«Тебе учиться надо», — сказала Алена.
«Учись, учись,— сердито вздохнула Елена Константинов на,— если жизнь еще не научила. Ты экономить, выкраивать для государства будешь, а пока у станка стоишь, спекулянт какой-нибудь во много раз больше заработает...»
«Не заработает, а наворует»,— настоятельно поправил Федор.
«Это все слова. Говорить мы научились...— Она поднялась из-за стола и, выходя, бросила: — Посуду помойте, деятели государственные...»
Алена рассмеялась.
«Ты что?» — насторожился Федор. Ее смех всегда вызывал у него какую-то неуверенность в себе.
«Неужели ты думаешь, я ничего не понимаю?.. Работай спокойно. Для нас с тобой какая разница— триста или двести?..»
«Не скажи,— остановил ее Федор.— За сто рублей иному семейному недели две надо вкалывать ой как».
«Я не ребенок! — внезапно обиделась Алена.— И знаю цену деньгам. Но я говорю, для нас с тобой нет разницы — двести или триста... Кроме того, я получаю стипендию».
Федор пренебрежительно усмехнулся: «Ты ее себе оставляй... на булавки».
«Спасибо! — вспылила Алена.— Я на нее и прожить могу...»
Она встала и вышла из кухни.
Федор пошел за ней. В комнате он обнял ее, спросил смущенно: «Обиделась?»
«При чем здесь «обиделась»?.. Но ты говоришь о новой организации труда, аив ней все будет зависеть от человека».
«Новая организация — и человек станет действовать и думать по-новому».
«Вот посмотри...— Алена достала из ящика стола общую тетрадь, пролистала и, развернутую, подала ему. — Это я к зачету готовилась и у Маркса выписала».
«Вещи, которые сами по себе не являются товарами, например, совесть, честь и так далее,— прочитал Федор,— могут стать для своих владельцев предметом продажи и, таким образом, благодаря своей цене приобрести товарную форму...» И что из того?» — спросил он.
«Да все всегда зависит от человека, от личности. Среди помещиков-крепостников были декабристы, а среди нас столько махинаторов, им только дай волю, они любую общественную формацию разворуют...» — сказала Алена.
«Вот новая организация труда воли им и не даст»,— стоял на своем Федор.
«Время покажет,— сухо заметила Алена.— Ложись спать, а мне еще надо позаниматься...»
В ожидании ее пробуждения он задремал, а очнулся оттого, что она провела пальцами по его лицу. Они обнялись и прижались друг к другу. Глаза Алены были совсем близко, и в каждом из них рядом с чешуйкой света он видел свое отражение — две крохотные мишени, будто убежал он далеко-далеко в нее и стал там снова маленьким...
—Ты вчера долго занималась? — спросил Федор.
—Нет. Просто ты уснул быстро,— ответила Алена.— Устал за неделю?
—Нет. А ты вчера рассердилась из-за бригадного подряда...
Ах, что он говорил! Когда он обнимал ее, она чувствовала, сама жизнь ничто в сравнении с ощущением от этих сильных и нежных рук, от этих выпуклых, налитых каменной твердостью, но таких покорных ей мускулов... Весь мир, о котором она прежде столько размышляла, в его объятиях казался всего лишь холодной пустотой, не стоившей мучений души из-за незнания того, как она создана... Этот мир словно ловко прикидывался чем-то великим, значительным... В его ласке было все сущее!..
—Бригадный подряд так бригадный подряд, я покорная жена...— Алена потянулась губами к его руке и поцеловала.— А кто эта Аня? — словно невзначай спросила она, с нарочитой строгостью сдвигая брови.
—Да так, в детстве, по глупости,— сказал он, радуясь тому, что она может его ревновать, но, как назло, до мельчайших подробностей вспоминая вдруг и вечерний дурманный черемушник у самого берега маленькой плотины, и нежный шум переливающейся через край воды, и теплоту мая, и слова, которые он стеснялся Ане говорить, но которые выговаривались каждым прикосновением к ней, и ее крепкую грудь у своей груди, и похолодевшие ее губы, и все тогда происшедшее... Вспомнил и покраснел.
—А-а, по глупости,— следя за выражением его лица, протянула Алена.— По глупости и — на всю жизнь...— И слезы навернулись у нее на глаза.
—Ты что! — воскликнул Федор. — Честное слово…
—Я ничего.— Она поцеловала татуировку и прошептала прямо ему в ухо, жарко и щекотно: — Сегодня у нас необыкновенный день.
—Какой необыкновенный?
—Что, испугался? — спросила она.
—Чего мне бояться!
—Необыкновенного все боятся,— сказала она загадочно и положила голову ему на сгиб руки.— Хотя и мечтают о нем...
—Да что необыкновенное? — засмеялся Федор.
—Ну, хотя бы наше первое с тобой воскресенье...
—Что с ним делать-то будем?
—Можно полежать... Ты поучишь меня играть в шахматы.
—Так уж и в шахматы?..
—Все равно Елена Константиновна не даст покоя. Лучше я сперва свожу тебя в парикмахерскую.— Она запустила пальцы в его волосы на затылке и потрепала. — Так ходить нельзя... А потом... потом я тебе что-то скажу.
—Скажи сейчас.
—Нет. В конце дня. Ты должен это заслужить...
—Раз заслужить, значит, что-то хорошее?
—Даже не знаю. Это от тебя зависит...
В соседней комнате послышались шаркающие шаги, Елена Константиновна покашляла и спросила:
—Что вы там, проснулись?
—Мы еще спим. — Алена притворно позевала.
—Федор,— просительно сказала Елена Константиновна. — У моей знакомой из соседнего подъезда проигрыватель не работает. Ты бы посмотрел...
—Надо в общежитие сбегать, потенциометр взять,— ответил Федор.
Алена поднесла ему кулак к самому лицу и прошептала:
—Я тебе сбегаю! — И сказала громко: — Никуда он сегодня не пойдет, у нас выходной... Мы едем... Куда мы едем? — снова шепотом спросила она.— Куда?
Стоял апрельский солнечный, но такого холодного ветра день, что мерзло лицо. В центре, куда они поехали безо всякой цели, было много народа. Федор и Алена побродили по Кремлю, по Александровскому саду. И для них представляло особое удовольствие идти среди других людей, сознавая, кто они друг другу. Тайное счастье их отношений и отъединяло их ото всех, словно они одни могли быть одарены им, и делало для них чем-то близким каждого человека. И это же чувство сбивало их со всего, о чем ни начинали они говорить, в молчание, в разговор глазами, улыбками.
Алена повела Федора на улицу, где жила в детстве. Старый их дом отреставрировали до неузнаваемости; и Терпсихоры, от которых прежде оставались лишь обрывки хитонов да раскрошенные головы, воскресли и торжественно белели под фронтоном между желтых колонн, с лирами и плектрами в беспомощных руках.
Удалось Алене затащить его и в парикмахерскую и уговорить постричься так, как ей нравилось. Коротко остриженный, он стал выглядеть совсем юно, и это почему-то очень смешило Алену.
— Тебе нельзя так стричься больше ни в коем случае,— поглядывая на него, смеялась она.— Честное слово, мальчишка. Тебе ничего серьезного сказать невозможно... Ничего не скажу...
Зашли в маленькую блинную — деревянную пристройку на Пятницком рынке, куда по воскресеньям после зоопарка или после кино водили Алену в детстве отец и бабушка Вера... Алена хотела именно сегодня вспомнить бабушку Веру и детство. Но удивительно, рядом с Федором, идя с ним под руку, тесно прижимаясь плечом к его плечу, она не испытывала, как обычно, щемяще грустного приступа памяти. Прошлое отдалилось и обезболилось...
И казалось, нет особой прелести в двух, похожих на амбразуры окнах блинной, выходивших на рыночные ряды. Она помнила, в детстве не могла оторваться от этих окон, так ярко было за ними: горки помидоров и моркови, зелень, пестрота яблок, желтизна дынь, арбузы, цветы, белые фартуки и нарукавники торгующих... Или в апрельскую пору товаров на рынке почти не было — картошка в пыльных мешках да привозные с юга яблоки и груши, похожие на муляжи, или просто запомнились ей эти окна особенными глазами детства.
Правда, когда они с Федором, стоя у круглого шаткого столика, ели горячие толстые блины со сметаной и запивали их кофе с молоком, за окном они все время видели старого узбека, седого, с вычерненными усами, в расшитой серебром и бисером тюбетейке. Как и во времена Алениного детства, он торговал пряностями... Красный перец, перец черный, молотый и горошком, корица, кардамон, мускатный орех, мак — все разложено по деревянным хохломским рюмкам, и под каждой записка, где чернильным карандашом коряво выведено, из чего какую приправу можно приготовить
Когда вышли из блинной, Федор купил у старика узбека всех специй понемногу, сказал:
—Для дома, для семьи,— и поцеловал Алену.
Ходили они в кино и в кафе, где благополучно забыли пакет со специями, а к вечеру на такси вернулись в свой отдаленный район.
—Погуляем еще,— попросила Алена.
И они пошли по лесопарку, по размягченной земле аллей у прудов, до краев наполненных талыми водами. Здесь бродили компании из общежитий, многие из них уважительно здоровались с Федором. И Алена с удовольствием чувствовала себя в лесопарке, которым ее стращали в отрочестве, в чем-то хозяйкой...
