями толкут! – слабо удивлялся старик на печке. – О! О! Что делают!..
Юрка учил уроки.
– Кончаюсь, Юрка, – возвестил
