— Ты замечаешь, Лука, как опустели улицы?
— Да, очень, — согласился Лука и немного погодя, когда Маико собралась уходить, сказал: — Я провожу тебя.
— Проводи меня до угла, а дальше я не боюсь. Оттуда уже наш двор виден.
Они шли медленно, не спеша. Возле хибарки, в которой жил старый чувячник, Маико взяла Луку под руку. Лука, честно говоря, почувствовал себя неловко, скованно, как будто ему на руки и на ноги навесили кандалы. Ему казалось, что он не шел, а ковылял, стараясь попасть в ногу с Маико. Но чем больше он старался, тем меньше ему это удавалось. Однако Лука ощутил и то, что это были прекрасные кандалы. Несмотря на безусловное смущение, он был бы все-таки огорчен, если бы Маико убрала свою руку. Прикосновение этой маленькой легкой руки невидимыми нитями связывало Луку с худенькой, девчушкой и приводило его в необычайное возбуждение, вернее, возбуждало в нем желание исповедаться.
Луке казалось, что он никогда и ничего не скрывал от Маико. Доверял все, делился радостями и огорчениями. И теперь, молча идя рядом с ней, он думал, что давно не оставался с Маико наедине, и у него скопилось много такого, о чем хотелось поговорить. Его переполняло желание открыть ей душу, но он так и не произнес ни слова, возможно, оттого, что ему нечего было сказать.
Так, не проронив ни слова, они дошли до Водовозной улицы, откуда уже виднелся купол церкви, служившей оперным складом. Маико остановилась и сказала:
— Теперь я пойду сама.
— Давай я проведу тебя до ворот.
— Нет, я уже не боюсь, — сказала Маико и убежала, не попрощавшись. Она пересекла Водовозную улицу и исчезла в темноте.
Лука повернул назад. Теперь он быстрым шагом возвращался домой. Возле хибарки чувячника он замешкался и подумал: интересно, что сказали бы Андукапар или Мито, если бы увидели меня гуляющим под ручку с Маико. Андукапар — неизвестно что бы сказал, но Мито наверняка растрезвонил бы по всей школе эту новость, и Луке пришлось бы сносить расспросы и насмешки товарищей. Вообще-то, говоря по правде, было немного смешно гулять под ручку по ночным улицам, как будто они взрослые!
Когда он прошел через темную подворотню и повернул к своему дому, он услышал голос дяди Ладо. Дядя Ладо сидел под липой, одной рукой опираясь на стол.
Лука подошел к дяде Ладо.
— Присаживайся, — сказал дядя Ладо.
Лука покорно сел.
— Как поживаешь?
— Ничего, дядя Ладо, спасибо.
— Спер у тебя одежду этот негодник?
— Да.
— Много проходимцев на свете. Это, конечно, нелегко, но ты тогда человеком станешь, когда научишься различать мерзавцев… Я много таких встречал. — Дядя Ладо замолчал ненадолго и потом неожиданно спросил у Луки: — Ты можешь завтра встать в шесть утра?
— Могу, дядя Ладо.
— А не врешь?
— Не вру, дядя Ладо, я теперь почти не сплю.
— Должен спать… Детям нельзя не спать. Теперь ступай, а на рассвете я тебя жду, не подведи, поедем на рыбалку. Я бы не стал тебя поднимать чуть свет, но не смог найти помощника, все ушли. Проклятая война.
В другое время такое доверие необычайно обрадовало бы Луку, но завтра был день похорон тети Нуцы, и у Луки не лежало сердце к рыбалке.
— Знаешь что, Лука? Рыба все равно нужна для поминок. Часа за два мы наловим сколько надо. А варить я сам буду.
Лука и в самом деле не спал всю ночь. Метался, ворочался, изредка погружаясь в дремоту. И тогда ему снилась голая Мтвариса. Только во сне ей как-то удавалось пролезть сквозь прутья решетки, и они вдвоем, Мтвариса и Лука, под руку прогуливались по больничному двору. Бассейн был наполнен прозрачной голубоватой водой, и в нем скользили золотые рыбки.
Лука просыпался от сильного внутреннего толчка. Потом его опять одолевала дрема, и теперь в прозрачном голубом бассейне вместо золотых рыбок плавали Лука и Мтвариса.
Во сне бассейн был намного больше, чем тот, который Лука видел в больничном дворе — высохший и замусоренный. Или они сами во сне становились меньше: он вплавь догонял Мтварису и никак не мог догнать. Но это преследование или стремление к Мтварисе приносило ему невероятное, дотоле неведомое наслаждение. Мтвариса, словно рыба, скользила в воде. «Какое счастье — купаться в луне, — говорила она, — это ведь луна, мы плаваем в луне, Лука, понимаешь…»
— Что с тобой, Лука?! Хочешь, я зажгу свет? — Это голос Андукапара.
— Не знаю, — бормочет Лука.
— Зажечь?
— Как хочешь.
— Спи…
— Не сплю и все равно вижу сны.
— Ты, наверно, задремал. Чтоб увидеть сон, достаточно одного мгновенья. А за две секунды можно увидеть целую эпоху.
Лука не мог в это поверить, но и противоречить не стал. Обалдевший от бессонницы, полной сновидений, он подумал, что так, наверно, оно и есть, раз это говорит Андукапар. Это была уже третья ночь, которую он проводил в комнате Андукапара. Он спал на старой, всеми забытой скрипучей тахте, стоявшей в дальнем углу. Бывало, что в течение целого года на нее никто даже не садился.
— Что ты видел, что тебе приснилось?
— Не знаю.
— Нельзя на все отвечать «не знаю».
— Мне снилась Мтвариса, как будто мы купались в бассейне, и я хотел ее поймать.
— Ах, вот как?! — сказал Андукапар и надолго замолчал. Потом в темноте Лука снова услышал голос Андукапара: — Ты часто думаешь о Мтварисе?
— Нет… не очень…
— Лука, не надо, перестань о ней думать.
— Я совсем и не думаю… просто иногда вспоминаю о ней.
— Лука, давай больше о ней не думай. Бедняжка — душевнобольная, и думать так о больной — кощунство. Ты знаешь, что значит «кощунство»?
— Знаю, — ответил Лука после довольно долгих колебаний.
— Вот и не думай о ней.
— А я ничего плохого не думаю.
— Поверь мне, Лука. Я знаю, что и как ты думаешь.
Лука почувствовал, как вспыхнуло у него лицо. Хорошо еще, меня не видно в темноте, подумал он. Потом затих и долго лежал, притворяясь уснувшим, — обманывал Андукапара.
— Это грех так думать о душевнобольной. Ты меня слышишь, Лука?
— Слышу.
— Дай мне слово, больше не будешь о ней думать.
— Хорошо, не буду.
— Постарайся.
— Я же сказал, не буду, — упрямо повторил Лука.
— Ты сам не знаешь, какой ты парень, Лука.
— Который час?
— Наверно, уже три. Спи…
— В шесть я должен встать… Не встать, а уже быть во дворе.
— Тем более… Не пойдешь же ты на рыбалку невыспавшимся.
— Хороший человек дядя Ладо, верно?
— Исключительный. У него была очень нелегкая жизнь. Другой бы на его месте озлобился, обозлился… Удивительно, как ему удалось сохранить такое доброе сердце.
До шести утра Лука притворялся спящим, чтобы Андукапар поверил, что он спит крепким и безмятежным сном. На самом же деле он не сомкнул глаз. После ночной беседы он чувствовал себя виноватым перед Мтварисой, несмотря на то что упрек Андукапара казался ему несправедливым.
В шесть часов Лука спустился во двор и под липой стал ждать дядю Ладо.
Было еще темно.
Ждать пришлось недолго. Дядя Ладо почти тотчас же вышел на балкон первого этажа и окликнул Луку. Он передал ему багор и весло.
Лука спустил багор на берег и прислонил к кирпичной стене, а весло взял с собой, боясь сломать. Спускаться по кирпичной стене и без весла было не очень просто.
Вскоре появился и дядя Ладо с огромным ведром.
— Чего ждешь? — крикнул он. — Неси все в лодку.
Дядя Ладо вытаскивал по ночам лодку на берег. Лука бросил шест и весло в лодку, потом ухватился за нос, но не смог сдвинуть его с места. Тогда он решил до прихода дяди Ладо отвязать хотя бы цепь.
Дядя Ладо сначала столкнул в воду корму, потом велел Луке отойти и схватился сильными руками за нос. Днище заскрежетало по камням, и, скользнув в воду, лодка закачалась. Лука хоть и отошел от лодки, но цепь не выпускал, держал ее обеими руками, чтобы лодку не унесло течением.
Дядя Ладо влез в лодку и перенес в нее ведро. Потом он показал рукой, чтобы Лука тоже садился, и взялся за багор. Лука пристроился на носу, и лодка двинулась вдоль берега, против течения.
Лука взглянул на балкон второго этажа. На балконе, залитом ярким электрическим светом, никого не было. Все еще спали. Когда Лука выходил из комнаты, Андукапар сладко посапывал.
Дядя Ладо изо всех сил налегал на багор, и лодка стремительно неслась вдоль берега. Поравнявшись с гаражом автошколы, лодка резко и быстро изменила курс и повернула к середине реки. Лука тем временем протянул один конец веревки сквозь кольцо, укрепленное на носу, и завязал ее узлом.
Лодка пересекла реку и очутилась прямо напротив «Бабушкиной стены», у крутого берега, окаймленного парапетом набережной. Лука не знал, почему эту стену называют «Бабушкиной стеной». Но зато знал, что к этой прочной кирпичной стене, врезавшейся в реку, в старину толстыми цепями привязывали водяные мельницы. Одну из них даже Лука хорошо помнил, не так много времени прошло с тех пор, как мельница Степанэ была уничтожена наводнением.
